По горячему следу

"Нужно мялку делать, не жевать же кожу, в самом деле".

* * *

Ножки длинного широкого стола гнулись под тяжестью заполнивших его блюд. В кажущемся беспорядке теснились кушанья из мяса жареного, вареного и печёного, колбасы простые и кровяные, гусятина и курятина, куропатки и рябчики. Уха и запеченная в сметане рыба, отварная осетрина и малосольная сёмга, икра чёрная и красная, свежайшие лепёшки, мёд, ягодные пироги — вильцы покушать любят и умеют. Под руководством Шишагова Прядива с Лаской налепили пельменей. Вместо фарша пришлось пустить в начинку смесь мелко нарезанной лосятины и куриной грудки, добавив для сочности немного свиного сала. Емкости с пивом и хмельным медовым напитком на столе не поместились — ждали своего часа отдельно.

Вечерком, когда на небо высыпали первые звёзды, жители хутора принялись рассаживаться. Хозяйка и её помощницы, быстренько метнув на стол горячие блюда, тоже заняли свои места — в эту ночь каждый обслуживает себя сам, стараясь не забывать о соседях.

После того, как жрец провёл ритуал приглашения богов, приступили к еде. Между прочим, с пищей тоже все оказалось не так-то просто, до утра нужно было обязательно отведать каждое имевшееся на столе блюдо, задачка не для слабаков.

Утолив первый голод, по очереди стали перебирать присутствующих и дружно перемывать им кости. Досталось всем. Начали с Савастея. Жреца упрекнули в том, что слишком много жрёт:

— Погляди на себя и на подручников своих! Троих можно твоим поясом обвести! Не кормишь их, видно, весь прокорм в своё пузо затолкал! На подножном корму юноши выживают, ветром колеблемы!

Высокий, костлявый Савастей, в притворном ужасе прикрывшись ладонями, каялся и обещал больше такого не делать, его мордастые помогатели изо всех сил втягивали щёки, пытаясь придать себе вид немощный и измождённый.

По очереди выкрикивали собравшиеся обвинения каждому из сидящих за столом, и не все они были высосаны из пальца. Пастуху Ходиму бабы и девки попеняли за грубость и невежливое обращение. Печкуру досталось за то, что на рыбалке больше времени проводит, чем хозяйством занимается, всю работу на жену и детей свалил. Третьему Печкуровичу бабы вменили в вину подсматривание за купальщицами, и пообещали, если не исправится, принять меры по снижению интереса. Роман ждал своей очереди, но его пока обходили. Уже и Рудика высмеяли за излишек воинского гонору:

— Тебе, паренёк, гонор, как шлем, из добычи достался. И тоже на вырост. Так же сползает на нос, глаза застит. Остерегись, береги боги, оступишься и лоб себе расшибешь!

Рыжий от стыда покраснел, хоть прикуривай, но старался смеяться. Будет из него толк.

Уже и Прядиву помянули, и Ласке попеняли, что слишком быстро вышивает — все крашеные нитки тратит, остальным не остаётся. Всех перебрали, остался один чужеземец. Над столом на какой-то миг повисла тишина, и тут мальчишечий голос с обидой выпалил:

— А гость заморский ленивый нам попался! Двоих только учит, а больше никого не берёт!

Роман улыбнулся, привстал:

— Покажись, воин, посмотреть на твоя хочу.

— Вот он я, — забрался на лавку вихрастый мальчишка лет десяти от роду.

— Ты очень большой для моя учёба, парень. Не догнать твоя мои ученик. Но если хотеть, и родители разрешать, я мочь дать тебе урок, ты выполнять, мне показывать — я дать новый. Так мой парни тебе догнать, потом можно вместе учить. Понятно?

Малец кивнул так, что чуть с лавки не слетел. Роман оглядел присутствующих, и добавил:

— Все, кто хотеть, так может.

Сыновья Печкура радостно переглянулись — получилась, как задумали.

"Ну — ну, порадуйтесь, соколики, я вам без слов объясню, что лучше дома сидеть, чем с копьём по чужим краям шастать"!

В печке потрескивают дрова, горят лучины в светцах. Плавно льётся речь тётушки Кавы. Жена Печкура — замечательная рассказчица. Голос у неё богатый, грудной, истории страшные, но со счастливым концом. В самых ужасных местах Кава переходит на громкий шёпот, и молодёжь, особенно девичья часть, замирает, стараясь дышать через раз, чтобы не упустить ни слова. А Роман, хоть и понимает в лучшем случае половину, удивляется похожести её историй на сказки, которые им в детстве читала воспитательница. Только тётушкины рассказы больше напоминают страшилки, которые дети любили рассказывать по ночам — сюжет вроде сказочный, но Кава повествует о том, что вот только вчера произошло, рядом, просто рукой подать. Горят у молодёжи глазёнки от страха и восхищения — не избалованная аудитория, доверчивая.

Досказав историю очередной сироты, которую злая судьба перед совершеннолетием завела в тёмный лес, глухую пущу, тётушка выпила ковшик взвару и замахала руками на требующих продолжения детей:

— Замучили, сил нет больше. Завтра из-за вас придётся язык на лавке оставить, чтоб отдохнул! Вон, Савастея просите, пусть теперь он рассказывает.

Жрец не стал упираться, прожевал очередной пельмень, вытер сметану с усов, отхлебнул из чаши и кивнул младшему из своих помощников. Пока парень лазил под стол за музыкальным инструментом, Савастей Романа уважил:

— Славная еда, не запомнил сразу, как называть её? Пельмень? А если по — нашему? Ну, ладно, пельмень, так пельмень.

И совсем другим тоном:

— Расскажу я вам, как люди на свете появились.

Предмет, протянутый помощником, Роману напомнил гибрид балалайки с украинской бандурой. До колков здешняя мысль ещё не додумалась, жильные струны были зажаты в расщепах грифа маленькими клинышками. Жрец уложил инструмент на колени, пробежался пальцами по струнам — правая рука щипала и дергала, пальцы левой, регулируя длину струны, прижимали в нужном месте. Глотка у жреца была могучая, говорил он вполголоса, но в небольшом помещении и этого хватало с избытком.

— После того, как успокоил великий Дивас Небо и Землю, открыл дорогу колеснице Солнца, там, где смешалась мужская сила Неба, женская сила Земли и священный солнечный дух, явились растения и животные, заселив твердь. Столь велики в то время были божественные силы, что появлялось больше существ, чем суша могла вместить. И те, кому не хватало места, частью падали в окружающие её воды, а частью вынуждены были подняться к Небу. Так плодились, жили и умирали рыбы и звери, гады и птицы, а людей не было на Земле.

Рассказывая, Савастей продолжал весьма умело наигрывать, мелодия получалась простенькая, но ритм рассказа задавался ею замечательно.

— Удивился Дивас, опустился на Землю, стал искать, отчего это люди не появились на свет. От края до края обошёл он всю Землю, и в далёкой пещере нашёл несколько больших яиц. Чудесные были яйца — кожаная скорлупа была у одного, глиняная у другого. Было яйцо янтарное и яйцо серебряное, всяких хватало, но не было в той пещере двух яиц с одинаковой скорлупой. Хлопнул себя по лбу отец всего сущего — не проникали в тёмную полость солнечные лучи, не падал на эту кладку дух Солнца, не могли из яиц выбраться люди. Стал Дивас яйца собирать, чтобы вынести на поверхность — не смог, не хватило рук. Понял великий, что нужны ему помощники. Положил ладонь на стену пещеры, раскалился под рукой камень, вышел к нему из стены Самфест, с молотом и наковальней. Сковал Самфест корзину железную, сложили они в неё яйца, а сдвинуть с места не могут.

Ласка, переживая за людей, схватилась за щёки, охнула — на неё зашикали.

— Вышел Дивас из пещеры, свистнул в четыре пальца, поднялась от того свиста пыль до самого Неба, вышел к нему оттуда Волопас с ярмом на плече, ящера кнутом погоняя. Завели боги гада в ярмо, запрягли, выволок он яйца из пещеры. За помощь такую отдал Дивас ящеру ту пещеру во владение до самого конца света. А солнечная колесница уже за край мира съезжает, тьма над Землёй собирается. Заволновался Дивас, опора порядка, не замёрзнут ли ночью вместилища человеков? Снял пояс, хлестнул им по травам и кустам, вышла оттуда Лутоня. Хлопнула в ладоши, начали травы вокруг неё сплетаться, наклонилась Лутоня и подняла первый лут на свете — льняное покрывало и верёвку конопляную. Укрыли боги покрывалом яйца, сберегли их от ночной прохлады и сырости. Наступило утро, поднялось по Небу Солнце, но никто не вылупился из найденных яиц — слишком долго лежали они в холодной темноте. Обернулись тогда боги чудесными птицами — огневицами, сели на корзину — людей высиживать. Любопытный ящер, сунул голову в кладку, крайнее яйцо из корзины выпало и разбилось. Лопнула кожаная скорлупа, вышли из яйца народы, которым милее всего на свете ходить по миру от края до края со стадами скота, слаще всех звуков мира им скрип тележного колеса, краше нет зрелища, чем бесконечная равнина впереди. Взяли они у богов те умения, что в пути им были надобны, и двинулись в бесконечное своё странствие. Сидели боги на корзине, по очереди лопались яйца, разные выходили из них народы и растекались по просторам земным, выбирая место для жизни в соответствии со своими чаяниями да наклонностями. Каждый получал от богов умения, ему нужные и потребные. Лишь деревянное яйцо никак не хотело раскрываться.