По дороге к манговому дереву

– Мама! Что ты делаешь?! Опасно! – вскрикивала моя мама, стоя на пороге комнаты с подносом еды.

– Я хочу жить! Я буду жить до ста лет!!! – бабушка заливалась смехом и начинала болтать ногами в воздухе, раскачивая ходунки.

То, что я влюбилась, мне стало понятно в поезде, по дороге из Казани, после волонтёрства на одних спортивных играх.

Поезд стал отходить от станции. Из-за стенки послышался голос пожилой женщины:

– А он мне – «моннан чыгарга»! Это значит по-татарски, езжай отсюда. И рукой – как отрезал, – она старательно выговаривает каждую фразу. За эти две станции от Казани пожилая женщина успела рассказать своим попутчикам о том, как в юности поссорилась со своим отцом. И как уехала с возлюбленным в пугающую, но такую обнадёживающую Москву. Как боялась вернуться и показать папе свою дочь. Но даже эта история не смогла отвлечь меня от человека, занявшего все мои мысли. Сколько я о нём думаю: две недели или месяц?

После той встрече в библиотеке он не показался мне каким-то особенным. Встреча в библиотеке… И теперь я готова расцеловать каждого, кто хоть отдалённо напоминает его. Вот этот дедушка с нижней полки – у него чёрные глаза (ещё не выцвели). Когда мой возлюбленный состарится, у него появятся такие же морщинки. А руки – такие тонкие запястья можно сломать!

– У меня лаваш с помидором. Бери, кушай, – дедушка протягивает мне хлеб. Армянский акцент. Тот, кто беззастенчиво поселился в моих мыслях тоже говорит с акцентом, но с другим:

– Пожалуйста, не говори по-английски: мне надо практиковаться, – его смягчённые гласные, подчёркнутая «о».

– Я бил в гостях у внучки, ей 14 лет. Она у меня високая, умная…

– А у меня нет дедушки…

– Умер?

– Нет. Просто… его и не было.

Попутчик невольно наклоняется в мою сторону. Взгляд. От такого взгляда хочется всё рассказать, не знаю, почему. И вот я уже говорю ему о нём. Его имя произношу, как нечто священное – Джаспер Ной Демба Тендаджи. Тендаджи – на суахили значит «тот, кто сотворит нечто великое». Демба – значит «дуб» и, по-моему, «сокровище». Он из Габона, но большую часть жизни прожил в США. А сейчас учится со мной в университете. Тема его диссертации – что-то об идеальной любви у Блаженного Августина.

– Он, наверное, на тебя налюбоваться не может, – дедушка наклоняется, извлекая на свет мешок: малина, – Кушай.

Поезд лениво приближается к полустанку. Стук тяжёлой сумки об пол: видно, кто-то займёт две верхних полки в нашем купе.

– Малина очень вкусная. Спасибо большое! И хлебушек. И помидор, – я всегда беспокоюсь: достаточно ли поблагодарила.

– Кушай всю! Не стесняйся.

– А я вот купила себе в поезд … манго. А теперь не могу разрезать. Давайте съедим вместе.

Поезд тронулся, в наше купе никто не сел. Манго… Когда Джаспер болел от нашей зимы, мне хотелось напомнить ему о Габоне. И я принесла ему этот бесформенный плод жёлтого цвета. С тех пор прошёл месяц. Теперь я покупаю манго себе, как сейчас, например. «Я соскучился», – пишет мне обитатель моих мыслей. «Некогда встречаться», «Ты мне веришь»? А как не верить?

Зелёный несъедобный плод перекатывается в прозрачном мешочке. Сделав надрез с большим усилием, не могу вытащить ножик: может, нож тупой?

– Вот, что я тебе скажу, – дедушка словно вспоминает что-то, – Не суди мужчину, как он тебе говорит. Суди по делам. Я это своей внучке говорю и говорил дочке.

Дела… Джаспер никогда не спрашивал, как у меня дела: ни по-русски, ни по-английски, ни по-французски.

– Никуда не годится. Только вибросить, – дедушка, не без усилий, выдергивает нож из манго: – Не ешь это!

– Попробую посадить…

– И где расти будет? У тебя дома?

Джаспер рассказывал о размерах мангового дерева. Как случилось, что, просыпаясь, я мысленно веду с ним диалог? Мне, которой хотелось наблюдать, как меняется светотень на деревьях, теперь важен только телефон – не упустить тот волшебный миг, когда его тонкие пальцы опять наберут это знакомое «скучаю». Он скучает. Но мы ходим в одно здание университета: наши факультеты в одной части здания, и мы могли бы видеться хоть каждый день!

Поезд подъезжает к станции. На тёмном экране высвечивается буква Н: значит, снова есть связь.

– Ты просил меня не писать по-английски, и я стала его забывать. Знаю, тебе некогда. Но, тем лучше. Нам надо расстаться, – чувствую, как немеют кончики пальцев. Поезд трогается, от этого толчка я касаюсь синего поля со словом «отправить». Через месяц мы с ним встретились. Мне хотелось пройти мимо него, сделать вид, что не узнала. Но… он подошёл ко мне:

– Память – это желудок души. Так писал Блаженный Августин, – Джаспер взял меня за руку и добавил по-французски: он не может забыть меня.

Мы снова стали встречаться. Я не собиралась никому об этом рассказывать. Не выкладывала наши совместные фотографии. Не делилась с друзьями: у меня никогда не было друзей.

Но уже через неделю, моя семья горячо обсуждала все подробности моей личной жизни. Нет, никто за мной не следил. Просто скрыть что-либо от бабушки – это как… Представьте, что идёте на прогулку и хотите не взять с собой собственную тень.

В тот день я вернулась позже обычного. Телевизор не собирался умолкать. Бабушка прибавила звук на пульте:

– Вести! Чего не смотрите? Обыватели! – она вздохнула, но тут же принялась ещё громче, чем телевизор, пересказывать всё, что слышала – как синхронный перевод. Правитель страны, по её мнению, говорил в такой же манере, как её папа. От этого злые антагонисты правителя становились ещё ненавистнее.

– Пусть смотрит, что ей ещё делать? – мама перебегала от бабушки – в кухню, с тарелками в руках. Плитки на полу в коридоре давно не держались. Они крепились как-то условно и наступив на них, можно растянуться во весь рост. Радочка не отставала от мамы, стараясь выхватить что-то из бабушкиной тарелки, полизать бабушкину коленку, подбежать к плите, потом – к двери: сообщить, что в подъезде – мужские голоса.

– Голова болит! Пусть выключит звук! – не выдержала я.

– Ты что?! Это вести, ей важно! – мама роняет кусок хлеба. Радочка съедает его с поистине космической скоростью. Бабушкин голос охватывает всю квартиру. Она не кричит – у неё такой голос!

Наконец, по телевизору в очередной раз доказали всю правильность того, что делает наша страна и весь абсурд того, что делают другие страны. Только после этого бабушка принялась жадно зачерпывать суп и макать хлеб в салат.

К слову, жадно – это про нашу семью. Кот жадно хватает еду, игрушку, даже луч солнца. Радочка жадно смотрит: что там едят за столом. Она знает девять цирковых упражнений. И все делает жадно. Бабушка жадно хватается за жизнь, мама – за иностранные языки, но ещё больше – за бабушку.

Переходя ко второму блюду, бабушка невзначай вспомнила: по телевизору рассказывали про актрису. Вот у актрисы действительно хорошая дочь! Не то, что здесь. Правда, дочь навещает эту актрису раз в месяц, потому что замужем. Да, и готовит она… Не то что эта еда – полуфабрикаты.

На этих словах она заплакала, а мама принялась чертыхаться: сколько ни старайся, всегда кто-то где-то для её мамы лучше, чем она.

Когда в доме наступила хрупкая тишина, бабушка начала как будто всхлипывать.