По нехоженной земле

да еще потеряли при этом хороший переход.

После ночевки на берегу мы были в боевом настроении, намеревались наверстать

потерянное и подумывали о переходе не менее чем в 40 километров. Условия для этого

как будто складывались благоприятные. Метель, всю ночь крутившая снежный вихрь,

улеглась, мела только поземка. Надеясь, что непогода кончилась, мы приготовились к

выступлению. Собаки были уже в упряжках. Вдруг южный ветер вновь покрепчал.

Снежная пыль опять взметнулась на несколько метров. Некоторое время я колебался —

выступать или нет? Но вот по небу поплыли знакомые нам зловещие облака,

напоминавшие своей формой чечевицу. Близился настоящий шторм. Благоразумие и

трезвый расчет на этот раз одержали верх. До того как шторм разыгрался бы в полную

силу, мы смогли бы пройти не более 10—15 километров, а собак, при встречном ветре,

измучили бы не меньше, чем за 50-километровый переход.

Решили выждать на месте. Отпрягли собак, получше закрепили палатку и залезли

в спальные мешки. Посвистывание ветра и шорох снежной пыли быстро убаюкали нас.

Но через два часа нас разбудил отчаянный вой метели. В конце дня разыгрался

настоящий шторм. Даже собаки не решились встать, когда мы резали им пеммикан.

Лишь некоторые, приподняв голову, с вожделением смотрели на куски пищи,

повизгивали, но не покидали належанных мест. Поведение животных было понятным,

— ветер и нам не позволял подняться на ноги. Пришлось проползти вдоль ряда собак и

каждой вложить ее порцию прямо в пасть. Так, не вставая, наши помощники и

поужинали, а мы уползли в палатку, подкрепились супом и снова залезли в мешки.

Новичка могли удручить неудачи, возникшие уже в самом начале похода. Но мы

считали себя старыми полярными волками и знали, что задержки иногда неизбежны,

однако они не могут решить исхода борьбы. [375]

* * *

В 7 часов утра метель все еще бушевала в полную силу, а через три часа наступил

полный штиль.

Снежных вихрей словно и не бывало. Вновь приветливо выглядела Арктика. По

бирюзовому небу катилось золотое полярное солнце, а внизу искрились бесконечные

снежные поля. Темносиние тени только подчеркивали их белизну. Все дышало какой-то

бодростью, зовущей к движению и деятельности. Даже крепкий мороз, щипавший уши,

казалось, торопил: «Ну-ну, пошевеливайтесь! Поскорее в путь, пора наверстывать

потерянное!»

Около полудня мы откопали наше имущество, заваленное сугробами, а вечером

разбили новый лагерь, уже на 35 километров южнее прежнего.

Дальше нас почти ничто не задерживало. Правда, еще раз налетела метель. Но

ветер не превышал 12 метров в секунду, бил «в борт» и не мог нас остановить. В

течение 11 часов мы непрерывно резали снежный поток и прошли 25 километров. А 21

апреля сделали переход в 50 километров, миновали мыс Свердлова, оставили здесь, как

и на предыдущих стоянках, запасы на обратный путь и вышли на знакомый мыс,

зажатый между двумя ледниками, на котором в прошлогоднем походе увидели первые

полярные цветы.

Отсюда можно начать пересечение пролива Шокальского и итти не на юг, а на

восток, рассчитывая обойти торошенные льды, в которые мы с Журавлевым забрались в

прошлую поездку.

Мы сделали за этот день хороший переход, достигли пролива и, кроме того,

заполучили добычу. Мы уже собрались было кормить собак, но в эту минуту в

полукилометре от лагеря показался медведь. Первым заметил его среди торосов Ошкуй.

Забыв о только что законченном 50-километровом переходе, собака понеслась за

зверем. Через минуту она исчезла в торошенных льдах. С нас тоже моментально

слетела усталость. Спустив еще несколько собак, мы бросились в погоню. Зверь

оказался молодым, сильным и изворотливым. Иногда собакам удавалось выгнать его на

какой-нибудь торос, но он сейчас же разгонял преследователей и опять мчался дальше в

море. Только пробежав больше двух километров, я увидел его сидящим на вершине

небольшого айсберга и одним выстрелом свалил вниз.

При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под

толстым слоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и

сколько носил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать [376] невозможно.

Может быть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борта

ледокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или с Земли

Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в сале пуля, — это о

том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его не смущают

расстояния. Вся Арктика — его вотчина.

Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись

свежего мяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не мог

воспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовность съесть всего

медведя, но... у бедняги не раскрывался рот.

На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первых

походов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его из упряжки и

махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах и, бог его ведает,

чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой. Собаки встретили его

лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег на живот, прополз несколько

десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, и начал лизать мои руки. С тех

пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицу он в походе до костей стер лапы,

но после одним из первых восстановил свои силы.