По дороге к любви
Шрифт:
— Нет, — говорит она серьезным тоном, и я снова поворачиваюсь к ней. — Я не говорила: «еще раз». Эндрю, спасибо за то, что впервые дал мне почувствовать, что я живая.
Сердце мое тут же откликается на ее слова, но сам я слов найти не могу. И отвернуться от нее тоже не могу. Рассудок снова кричит, приказывает бросить все это немедленно, пока не поздно, но и тут не могу. Такой вот я эгоист.
Кэмрин ласково улыбается, я улыбаюсь в ответ, а потом мы дружно поворачиваемся к небу и снова любуемся звездами. Ночи в июле здесь жаркие, на небе ни облачка, легкий ветерок овевает нам лица и
И вдруг мирная гармония летней ночи взрывается неожиданным криком: Кэмрин, как кошка, с резким воплем вскакивает с одеяла.
— Змея! — кричит она, вытянув руку, а другой зажимая себе рот. — Эндрю! Вон она, вон там! Убей ее!
Я тоже вскакиваю и вижу: по одеялу скользит что-то черное, там, где только что были наши ноги. Отпрыгиваю назад, потом шагаю к ней, собираясь растоптать гадину.
— Нет-нет-нет! — кричит она снова, махая руками. — Не убивай ее!
Удивленно хлопаю глазами, ничего не понимаю.
— Но ты сама только что сказала, чтоб я убил ее.
— Нет, не в буквальном же смысле!
Она все еще встревожена, тело напряжено, словно она в любой момент готова отпрыгнуть в сторону, и выглядит это уморительно.
Поднимаю обе руки ладонями вверх:
— Ты что, хочешь, чтобы я просто сделал вид, что убиваю ее, так, что ли?
Смеюсь, она тоже подхватывает. Действительно, очень смешно.
— Нет, просто я поняла, что лежать здесь больше не смогу. — Она хватает меня за руку. — Пойдем поскорей отсюда.
Ее так и трясет, она пытается унять дрожь, и теперь непонятно, смеется она или плачет.
— Хорошо, — говорю я.
Наклоняюсь, одной рукой поднимаю с травы край одеяла, стряхиваю с него змею. Двумя руками не могу, во вторую мертвой хваткой вцепилась Кэмрин. Потом, держась друг за друга, медленно бредем обратно к машине.
— Ненавижу змей!
— Понятное дело, детка.
Изо всех сил пытаюсь снова не рассмеяться.
Шагаем через поле, она тянет меня вперед, прибавляя шаг, и негромко скулит, когда ее почти босые ноги ступают на мягкую почву придорожного рва, и я вдруг вижу, что она не успеет дойти до машины, вот-вот потеряет сознание.
— Ну-ка постой, иди-ка сюда, — говорю я, останавливая ее.
Подставляю ей спину, помогаю вскарабкаться, подхватив под коленки.
Глава 22
На следующее утро просыпаюсь: Кэмрин лежит на переднем сиденье, пристроив голову у меня на коленях.
— Где мы? — спрашивает она, поднимаясь.
Солнечные лучи бьют в окна машины, освещая внутреннюю сторону ее дверцы.
— Где-то в получасе езды до Нового Орлеана. — Я потираю затекшие мышцы.
Прошлой ночью, вернувшись с поля, мы двинули дальше, решив сразу добраться до Нового Орлеана, но я дико устал и чуть не заснул за рулем. Она отключилась еще раньше. Так что пришлось снова съехать на обочину. Я откинул голову на спинку кресла и отрубился. Можно было, конечно, устроиться поудобнее сзади, но я предпочел остаться, чтобы, проснувшись, увидеть
ее рядом, и плевать, что спина совсем одеревенела.Не говоря уже о некоторых других частях тела…
Протираю глаза, делаю несколько движений, чтобы раз мяться. И чтобы убедиться, что шорты достаточно свободно сидят спереди и не видно, что у меня стоит. Тема для разговора, а мне очень этого не хочется.
Кэмрин потягивается и зевает, потом вытягивает ноги вверх и пристраивает голыми пятками на приборной доске, отчего и без того коротенькие шорты сползают, до неприличия оголяя ей бедра.
Ничего себе начало дня.
— Наверное, ты вчера очень устал, — говорит она, расплетая косу.
— Да, если бы проехал еще немного, мы бы точно врезались в дерево.
— Послушай, Эндрю, пора бы уже и мне дать порулить немного, или…
— Или — что? — ухмыляюсь я. — Станешь скулить, положив мне голову на коленки, умолять, говорить «пожалуйста»?
— А что, прошлой ночью получилось, верно?
Да, она, пожалуй, права.
— Ладно, я не против, дам тебе порулить. — Бросаю на нее короткий взгляд и завожу двигатель. — Обещаю: посажу за руль после Нового Орлеана, договорились?
Лицо ее так и светится милой всепрощающей улыбкой.
Пропустив мчащийся внедорожник, выезжаю на шоссе. Кэмрин продолжает заниматься прической. Расчесав волосы с помощью пальцев, она снова заплетает их в косичку, на этот раз поаккуратней, хотя и очень быстро и совсем не глядя в зеркало.
Глаза как магнитом тянет посмотреть на ее голые ноги.
Но для этого надо остановиться.
Поворачиваю голову и гляжу в окно с моей стороны, снова вперед, так и верчу головой, как китайский болванчик.
— Надо найти прачечную, — говорит Кэмрин, закрепляя косичку на конце цветной резинкой. — У меня чистое белье закончилось.
Дождался наконец удобного момента, чтобы «привести себя в порядок»: она начинает рыться в сумочке.
— Это правда? — спрашивает она, глядя на меня; одна рука остается в сумочке.
Торопливо убираю руку с колена, делая вид, что я ничего такого не делаю, поправляю шорты, только и всего.
— Это правда, что по утрам у мужчин стоит?
Таращу на нее глаза, как кретин. Потом тупо гляжу перед собой на дорогу.
— Ну, не каждое утро, конечно, — отвечаю я, стараясь на нее не смотреть.
— А что, типа, по вторникам и пятницам или как? — (Чувствую, она улыбается, но поддержать ее отказываюсь.) — А что у нас сегодня? Вторник или пятница? — дразнит она меня.
Я наконец искоса бросаю на нее взгляд:
— Пятница.
— Я тебе что, шлюха какая-нибудь, — раздраженно вздыхает она, опуская ноги, — и я уверена, ты так не думаешь, ведь именно ты продвинул меня в смысле секса, помог вести себя более раскованно, раскрыл мою сексуальность, и я хочу… — Умолкает, словно ждет, чтобы я подтвердил ее слова, потому что ее все еще волнует, что я о ней думаю.
Заглядываю ей в глаза:
— Нет, милая, я никогда не буду считать тебя шлюхой, если, конечно, ты не станешь менять парней как перчатки, давать направо и налево, а меня посадят в тюрьму, потому что мне придется отмутузить их всех по очереди… А с чего ты вдруг завела об этом разговор?