По дуге большого круга

Недавно перечитал историю его путешествия, теперь другими глазами смотрел на окружавшие траулер льды. Порою мечтаю о том, чтоб в океане навсегда оставались следы кораблей… Теперь ясно их вижу. Траулеры вокруг нас ходят в ниласе — молодом льду, оставляя за кормой темные дорожки. Только недолговечны эти следы… Подует ветер, сместит лед, нагромоздит торосы — вот и переменится обстановка. И конечно, тех следов, которые оставили здесь те, кто плавал раньше, никому уже не обнаружить. Итак, половина рейса за кормой… Постепенно начинает сказываться отсутствие ярких впечатлений, однообразие рыбацких будней, необходимость постоянно находиться среди одних и тех же людей, наступает своеобразный голод, сенсорный голод, так определили его ученые, и наша психика подсознательно пытается оградить себя от него. Напропалую травятся анекдоты, по радиотелефону, с помощью которого мы поддерживаем связь с другими кораблями, сыпятся остроты, как правило, пошлые, вплоть до чистого матюганья, но и этот невзыскательный юмор в великой цене.

Утром не затворил двери из каюты на мостик и слышал, как развлекался мой третий штурман. Он едва принял вахту и вдруг заметил на полу куртку.

— Чья она? — спросил третий у рулевого Батенина.

— Четвертого штурмана, — отвечает матрос. А четвертый только что спустился с мостика и пьет, поди, чай в кают-компании.

Третий хотел куртку поднять, а рулевой возьми да и подскажи ему:

— Не надо, Семеныч… Вы лучше вызовите его на мостик по трансляции.

Оба так и закатились от хохота.

Штурман пересилил смех и командирским голосом объявил на все судно в микрофон:

— Четвертому штурману срочно подняться на мостик!

Толя Януков примчался будто ошпаренный…

— В чем дело? — спрашивает, едва переведя дыхание.

— Твоя куртка упала… Подними! — говорит Семеныч.

Общий хохот. Толя, конечно, не смеется, он спускается вниз, матерясь, но отдавая должное третьему: разыграл по всем правилам. Глупая шутка, думаю я, решив не вмешиваться, а сам против воли улыбаюсь у себя в каюте. Ведь и такая хохма развлекает… С каждым днем промысла мы постепенно тупеем, чувства грубеют, и та же трансформация происходит с чувством юмора.

В прошлом рейсе старпом на сотый день пребывания в океане принялся вызывать боцмана… через экран локатора. Он долго орал в резиновый тубус: «Боцмана на мостик!», пока не сообразил, что говорит вовсе не в микрофон.

Да и сам на днях дал маху. Меня вызвал по «Акации», ультракоротковолновой радиостанции, наш флагман. Пришел я на мостик, схватил трубку и пытался разговаривать с начальством. Но разговор у нас не получался до тех пор, пока радист не намекнул мне вежливо, что пытаюсь связаться с флагманом, находящимся за десять миль от нас, по… судовому телефону, держал в руках совсем не ту трубку.

Внеслужебные разговоры по радиотелефону строго запрещены. Но говорят о чем угодно, особенно в ночную, «собачью», вахту вторых штурманов, с ноля до четырех часов. Идут тогда в ход анекдоты, иногда выдаст какой-нибудь спец блатную песню… Утром на совете капитанов флагман снова поугрожает свирепыми карами тому, кого поймает на эфирном хулиганстве, пару ночей «секонды» помолчат, а затем идет все по-прежнему.

А вот образец лояльных разговоров.

Идут навстречу друг другу два траулера.

— Четыреста сорок пятый, ответьте Двести тридцать девятому…

— А, это ты… Привет.

— Доброе утро. Как спал?

— Отлично. Когда рыба есть, хорошо спится. А ты?

— Нормально… Что ночью ловили?

— Все то же, тресочка. По четыре-пять тонн за подъем.

— А я трал протер…

— Четыреста сорок пятый. Двести пятьдесят второму. Прием.

— Слушает Четыреста сорок пятый.

— Что подняли?

— Две тоннишки, две, как поняли, прием.

— Что сейчас делаете?

— Забегаем на ветер, забегаем…

— Что имеете за кормой?

— Показания вроде неплохие. Еще с полчасика пробежим и будем спускать трал на ветер. А у вас?

— Протерли трал, протерли… Чинимся.

— Ясно, понял. До связи.

И у нас протертов навалом… Это происходит, когда в начале траления вдруг «поймаешь» в трал обломок скалы. Он перемещается в куток, ты волокешь его по каменистому грунту, и что происходит тогда с «веревками», когда они оказываются между двух камней, объяснять уже не требуется.

— Два БМРТ, два БМРТ! Кто там идет по правому нашему борту с ходовыми огнями курсом зюйд-ост?

— «Хабаровск» перебегает, «Хабаровск»… Мешаем вам, что ли?

— «Хабаровск», ответь «Восходу».

— Слушаю тебя, Витя.

— Добрый вечер, Володя. Как жизнь?

— Твоими молитвами, дорогой. Что имеешь?

— Нижнюю пласть оторвало… Две тонны, правда, вынул.

— Если хочешь жить спокойно, но иметь мало рыбы — возьми поглубже. Хочешь рыбу — иди помельче, но будешь постоянно рваться…

— Как в сказке, да? Пойдешь налево — голову потеряешь, направо…

— Уж такая у нас планида, Витя, рыбацкая наша звезда, мать… А мы забегаем… Сейчас буду спускать. Ну будь. До связи.

— А я подскочу к иностранцам, что-то они неспроста все сбились западнее, поближе к свалу. Пойду, Володя… До связи.

Как-то в первом часу ночи я просматривал судовой журнал. На смене вахт определились по системе «Лоран» и нанесли точку: 56°33' нордовой широты и 58°19' вестовой долготы… Вдруг из динамика радиотелефона раздался вопль:

— Люди! Где вы?

Взял трубку.

— Четыреста сорок пятый слышит глас вопиющего в пустыне… Кто это?

— Привет, Володя! — кричит в эфире жизнерадостный голос. — Доброй ночи!

Ага, это моего второго штурмана. Видимо, однокашник. Передаю Евсееву трубку.

— Ты чего кричишь, Виктор Сергеевич, — вполголоса говорит он. — У меня тут мастер в рубке…

— И чего ему не спится, старому козлу? Или думает, что он своим видом треску…

Мне так и не узнать, что я смогу поделать с треской своим видом. Смущенный штурман с треском отключает радиостанцию, кладет трубку, поворачивается и видит только спину капитана, уходящего в свои покои.

Капитанов тоже терзает зуд остроумия. Уж это, на мой взгляд, им вовсе ни к чему. Ладно уж салага-штурман вякнет что-нибудь ночью от великой тоски по дому. Его и услышат такие же пацаны да еще рулевые. А капитаны острят днем, их слышит весь флот.

Особенно изощряется мастер с 247-го, фамилия у него Топор, но все называют капитана Топор. Любит поболтать в эфир и Анатолий Маркович Гончаров. Вот образец их юмора. Спрашивают Топора: сколько поднял? Семь тонн, отвечает. И манерничает при этом: «Удивляюсь, как это мне посчастливилось. Придется давать РДО в Мурманск, пусть там пляшут от радости».