По долинам и по взгорьям

…Побывав у Витиной мамы, я в тот же вечер наведался к своему давнишнему наставнику Ионычу.

Телеграфист несказанно обрадовался мне. Он расспрашивал о знакомых, о боях, походах и сообщил тяжелые вести. Членов Верх-Исетского ревкома Василия Ваганова и Прокопия Кухтенко, а также еще нескольких товарищей, оставшихся в городе для подпольной работы, выдал провокатор. Их замучили в тюрьме. Саша Смановский, лежавший в госпитале, был заживо зарыт в землю у тюремной стены…

А утром я встречал весь свой полк, прибывший в Екатеринбург. Комиссар Сергей Кожевников прислал мне записку:

«Сегодня в 15.00 на площади у Московской заставы, около Верх-Исетского театра, назначен траурный митинг на братской могиле уральских коммунаров, замученных колчаковцами. Предлагаю тебе, как представителю заводской молодежи и делегату нашего полка, выступить на митинге».

К трем часам площадь перед театром заполнилась народом.

Около приготовленной братской могилы, на помосте, стояли открытые гробы с изуродованными, порубленными телами. Невозможно было узнать своих товарищей, с которыми встречался, разговаривал каждый день.

Люди, собравшиеся на площади, молчали. Тишину нарушали лишь сдержанные рыдания.

Потом открыли митинг. Начали выступать ораторы.

Когда я поднялся на трибуну, то долго не мог произнести ни слова. Вся тяжесть пережитого за год вдруг навалилась на меня.

Справившись наконец с волнением, я рассказал про Сашу Викулова, про то, как Семен Шихов поклялся отомстить за Германа Быкова и сам погиб на берегу Камы, рассказал про других товарищей, героически сражавшихся с врагом, про то, как мы, отступая далеко на запад, не теряли веры в победу.

— Мы, малышевцы, клянемся, что не будем щадить себя, уничтожая этих зверей, замучивших наших товарищей! Клянемся камня на камне не оставить от колчаковщины! — закончил я.

Оркестр заиграл похоронный марш. Прогремели прощальные винтовочные залпы…

Вечером следующего дня я обнял у ворот маму.

— Ну, не горюй. Теперь уж скоро совсем вернусь. Вот добьем белых — и вернусь.

В СИБИРИ

Части 30-й дивизии продвигались теперь к реке Тобол. 2-я бригада держала курс на Шадринск.

Лишь кое-где нам оказывали сопротивление офицерские батальоны штурмовиков и отборная колчаковская конница.

В эти дни наш эскадрон конной разведки оторвался от пехотных подразделений своего полка и выдвинулся далеко вперед.

Как-то под вечер кавалеристы заняли большое село юго-восточнее поселка Троицкое и расположились на отдых. Новый командир эскадрона, его помощник, я и еще несколько человек устроились у сельского старосты. Начали пить чай. В это время к избе подскакали двое всадников и бесцеремонно застучали в окно.

— Эй, староста! — крикнул один из них. — Отпусти овес да подводы наряди его вывезти!

— А кто приказывает? — поинтересовался командир эскадрона.

— Полка черных гусар старший фуражир, — последовал ответ.

— Ладно, заезжай во двор…

Во дворе усатого вахмистра-фуражира и его спутника быстро обезоружили, потом привели в избу и допросили. Вместе с протоколом допроса незадачливые фуражиры были отправлены в штаб полка, а сами мы сели на коней и последовали дальше.

Проскакав за ночь более пятидесяти верст, ворвались на рассвете в село Кривское, где отдыхали черные гусары. Часть колчаковских кавалеристов уничтожили, часть успела убежать. Нам достались обозы с фуражом и награбленным у населения добром.

На другой день наш эскадрон, петляя по извилистым дорогам через поля дозревающей пшеницы, добрался до большого села Подкорытова. Здесь уже находились прибывшие раньше нас Красногусарский полк 30-й дивизии, 4-й кавалерийский дивизион, а также конные разведчики 265-го и 267-го полков 2-й бригады. Красные гусары и 4-й кавдивизион входили в состав конной группы Н. Д. Томина, которую создало недавно командование 3-й армии, чтобы ускорить продвижение вперед. Самого Томина в селе не было. Он остался позади: подтягивал пехотные подразделения 2-й бригады.

Н. Д. Томин.

Вечером уставшие кавалеристы разбрелись по избам и легли спать. Наш эскадронный командир стянул сапоги, разделся и устроился на полу со всеми удобствами.

— Раздевайтесь и вы, товарищи, — сказал он мне и Мише Курилову. — Колчаковцы далеко… Ну, а уж в случае чего, нас разбудят красные гусары, они дозоры выставили.

Мы недолго думая последовали примеру командира и улеглись на попоне у самой двери. Духота в избе была несносная и, помучившись час-другой, мы, захватив с собой оружие, вышли во двор и устроились на телеге.

Разбудили нас выстрелы и крики:

— Вставайте! Белые!

Как выяснилось позднее, противник решил нанести частям 30-й дивизии контрудар на подступах к Шадринску и сосредоточил здесь два пехотных и два конных полка. Ночью местные кулаки сообщили белым, что в Подкорытове расположилась на отдых наша кавалерия. Взяв доносчиков проводниками, колчаковцы скрытно подошли к селу, сняли без шума несколько дозоров и успели с трех сторон окружить нас, прежде чем была объявлена тревога.

Услышав выстрелы и крики, мы с Куриловым, как очумелые, метнулись к коням. Успели только надеть сапоги да схватить оружие.

Основные силы противника завязали бой на восточной окраине села. Малышевцы, располагавшиеся в западной части Подкорытова, первыми прорвались сквозь вражеское кольцо, порубив с налету группу колчаковских драгун, и отошли в рощу, километрах в семи от села. Вскоре туда же прискакали и остальные наши кавалеристы.

Потери мы понесли небольшие, но многие лихие конники имели весьма неказистый вид. Некоторые были босиком, другие, как я и Курилов, — в сапогах со шпорами, но без верхнего обмундирования.

На рассвете в рощу примчался с ординарцами разъяренный Томин. Приказал нам построиться и «произвел смотр» живописным эскадронам.

— Разве это конница?! — ругался комбриг. — Это тетери, бесхвостые курицы! Общипали вас белые, как стреляных перепелок!..

Через час подошла пехота полка имени Малышева и других частей 2-й бригады.

Наши товарищи-пехотинцы вдоволь посмеялись над нами. Даже Павел Быков, очень сдержанный и редко шутивший, пустил шпильку в мой адрес: