Чтение онлайн

ЖАНРЫ

По Китайско-восточной дороге
Шрифт:

Для японцев в Манчжурии китаец — человек второго сорта. Китайца, если это не «купеза» и не чиновник, не пустят на вокзале в зал I класса. Швейцар-японец вытолкает его в шею. Для китайцев есть вокзал — вонючий, проплеванный барак, без скамеек, почти без света, с проплеванным, слизлым деревянным полом. Для китайских рабочих есть особые вагоны, в которых возят скот и в которые их на бивают, как скот.

V. ОТ ХАРБИНА ДО ПОГРАНИЧНОЙ

На высоте. Удравший чемодан. Птица-пересмешник. Теплая трава. Кто , такие хунхузы. Соль Нингуты. Живые и мертвые вещи. Гостиница для верблюдов. Китайский сказитель. Контрабандисты.

Снова дома.

Я проснулся утром. Старика-железнодорожника уже не было. Поезд стоял у станции. Станционные постройки, точно гнезда из бетона и камня, лепились высоко у боков курчавой горы, ярко вырезывающейся на сочном, васильковом небе. С чайником в руке я выскочил из вагона.

— Долго будем стоять?

Мне показалось, что проводник ответил — двадцать минут.

Почему не забраться туда, где прилепились эти бетонные гнезда? Почему не окинуть глазом широкий простор манчжурской тайги, не полюбоваться с высоты на зажженное солнечным пламенем ожерелье озер между складками сопок, затянутых сизой кисеей утреннего тумана?

— Камбе (здравствуй), капитана!

Припадая на больную ногу, ко мне подходит китаец. Две полосатые ковровые торбы перекинуты через его плечо.

— Ваша табак купи?

Он вытаскивает из торбы спрессованную пачку янтарных табачных листьев, вкусно нюхает ее плоским носом и выражает на своем скуластом лице блаженство:

— Хо! Бери нос.

И тычет мне в нос пачку.

— Хо, — подтверждаю я.

У него в распоряжении с полдесятка русских слов. Он торопится рассказать мне что-то. Мы оба употребляем неимоверные усилия, чтобы понять друг друга. Его узкие глаза просят о чем-то.

— Нингута, — повторяет он среди потока китайских слов. — Моя Нингута надо. Моя — Ван-Лун, — тычет он себя в грудь.

Внизу неожиданно заливается свисток обера. Прыгая через две ступеньки крутой лестницы, я, сломя голову, мчусь к поезду. Паровоз густо вскрикивает, поезд срывается с места. Я бегу за уходящими ступеньками вагона с чайником в руке и свободной рукой ловлю воздух, вместо поручней Огорченный китаец ковыляет за мной.

— Нету ехать, капитана.

Итак, я теперь понял: его зовут Ван-Лун, ему надо ехать в Нингуту, у него нет денег на проезд, а паровоз, попыхивая клубами курчавого белого дыма увозит его надежды и мой чемодан.

— Когда следующий поезд?

У начальника станции воспаленные, бессонные глаза, пепельное лицо, запекшиеся губы. Он чем-то надломлен и озлоблен. Больным голосом он отвечает:

— Через сутки.

Ему, как видно, смертельно хочется спать. Он утомленно слушает мои жалобы:

— Я отмечу на вашем билете остановку. О вещах дам знать по телеграфу.

— Но куда мне деться?

Он пожимает плечами и, уже перестав интересоваться моей бедой, зарывается в бумаги.

Я выхожу на платформу. Ван-Лун ходит за мною, как привязанный, и смотрит на меня глазами умильно просящей собаки. Я беспомощно опускаюсь на скамейку. Ван-Лун садится на землю и скидывает свои полосатые торбы.

Солнце — ласково, мягко. Невидный в васильковой вышине заливается манчжурский жаворонок. Эта маленькая птичка — пересмешник. Как попугай, она подражает голосам других птиц, животных. Звенят колокольцы. Жаворонок ли обезьянничает, или где-то пасется стадо?

Ван-Лун вытаскивает из торбы мягкую траву с узкими длинными листьями.

— Ула, — показывает он ее мне.

На землю падает тень человека. Скрипит песок. Широко ухмыляясь, подходит китаец в военной форме — агент железнодорожной охраны. Он берет шелковистые листья травы из рук Ван-Луна, гладит их.

— Ула — мягкий трава, ула — теплый трава, — говорит он. — Его клади в сапога, нога обрадуйся, мороза не бойся, весело ходи.

— Ю (да)! — с радостью подтверждает Ван-Лун.

— Шэн-Цзин [9]

богатая земля, — продолжает он, блаженно жмуря глаза. — Трава ула родит, жин-зенга [10] есть.

Я слыхал об этой траве ула. Ею прокладывают подошвы обуви для теплоты и мягкости. Китайцы говорят, что в Манчжурии есть три дара небес: зверь соболь, трава ула и корень жин-зенг.

9

Шэн-Цзин — название Манчжурии по-китайски.

10

Жин-зенг, или жень-шень, — растение, корень которого ценится китайцами как целебное средство, на вес золота.

Ван-Лун говорит агенту что-то длинное и страстное на китайском языке, все время посматривая на меня.

— Его ходи воцзи (по тайге) туда-сюда, — переводит тот. — Жин-зенг ищи. Нету. Его бодный{8} люди есть. Нингута надо езди, ваша проси — дай деньга. Его день не кушай, два не кушай. Ноги боли.

— Ю!Ю! — кивает головой Ван-Лун и поднимает на меня просящий взгляд. — Моя товались (товарищ), — затрудненно произносит он это слово.

И опять он говорит что-то по-китайски, раскачиваясь из стороны в сторону. Его речь напевна, точно былинный сказ. Железнодорожник-китаец так же напевно переводит:

— Чань-Бо [11] — высокий горы, небо лежи на гора Чань-Бо. Ван-Лун ходи горы. Его хунхуз обижай, жин-зенг взял, стреляй нога.

— Ю!

Он продолжает. Ван-Лун — искатель жин-зенга. Он видал в тайге диких кабанов и самого «господина» встречал. «Господин» — это тигр. Он внушает китайцу религиозный трепет. Усы «господина» лечат все болезни, а кто с'ест его сердце, тот не знает страха. Ван-Лун видал «господина» близко. Но «господин» ударил хвостом по своим бедрам и пошел своей дорогой, не тронув Ван-Луна, но хунхуз ограбил его, ранил его в ногу.

11

Чань-Бо, или Шанхайские горы, — их хребет проходит у истоков Сунгари.

— Ван-Лун не могу больше ходи, нога болен.

Ван-Лун закатывает штанину, перетянутую у щиколотки,

разматывает грязную тряпку, заскорузлую от крови, и показывает рану. Ее края опалены пулевым ожогом. От нее несет тяжелым запахом нагноения.

— Ю, ю, хунхуз, — тычет пальцем в рану Ван-Лун.

У Великой китайской стены.

Новая тень ложится на солнечную землю. Начальник, станции.

— Ваши вещи задержаны на станции Имяньто, — говорит он разбитым голосом. — В двадцать два часа придет маршрутный поезд. Вы сможете поехать.

Он так устал, что, кажется, сейчас опустится на землю и уснет. Должно быть, он не слышит моих благодарностей.

— Вы можете соснуть у меня, идемте, — вяло зовет он меня за собою.

Ему кажется, вероятно, что весь мир хочет спать, как он. У себя в комнате он валится на кровать.

— У меня лихорадка, — бормочет он, стуча зубами. — Кроме того, я четвертую ночь не…

Он не оканчивает. Молниеносно налетевший сон обрывает его фразу.

Над кроватью начальника станции висит ружье. Перед тем, как свалиться на постель, он сунул под подушку револьвер. Сломанный усталостью и болезнью, он спит тревожно и чутко. Его лицо вздрагивает. Из-под полузакрытых ресниц блестят, как ртутные полоски, его зрачки.

Поделиться с друзьями: