По агентурным данным

— Здорово! — поприветствовал его Сташевич.

— Здорово, — ответил Рудольф, и рука его невольно потянулась к горлу.

«Что, вспомнил свою игрушку потерянную? Вот и не будет тебе удачи!» — злорадно подумал я.

— Ты его знаешь, откуда? — повернулся майор.

— Так, встречались в городе.

Ага, стало быть, хозяин не в курсе всех дел своего вассала, прикинул я.

— Городишко маленький, чего не встретиться, — подыграл Сташевич. — А теперь и познакомиться можно. Тарас Лебеда. А это старшой наш Богдан Станько, — кивнул он на меня.

— И что это за сволочь, по-твоему? — по-немецки спросил Домбровски.

— Не знаю, господин майор. Но не чекисты, это точно, — по-немецки же ответил Рудольф.

— Что ж, и на том спасибо. Хотя молодого я тебе точно не прощу, — должен был убрать!

— Ты был в группе Казимира? — обратился майор ко мне.

Надо отметить, по-русски он говорил очень чисто, без акцента.

— Только последнее время. До окончания войны у меня была своя группа и свои связи.

— Война еще не окончена!

— Так точно, господин майор! — гаркнул я.

— Ладно, разберемся. Вот что, — оглянулся он на своих людей. — Здесь оставаться опасно. Часть я забираю с собой. Это Рябцев, Вацура, Горовец и, разумеется, Шпицель, — кивнул он на «конюха». Остальные пока по домам. Завтра в двадцать один ноль-ноль все должны собраться в Дубровицах. Предстоит большое дело! Много кровушки комиссарской пустим!

Банда ободрительно загудела.

— Рудольф, ты со мной. Остальные в телегу.

Майор скрылся в гараже, откуда вышел вполне добропорядочным мирным жителем, в клетчатых брюках, жилетке и белой рубашке. Рудольф переоделся в нечто полугражданское: гимнастерка и черные сатиновые брюки — этакий солдат, вернувшийся к мирной жизни.

«Ладно, артисты, мы вас засыплем аплодисментами. устроим вам овацию в полный рост!» — так думал я, когда телега уже подпрыгивала на неровностях дороги.

— Чего это самолеты разлетались? — Один из бандю-ганов, задрав голову, следил за плавным движением двух «кукурузников». — То в сторону гор летели, теперь обратно. И все виражи какие-то выписывают.

— Так ведь послезавтра праздник на стадионе. И парад летный, говорят, будет. Должно, репетируют, — рассудил другой.

«Ага, репетируем», — усмехнулся я про себя.

Дорога шла в гору, лошадь устало тащила воз, щегольские дрожки Домбровски ушли далеко вперед и исчезли за поворотом дороги. Мирная пастораль окружающих полей и перелесков, свежий воздух, от которого мы отвыкли за время заточения, невозможность разговаривать среди чужих, все это усыпляло, и я задремал, прислонясь к плечу Олега.

Внезапно ситуация резко изменилась. Я вздрогнул от криков. Навстречу нам неслась кобыла, которую пришпоривал немолодой, но крепкий мужик. Увидев Рудольфа, который правил телегой, он резко осадил лошадь, намереваясь повернуть назад. Но из-за поворота показались дрожки Домбровски, они догоняли всадника.

Он оказался в «котле». Остановил лошадь, спрыгнул и кинулся в придорожную рощу.

— Рудольф, убери его! — закричал Домбровски. Зингер остановил лошадь.

— Это же Шмаков! — закричал вдруг Чиж. — Стой! Куда ты? — Он ухватил Рудольфа за плечо.

— Не лезь, убью! — процедил тот, отдирая крепкую руку Максима и спрыгивая на землю. Через секунду он исчез в рощице.

— Что это за кино? — тихо спросил я.

— Это дед Шмаков! — отчаянно шептал Максим. — Отличный мужик! Я с ним сидел вместе. Его эти гады подставили.

— Какие гады? — спросил кто-то из бандитов.

— Так… Никакие. Я добегу до них, помогу найти… Максим спустился было с телеги.

— Сидеть! — рявкнул из своей повозки Домбровс-ки. — Богдан, прикажи своим людям не трепыхаться. Это наше дело, внутреннее. Дед этот убийца! Двух женщин в деревне убил! А теперь сбежать пытался!

— Хорошо, — вынужден был сказать я, и придержал Максима: — Ничего ты сейчас не сделаешь. И нас погубишь.

Из рощи донеслись выстрелы. Один, второй… Чуть погодя третий.

— Контрольный, — прокомментировал Олег.

АВГУСТ 1945, Дубровицы

День был бесконечно длинным. Собственно он начался еще ночью, после того, как Курт с бандой уехали, Вера в сопровождении Пелагеи и Васены дошла да бабы Терезы, местной травницы. Тереза заварила сонной травы, якобы для нее, Веры, которая мучается бессонницей. Отвар влили в самогон, и Васена попотчевала стражников — двух опухших от пьянства мужиков. Когда конвой устал и заснул, Вера открыла пилочкой амбарный замок. Еще около часа ушло на то, чтобы уговорить деда Шмакова ехать в город.

— Так я ж здесь семью оставляю, дочку, внучку, — возражал он. — Этот лиходей над ними расправу учинит!

— Не дам! — пообещала Вера.

— Да кто ж ты такая, чтобы его остановить?

— Это долгая история, а время не терпит. Поезжайте, пожалуйста! Ваше спасение во Львове! Здесь вы в полной их власти!

Она говорила ему те же слова, которыми убеждала Пелагею.

— Так мне бы с дочкой погутарить, как же я без ее согласия.

— Да она согласна! Но, конечно, нужно поговорить. Проститься, то есть попрощаться до встречи, — поправилась Вера, ругая себя за невольную оплошность.

Был долгий разговор с Пелагеей. Шмаков наставлял дочь, как ей жить, если с ним что. Как кормиться, кого держаться. А лучше уехать к сватье в Мукачево… Пела-гея ревела, Вера нервничала, проклиная про себя деревенскую медлительность и обстоятельность: время утекало сквозь пальцы. Потом Шмаков долго любовался спящей внучкой, утирая слезу.

Тем временем начинало светать. Идти через село становилось опасно. Решили, что дед Кузьма пойдет лесом к реке, где паслись в ночном лошади, в том числе его кобыла Игрунья.

— Эк, кабы председателевы кони были. Они у него огонь! А моя Игрунья — одно название. Старая уже. Ну, да что ж делать, какая есть.

Наконец он исчез за деверьями, и Вера перекрестилась. Ей казалось, что операция по освобождению друзей Максима займет много времени, что Шмаков успеет добраться до города, до отдела НКВД — она подробно объяснила ему, какая именно улица ему нужна.

Она гордилась собой — одна, без мужчин, она спланировала и осуществила побег Шмакова, значит, и их побег с Максимом осуществится!