По агентурным данным

Помните, в августе 1945 года, в Румынии, где Вы были с Миссией Красного Креста, я провожала молодого, тяжелораненого человека. Он был без сознания, и Вы должны были перевезти его в военный госпиталь в Швейцарии. Вы были так любезны, что оставили мне свой канадский адрес, чтобы я могла узнать о его судьбе.

Я сказала тогда, что он мой брат, но это не так. Этот человек — единственное, что дорого мне. Он и наша дочь. Я пыталась узнать о его судьбе все эти восемь лет, но человека с именем Павел Ковальски, а такие документы были при нем — я не нашла. То есть, есть много мужчин, подходящих по возрасту, которые носят то же имя и фамилию, но моего друга среди них нет. Поверьте, я искала через Красный Крест. Я искала его и по другим именам, которые он мог бы носить, но тщетно. Я долго искала и Вас, так как Вы перебрались в США и, как я узнала, вышли замуж и сменили фамилию.

Дорогая миссис Холинер! Сегодня Рождество, я поздравляю Вас и Вашу семью с этим праздником, желаю Вам и Вашим близким любви и благополучия. И позвольте мне надеяться на чудо в Рождественскую ночь. Может быть, Вы знаете о судьбе моего друга?

Я знаю, что из швейцарского госпиталя его перевезли в Америку, но дальше его следы теряются. Может быть, Вы возьмете на себя труд отыскать его в Вашей стране?

Я прошу Вас еще об одном: передать ему мое письмо. Почему-то я верю, что Вы отыщете его, у Вас были такие добрые глаза, я помню! Письмо другу я вложила в тот же конверт, не сомневаясь в Вашей деликатности.

Еще раз благодарю за все, что Вы когда-то сделали для моего друга, моего возлюбленного, отца моей дочери — а значит, и для меня.

С надеждой на лучшее, искренне Ваша В. Гашинская.

25 декабря 1952 года 3 часа ночи

…

Дорогой мой! Я пишу тебе это письмо Рождественской ночью, когда все в доме уже спят. Я пишу, надеясь на чудо, на невозможное. Но что же делать? Надежда умирает последней.

Я ищу тебя долгих восемь лет, но все безуспешно. Мне бы только знать, что ты жив! Только бы знать!

Я пишу это письмо в маленькой комнате, которую мы занимаем вместе с Мартой. Марта — твоя дочь, ей сейчас семь. Мы живем с ним в одной квартире, но мы не женаты. Он впал в бешенство, когда узнал, что у меня будет ребенок. И, хотя прошло уже семь лет, он так и не примирился с Мартой. Он ненавидит ее, теперь он ненавидит и меня. Как известно, от любви до ненависти один шаг. Но, странное дело, оказывается, ненависть связывает не меньше, чем любовь. Ты бы не узнал его.

Он растолстел, обрюзг, от него вечно воняет пивом. Провал последней диверсионной акции стоил ему карьеры. Нас долго таскали на допросы, уточняли детали, многократно повторяя одни и те же вопросы. В конце концов от нас отвязались, ему даже назначили пенсию. Ну а я осталась ни с чем.

Он проводит дни и ночи в кабаках, просаживая деньги. Мы не голодаем, нет. Он дает кое-что на питание, да и Марта оказалась такой смышленой девочкой! Она уже знает счет и умеет читать. И она подкармливает и меня, и себя. Да, представь, это так!

Ты, наверное, не знаешь, но все продукты у нас по карточкам. И выбор их очень скуден, зато на черном рынке есть все. Каждый день Марта ходит на черный рынок, выполняя поручения нашего большого дома. Весь дом доверяет ей деньги, у нее отличная память! Она добывает все то, что ей заказывают, если только это вообще можно раздобыть: хлеб, табак, сласти, кофе. А иногда даже такие роскошные вещи, как маргарин или масло. Вечером она приносит покупки и получает свои комиссионные. И не было случая, чтобы она ошиблась в расчетах. А ведь она еще не ходит в школу, но спроси ее, сколько стоят две осьмушки кофе, если килограмм стоит тридцать четыре марки, она тут же ответит! В нашем городишке она знает всех, и ее все знают. И еще она очень хорошенькая! У нее твои пшеничные волосы и забавный хохолок на затылке. Наверное, я слишком много говорю тебе о ней, но с кем же мне еще поговорить? У меня нет здесь ни друзей, ни добрых знакомых. Для всех я — женщина сомнительной репутации, которая живет во грехе. Ну и пусть! Все равно я не выйду за него. То есть сначала я была готова к этому, ведь я дала ему слово. Но, узнав о ребенке, он сам отказался жениться на мне… Это было так смешно! А потом, когда он опомнился, у меня уже были основания не соглашаться на брак. Так мы и живем под одной крышей во грехе. И в нищете.

Мне бы пойти работать, но я боюсь оставлять его с Мартой, боюсь, что он будет бить ее. Такую картину я застала однажды, вернувшись из лавки, где помогала развешивать муку.

Он бил ее ремнем, бил пряжкой по ягодицам, и я видела, как вспухали красные рубцы на ее коже. Господи, в тот момент я чуть не убила его!

Не помню, рассказывала ли я тебе о своем возлюбленном, о юноше, которого любила до тебя. Он рос с отчимом, который не выносил его, который жалел каждый пфенниг на жену и ребенка. И я удивляюсь, вспоминая об этом, как витиевато и грустно повторяется история. Моя девочка тоже живет с отчимом, который ее не выносит.

Да и я плохая мать. Я не умею заботиться о Марте, не умею уделять ей столько внимания и любви, сколько ей нужно. Я до сих пор слишком люблю тебя, и ничего с этим не могу поделать.

Почему я не уезжаю? Куда? Нет страны, где бы меня хоть кто-то ждал. И нет денег на переезд, обзаведение хозяйством; на все, из чего состоит нормальная жизнь.

Ты не узнал бы меня. Я похудела, и очень много курю. От этого красоты не прибавляется. Но сигареты — единственное, что хоть как-то примиряет меня с действительностью.

Только бы знать, что ты жив! Тогда все, что произошло со мной, имело бы смысл. Только бы ты был жив!

Твоя Вера.

АПРЕЛЬ 1964, Москва

В монтажной «Мосфильма» стояла напряженная тишина. Только что был отсмотрен один из ключевых моментов фильма «Бессмертные герои», посвященного Великой Отечественной войне. Фильма патриотичного, с красавицей героиней, с красавцем главным героем, с его верными друзьями из рабоче-крестьянских семей, с мудрыми военачальниками, принимающими безошибочные решения, образцовыми солдатами, бесстрашно бегущими в штыковые атаки; их женами, аккуратно причесанными, одетыми в справные ватники, или даже пальто с меховыми воротниками. Женщины обеспечивали победу своим беспримерным трудом в тылу и постоянно пели патриотические, а иногда и лирические песни.

В общем, это был безукоризненный фильм, должный обеспечить на грядущем Московском кинофестивале его автору Государственную премию. А потом, возможно, фильм отправят и на Венецианский кинофестиваль. И тогда создатели киноленты поедут в Италию. От этой радужной перспективы душа должна была сладко петь! Но она не пела, черт возьми!

Автор картины — один из ведущих отечественных режиссеров — снял очки и потер переносицу. Интеллигентное лицо его выглядело усталым и раздраженным.

— Это никуда не годится! — бросил он. — Ольга хрипит, как несмазанная телега! Не может героиня исполнять центральную песню фильма таким пропитым и прокуренным голосом!

— Но, Олег Иванович, он у нее такой и. э. — попытался возразить звукорежиссер.

— Нет, он у нее не такой! Или не должен быть таким! Он должен быть мелодичным, чарующим, ему должен верить зритель! А этому голосу кто поверит? Почему она завывает, как извозчик?

— Но Олег Иванович! Вы же помните, на озвучивание этой сцены Ольга Борисовна пришла после… ну… болезни. Она неделю болела, вы же помните.

— Я знать ничего не хочу! Меня тогда в ЦК вызывали, интересовались ходом работы над картиной! Я что, должен был рассказывать про личные трудности Ольги Борисовны? Которую обожает сами знаете кто. Это ваше дело, милейший Игорь Васильевич, следить за качеством озвучивания! Я не могу быть везде в одно время! У нее ведь есть дублерша! Аннушка прекрасно поет за Зелинскую!