По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха
Шрифт:
Мы поднялись к трем чайтьям по блестящей и скользкой от влаги каменной лестнице, трещины которой заросли мхом. Чайтьи стоят на круглой каменной площадке, окруженной перилами. Перед каждой из них лежит плоский камень, заменяющий подушку для коленопреклонения. В этих чайтьях, согласно легенде, находится прах мастера Нангаку в трех перерождениях. Мастер достиг такой глубины медитации, что сумел вспомнить две свои прошлые жизни и указал, где был тогда похоронен. А потом все три праха собрали в одном месте…
Монастырь, куда мы наконец пришли, скрыт от любопытного взора. Идя по дороге, замечаешь только ворота, на которых по-английски написано «Добро пожаловать в отель». Ни слова о том, что за воротами – монастырь. Его обнаруживаешь, только войдя внутрь «гостиничного» двора. Патриарх-черепаха, сопровождавший нас, хоть и не смог бесплатно принять нас
Вместо алтаря в приемной такая же черная доска с двумя желтыми палками, как и в городском монастыре. Видимо, так обозначается принадлежность к одной из школ медитации, то есть чань, или по-японски – дзэн (палки похожи на ту, с которой ходил дежурный монах вдоль медитирующих в одном из предыдущих монастырей). Этот монастырь основан монахами чаньской школы Цаодун-цзун, по-японски – Сото-сю.
Услужливый монах в сером одеянии поставил перед нами на длинный низенький столик вазы с яблоками и грушами, чашечки чая, открыл красивую металлическую коробку с пирожными и лично каждому вручил по одному. Пожилой настоятель похож своей непосредственностью на патриарха монастыря Кумарадживы, даже черты лица почти такие же.
Сопровождавший нас патриарх сводил нас к монастырю, основанному Нангаку. Сейчас это женский монастырь, большая часть которого находится на реконструкции, действуют только два его алтаря. Монахини – старушки. На одном алтаре вместо статуи Будды стоит репродукция картины с нее. Уходя, увидели доску перед монастырем, на которой написано по-английски о Нангаку и о мастере дзэн, в 900 году обновившем этот монастырь.
Там, где мы остановились, сегодня особая церемония, посвященная полнолунию, и нас, так долго стремившихся сюда и наконец оказавшихся здесь именно в этот день, с радостью пригласили на празднование.
На столике перед открытыми воротами главного храма горит множество свечей, среди них выделяются две самые большие, а в центре его дымится длинная благовонная палочка, на конец которой надета спираль.
Церемония разбита на две части: сначала молились лицом к алтарю, потом развернули скамеечки под коленями в сторону столика за воротами и продолжили пение. Неожиданно оно смолкло. В наступившей тишине раздались дружные аплодисменты, как будто прилетела стая голубей: нас призывали провести нашу собственную церемонию. Такого нигде еще в Китае не было!
Наутро, прощаясь с настоятелем, который подарил нам полное собрание сутр – Трипитаку на китайском языке (а это очень внушительная стопка книг), мы, вслед за Сэнсэем, упали этому святому старику в ноги, не боясь испачкаться, прямо в размокшую глину.
21 сентября 1994 г. Поздним вечером приехали в плохо освещенный, грязный, дышащий упадком большой город Чансы. Автовокзал пуст, кассы закрыты. Заглянули в самую дешевую ближайшую гостиницу глубоко под землей (похоже, одновременно являющуюся бомбоубежищем). Номера без дверей, проемы между номерами не особенно надежно прикрывают шкафы. Подвальный запах, тараканы, похожие на кузнечиков. Жуть. Едем к другому автовокзалу. Там к нам подошла женщина со списком каких-то цен. Мы подумали, что так здесь предлагают места в гостиницах. Тэрасава-сэнсэй выбрал пункт из списка и кивнул, мол, мы согласны. Но женщина никуда нас не повела и продолжала смотреть на Сэнсэя. Подходит мужчина с каким-то заторможенным лицом, говорит что-то по-китайски. «Пойдем отсюда, – быстро ориентируется Сэнсэй, – это мамка и сутенер».
Подходим к ярко освещенному шикарному подъезду гостиницы. Охранник в пятнистом комбинезоне раздумывает, пускать ли нас. «Джэпен!» [24] – кричит ему Сэнсэй. Почему-то хрюкнув, охранник посторонился. Но заглянув внутрь, мы тотчас же понимаем: это отель для слишком богатых иностранцев.
В итоге Сэнсэй выбрал гостиницу на задворках универмага. Дух упадка во всем (как бы ни сияли огни универмага): в песнях, доносящихся из репродукторов, в громких гостиничных часах, отбивающих так, что слышно на всех этажах, словно бы последнее, оставшееся до казни время. На нашем (самом верхнем) этаже – кухня. Но нам совсем не хотелось там есть.
24
Японец (англ.).
Наконец мы нашли более-менее хорошо освещенный,
не очень грязный ресторан с большими лягушками в аквариуме возле входа. Попробовали их печеные лапки. Вкус – цыплячий.22 сентября 1994 г. Купили билеты на автобус Чансы – Шанхай. Выйдем, не доезжая до конечной станции, у гор Тяньтай (переводится как Подставка Неба), как раз и давших мастеру Чжи И второе имя, под которым он более известен.
Автобус новенький, почти пустой. И хотя места сидячие, мы спим, растянувшись на свободных сидениях: путь неблизкий. Дорога хорошая, асфальтированная, с разграничением полос. Машин мало. Несемся как ветер. И все равно водитель не изменяет китайскому стилю – сигналит по любому поводу.
Едем через множество деревень. Везде жители раскапывают красную и желтую глину, чтобы на том же месте собственноручно построить дом из кирпичей, которые они изготавливают из этой глины прямо у нас на глазах. Складывают их в стопки, под которыми разводят огонь, чтобы обжечь. Только вечером, в сумерках, остановились на ужин там, где кончался почти непрерывный массив деревень. Ели с жадностью. Вокруг чистенько. Риса бери, сколько хочешь, из большой накрытой мешковиной деревянной бочки в углу заведения. А вот туалет странный, на улице, в одном помещении со свинарником. Причем мужская часть прилегает прямо к стенке, за которой повизгивают свиньи.
По дороге мы видели похоронную процессию. На носилках несли домик с урной…
24 сентября 1994 г. В 4 часа утра въехали в Ханчжоу – город неподалеку от гор Тяньтай. Улицы, деревья, здания – необыкновенно чистые. Ханчжоу – один из самых красивых городов Китая. От него совсем недалеко до портового Шанхая.
Перед монастырем у подножия гор – семь маленьких ступок, одна из которых – памятник Будде Шакьямуни, остальные – его предшественникам [25] , являвшимся в мир, согласно буддийской космологии, в таком далеком прошлом, с которым наверняка не согласились бы современные историки, физики и астрономы. Вряд ли в этих ступах есть шарира. Тем не менее, ударяя в барабаны, мы поклонились каждой и пошли к монастырю.
25
Это Випашьин, Шикхин, Вишвабху, Кракуччханда, Канакамуни, Кашьяпа.
Хотя монастырь этот сейчас практикует «эзотерическую», ваджраянскую [26] школу, больше известную по своему японскому названию Сингон (по-китайски – Чжэньянь) и нацеленную скорее на развитие магических способностей человека, чем на следование учению Лотосовой сутры, здесь, тем не менее, помнят и о Тяньтае, с которым исторически связан монастырь. Настоятель подарил каждому из нас книгу на китайском языке, в которой содержатся биографии всех патриархов школы Тяньтай.
26
Ваджраяна (санскр. Алмазная Колесница) – выделившееся из Махаяны наиболее позднее направление буддизма, которому, помимо отдельных китайских и японских школ, главным образом следуют все те, кто исповедует тибетскую форму буддизма – ламаизм, то есть тибетцы, народы на севере Индии, а также монголы, в России – буряты, тувинцы и калмыки. Это своего рода «буддизм для избранных», предлагающий быстрый, но узкий путь к просветлению через следование практикам под названием «тантра», характерным скорее для индуизма, чем для буддизма, который изначально позиционировал себя как альтернативу индуизму с его дискриминирующей кастовой системой.
25 сентября 1994 г. После завтрака гуляли по монастырю. Нашли на одной стене огромный иероглиф «Орел» древнейшего китайского каллиграфа. К нам подошел монах с очень длинными острыми ногтями. Сергей объяснил мне, что это обычное дело у чаньских монахов – отращивать себе хотя бы один такой ноготь, чтобы удобнее было ковырять в носу или в ухе. Выходит, в этом монастыре смешаны практики школы Сингон и чаньских школ. Впрочем, для современного китайского буддизма это нормально. Монах пытался говорить с нами по-английски, но Тэрасава-сэнсэй пресек его попытки, достав бумагу и ручку для общения иероглифами.