По долинам и по взгорьям

— Никак, ты, Саня, одежу в карты проиграл? Или за постой пришлось дорого платить черноглазой Анютке?..

Томин отдал приказ продолжать наступление.

Общим ударом пехоты и кавалерии белые были выбиты из Подкорытова и покатились на юго-восток. Конная группа на плечах противника ворвалась в Шадринск.

Но мне в бою за этот город участвовать не пришлось. На подходе к нему в схватке с вражескими кавалеристами я получил сильный удар пикой по голове, вывалился из седла и потерял сознание. Если бы не каска — добротная стальная каска, сделанная на Лысьвенском заводе, — не быть бы мне живым.

Очнулся уже в Шадринске, на сеновале, с забинтованной головой. Полковой лекарь Иван Карлович долго доказывал, что мне необходимо лечь в лазарет. Я категорически отказался: время горячее, каждый человек на счету, какой уж тут лазарет! Но от строевой службы меня все-таки на несколько дней освободили, поручили привести в порядок партийное хозяйство эскадрона. Дел в партячейке действительно накопилось немало.

В середине августа 30-я дивизия вышла к Тоболу, форсировала его и двинулась дальше на восток.

«Даешь Омск, столицу Колчака!» — таков был теперь наш боевой клич.

К концу августа мы прошли от Тобола свыше ста пятидесяти километров, после чего наступление замедлилось.

Сопротивление белых нарастало с каждым днем.

Девятого сентября малышевцы с боем заняли большое село Истошино, расположенное километрах в восьмидесяти юго-западнее города Ишим.

Основные силы полка, преследуя противника, сразу же продвинулись на несколько верст восточнее села, а штаб и несколько взводов остались в Истошине. Здесь же расположились связисты, саперы и лазарет.

Утром десятого числа в селе начали собираться представители от всех партячеек: нужно было выбрать делегатов на армейский съезд коммунистов.

Я приехал с передовой позиции на рассвете, поспал несколько часов и пошел в партийное бюро полка. В избе, над дверью которой висела дощечка с надписью «Коллектив РКП(б)», уже сидело много красноармейцев.

Собрание представителей ячеек открыла Нина Мельникова.

— Товарищи! — обратилась она к нам. — Мы выполнили указание нашего вождя Владимира Ильича Ленина — освободили Урал до зимы. Но это далеко не конечная цель. Теперь предстоит напрячь все силы, чтобы окончательно разгромить Колчака. И это надо сделать как можно быстрее. С юга к Москве рвется Деникин. Положение на Южном фронте очень тяжелое. Советская республика по-прежнему в опасности. Чтобы мобилизовать всю энергию коммунистов, использовать все наши возможности для ускорения полной победы над Колчаком, политический отдел 3-й армии созывает в Екатеринбурге армейский съезд РКП(б). От нас должны быть избраны два делегата. Прошу выдвигать кандидатуры.

После короткого обсуждения делегатами выбрали командира 3-й роты Михалева и меня.

На другой день мы собирались выехать в село Армизонское, в штаб 2-й бригады, где было назначено совещание делегатов бригады. Но я провозился с передачей партийных дел почти до вечера и решил переночевать в Истошине. Михалев отправился в Армизонское один.

А вечером стало известно, что батальоны малышевцев под сильным натиском противника начали отступать. Истошино было оставлено нами. Штаб полка с обозами перебрался в деревню Снегирево.

Здесь я закончил наконец все дела, передал список коммунистов эскадрона, печать и казенные деньги писарю Володе Попову и решил хоть немного поспать перед дорогой. Но не успел лечь, как в Снегирево прискакал на взмыленном коне Миша Курилов. Он сообщил, что белые пытаются обойти нас справа.

Командир полка приказал немедленно отходить еще верст на пять — шесть.

Когда мы уже ушли от Снегирева километра на полтора, Володя Попов, ехавший рядом со мной, с дрожью в голосе спросил вдруг:

— Иваныч, а ты сдавал мне печать, список и деньги?

— Конечно, сдавал. Вот и расписка твоя у меня в кармане.

— Ну так, значит… я все это в избе забыл. Полевая сумка на стене осталась… В ней все…

— Эх ты! Разиня! — вскипел я и, круто повернув коня, помчался назад в деревню.

Вот и Снегирево. На улице никого нет. Почерневшие старые избы — все как одна. В которой же мы останавливались? Наверно, все-таки в этой. Я подъехал к окну, не закрытому ставнем. Не успел постучать, как оно отворилось и хозяйка протянула мне сумку.

— Возьми, касатик, — сказала она. — А то я сама не своя, что вы ее у меня забыли.

Пощупал сумку — печать там. Горячо поблагодарил хозяйку и поскакал обратно.

В конце деревни, из переулка слева, показалась группа людей с винтовками. Двое выбежали на дорогу:

— Стой! Кто едет?

— Свой! — ответил я, приближаясь к ним, и в тот же момент увидел в лунном свете погоны на плечах солдат. Колчаковцы!

Выхватил клинок, ударил наотмашь одного из них. Второй отскочил.

Я помчался карьером. Сзади захлопали выстрелы. Но мне повезло: удалось уйти невредимым.

Утром наши остались в какой-то деревеньке, а я поехал дальше на запад и часа через три добрался до Армизонского. Когда вошел в избу, где располагался штаб бригады, Томин уже заканчивал беседу с делегатами на армейский съезд коммунистов. Но не успел комбриг попрощаться с нами, как в дом вбежал дежурный по штабу с тревожным докладом:

— Справа, из-за озера, к селу движется колонна вражеской пехоты и конницы!

Томин поднял навстречу противнику всех, кто находился в Армизонском: два стрелковых взвода, штабников, обозников, даже санитаров лазарета и, конечно, нас — представителей на армейский съезд коммунистов.

К концу дня мы загнали белых в топкую низину между озерами. Рота колчаковцев почти целиком сдалась в плен. А эскадрон улан, одетых в голубые мундиры, дрался отчаянно и полностью был истреблен.

Допросив пленных, комбриг выяснил, что белогвардейцы нанесли сильный удар южнее Бердюжье, прорвали наш фронт и крупный отряд вражеской конницы движется теперь где-то по тылам 30-й и 29-й дивизий.

Томин решил немедленно послать в штадивы связных с донесением. В село Верхне-Суерское, где находился штаб нашей 30-й дивизии, было поручено ехать мне, а под Ялуторовск — в штадив 29-й — моему однополчанину Михалеву. На случай встречи с колчаковцами комбриг приказал нам сменить свою одежду на крестьянскую, а кавалерийские седла — на местные, кустарной выделки.

Я сел на свежего коня и, проскакав за 10—11 часов около девяноста километров, рано утром прибыл в Верхне-Суерское. Пришлось разбудить комиссара и начальника дивизии. Услышав мое сообщение, они начали срочно принимать необходимые меры, чтобы ликвидировать угрозу, возникшую в результате прорыва вражеской конницы.