По дуге большого круга

Капли зачастили, стремительно уменьшилась светло-синяя часть неба, в темной его стороне сверкнуло… «Начинается», — подумал Волков, и тут за стволами высоченных сосен замелькало вишневое тело автобуса.

Автобус казался полупустым, но Волков вошел в него последним, и ему одному не досталось места. Едва отъехали, наверху загрохотало, и рванулся к земле оглушающий ливень, такие Волкову доводилось наблюдать, пожалуй, лишь в тропиках, и водитель тоже изумился, сбросил газ, придвинул машину к обочине, повел медленнее.

«Везучий ты человек», — подумал о себе Волков и вдруг почувствовал, как потянули его за рукав.

Волков поворотился, он смотрел в лобовое, залитое струями воды стекло и теперь отвел глаза, повернул голову вправо и увидел светловолосого мальчика. Мальчик поднялся с сиденья и тянул Волкова за рукав.

— Тебе одному нет места, — сказал мальчик. — Обидно тебе, да? Садись, дядя.

Волков улыбнулся. «Ишь ты, клоп какой, — растроганно подумал он. — О чужом дяде позаботился…»

— Спасибо, малыш. А как же ты?

— Я к маме на колони сяду.

И тут Волков увидел маму.

Мама была как мама, разве что кос таких Волкову давно не доводилось видеть, не в чести косы у нынешних женщин, то ли не по моде, то ли волос не хватает, вот косы Волков и заприметил. Мама не сразу вникла в завязавшийся разговор, думала о своем, глядя в окно, или просто любовалась ярившейся грозой, потом до нее дошел смысл сыновних слов, она густо покраснела, стремительно отодвинулась к стенке, притянула к себе мальчонку.

— Садитесь, пожалуйста, — проговорила она. — Извините.

Волков продолжал улыбаться, поступок мальчугана, скорее та непосредственность, с какой он уступил место, привела Волкова в благодушное настроение, хотя во все дни пребывания в этом лесном краю его не оставляло ощущение умиротворенности и покоя.

— Пожалуй, сяду, — сказал Волков, осторожно опускаясь на сиденье.

Между ним и женщиной осталось пространство, будто они, не сговариваясь, создали вдруг пограничную полосу.

Письмо от Жака Федорова капитан траулера «Рязань» Игорь Васильевич Волков получил у берегов Юго-Западной Африки, в Уолфиш-Бее, когда подошел к рефрижератору «Алексей Венецианов», чтоб передать на него четыреста тонн серебристого хека. «Венецианов» доставил из Мурманска почту, с ней и пришла весточка от Женьки.

А через три месяца «Рязань» уже швартовалась в Мурманске, на Петушинке, у новых причалов рыбного порта. У Волкова выпадал по срокам отпуск, траулер ставили в ремонт на шесть недель, тут и решил капитан навестить Евгения Федорова, глянуть на хваленую его Мещеру, куда Федоров уехал двумя неделями раньше.

Федоров встретил Волкова в Рязани и сразу увез капитана рыбачить на озере Тинки, купаться в Оке, дышать сосновым воздухом монастырского бора в Солотче.

Сам Федоров пропадал на острове, где пятый год уже расположилась станом морская дружина имени Евпатия Коловрата — летний спортивно-трудовой лагерь для «трудных» подростков. Федоров каждый летний отпуск занимался дружиной, поскольку детство провел в приюте и сам в свое время числился в «трудных», хотя слово тогда такое еще не придумали… Но и о Волкове Федоров не забывал. Приводил его к себе в лагерь, еще один капитан — это же чудо для рязанских мальчишек… Бывало, и так заскакивал к Волкову, вдвоем они купались на речке, валялись на пляже, толкались по улицам, заполоненным курортниками и туристами, любовались башнями-мачтами монастыря или бродили среди желтых сосновых стволов утопившего поселок леса.

В этот день Женька не пришел, и утром Волков уехал на автобусе в село Аграфенина Пустынь. Федоров советовал посмотреть тамошнюю церковь, некогда в нее упрятали княгиню Аграфену, мать последнего рязанского князя, мечтавшую о московском престоле для сына.

Церковь оказалась скромной, тихой, и местность вокруг ей под стать. «И в самом деле пустынь», — подумал Волков. Ему захотелось представить, как водворяют сюда гордую княгиню, но привычные образы суриковской картины не дали родиться самостоятельному видению. Капитан оставил попытки разглядеть прошлое. Он подумал, что сознание его скроено иначе, он, конечно, не умеет возвращаться в тринадцатый век и разговаривать там с Бату-ханом.

И вот сейчас, в автобусе, сквозь грозу идущем к Солотче, Волков почувствовал, что ему не хочется начисто отказывать себе в воображении. Наверно, дар проникновения в то, что уже было, и предвидение должны быть присущи каждому человеку. И капитан усмехнулся неожиданному внутреннему протесту, подавил вновь возникшее желание заговорить с соседкой и принялся, искоса поглядывая, придумывать судьбу.

Волков вообразил большой город на Севере, скажем Норильск, а может быть, и Архангельск, Магадан. Там она работает, видимо, третий срок. Прежде окончила где-то в России институт, возможно, и в Рязани, уехала по распределению, встретила парня, родила вот этого милого обормота, а летом отдыхает в Солотче, лучшего не найти места для мальчишки. Ездили в город, то ли к родным, то ли на смотрины, отец остался на пляже, отцы не любят трястись в автобусах, а то и отпуск ему не дали, и сейчас он холостякует в скучной квартире за тысячи километров от мещерского рая.

Женщина она добрая и спокойная. Наверное, врач, и по внутренним болезням, они всегда добрые, или детский. Век, правда, особый, но такая вот женщина, с косами, она позволит себе завести к этому парнишке девчонку, а может быть, и братик образуется, тут мы пока решить бессильны. А позднее, лет через десяток, этот, ее муж который, втемяшит себе в башку, что ему не хватает любви и свободы, станет выбрасывать коники, по дурости и уйдет к другой, а эта, гордая, будет страдать втихомолку и растить детей, а ночами плакать в подушку. Но вот уж требовать в парткоме, чтоб ей вернули мужа, жаловаться на него никогда не станет. А он, этот гад…

Тут Волков рассмеялся. Он удивился внезапно возникшей ненависти к выдуманному им подонку, даже зубами едва не скрипнул. Надо же! До чего увлекся… Рассмеялся он вслух, и соседка повернулась, удивленно глянула на капитана.

— Простите, — сказал Волков, смутившись, а женщина улыбнулась ему.

«Надо сказать ей что-нибудь, — подумал капитан, — надо заговорить…»

— Хороший у вас парнишка, — сказал Волков. — Смышленый такой… Как тебя зовут?

— Ленька, — ответил мальчик, он был несколько великоват уже, чтоб сидеть у матери на коленях. Волков заметил это, хотел подняться, чего им тесниться, но подумал, что этим разрушит доброе движение души мальчишки, лишит его смысла, и остался сидеть.

— Леонид, значит? — спросил он.

— Нет, просто Ленька, для Леонида я еще не дорос.

— А насколько ты уже вырос? — спросил Волков. — Лет тебе уже сколько?

— Семь недавно было.

— Значит, идешь в первый класс?

— Иду. Но я уже читать и считать умею.

— Сам выучился, — сказала его мать. — Вообще я против, чтоб детей до школы учили грамоте, но Леня сам…

— А что ж, если сумел, это неплохо, — заметил Волков.

Он лихорадочно покопался в памяти, пытаясь найти что-либо относящееся к проблемам воспитания детей, но тема эта была для него чуждая, и Волков решил переменить разговор.

— Отдыхаете здесь? — спросил он. — Прекрасные места…

— Да, — согласилась женщина, — здесь хорошо… Мы в доме отдыха с Ленькой, в Солотче.

— А я в Полкове, у друга остановился. И в Солотче часто бываю, рядом ведь.

— Значит, встретимся, — заключил Ленька. — Я — так с удовольствием. Хороший дядя, правда, мама?

Мать его покраснела, отворотилась, легонько прижала Леньку к себе, молча предостерегая от новых вопросов.

— Почему ты так решил? — спросил Волков.

— Очень просто, — сказал Ленька. — Такой сильный сразу нашел бы место, а ты один стоял, всем уступил, а сам стоял.