По обе стороны реки
Шрифт:
— Ладно, «генацваля», — перебил его Петр Дмитриевич, — кончай тоску нагонять своей восточной философией! Пошли лучше в бассейн! Давайте на спор — кто дальше нырнет! На коньяк! Гарантирую, хоть я и самый старый, а каждому из вас форы дам! Ну, как — согласны?
С этими словами начальник мехколонны скинул с себя простыню и решительно направился в бассейн. Убедившись, что тот их не слышит, Захаров негромко спросил Нодара:
— По дороге сюда мне водила сказал, что на Бригадирском кто-то замочил четверых залетных. Говорит, что, вроде бы, твои ребята…
Нодар грустно посмотрел на него
— Я ведь тебе еще прошлый раз сказал, что мы мокрухой не занимаемся! Это Али-Бабы работа…
— Постой, а Али-Бабе это зачем? — удивился Захаров, — Он ведь сам из этих…
— Да! — спокойно согласился Нодар, — Вроде незачем… Тем более что Али-Баба уже не просто «авторитет» — он сейчас в районе «смотрящий». А завалил потому, что нас испугался! Испугался, что мы про этого парня убитого на него подумаем и мстить станем!
— Хочешь сказать, что тот коммерсант из ваших был? — догадался, наконец, Захаров.
— Из наших… — хмуро подтвердил Нодар, — Да ты его тоже знал — тезка это твой, Алексей! А в Афгане его звали Лисом…
Глава 13
Все вышло!
С неизбежной смертью
угроз, насмешек, слез, зевот —
ушло все прежнее столетье,
а отраженье —
вот —
живет!..
…Старика он застал сидящим на высоком взгорке и внимательно вглядывающимся в пологий противоположный берег реки, на котором бурно кипела жизнь. Вот по широкой тропинке к реке спустилась какая-то баба с тазиком и принялась полоскать выстиранное белье в реке. Чуть выше по течению в воде с шумом и визгом плескались дети приехавших на лето московских и питерских дачников. А метрах в ста ниже, где спадавшая к концу лета река открывала неглубокий брод, загорелый до черноты худой парнишка-тракторист мыл в реке свой старый, выкрашенный голубой краской, но уже изрядно облупившийся, трактор «Беларусь».
Услышав шаги, старик, не оборачиваясь, махнул Алексею рукой.
— Я вот думаю, почему так получается? Река, вроде как, одна, а на разных берегах и жизнь совсем разная! Ты как, Леха считаешь?
— У тебя что — глаза на затылке? — удивился Захаров, — Я ведь только с автобуса. Не мог же ты знать, что я именно сегодня приеду!
— Почему на затылке? Тоже, велика задача! Кто ж, окромя тебя, ко мне ишшо заявится? Ты надолго, али как?
— Да нет, на денек, завтра двухчасовым уеду. А что ты там насчет реки-то спрашивал?
— Да вот, говорю, жизнь — интересная штука! Вроде этой речки… Будто, и рядом берега, а не пересекутся нигде! И мы на них тоже — вроде и рядом, а не стренуться нам, не пересекнуться! Вона, соседка у меня была, Верка Клюка… Сына у ней в 41-м на войну забрали, а через год прислали бумажку: мол, так и так, пропал ваш Мишка без вести! Она где только его не искала после войны! По всем военкоматам письма писала! Только в 67-м и нашла, года за два до смерти. Сообщили, значит, что погиб он в Синявинских болотах, и даже фамилия евоная на этом памятнике братском есть. Она так и ездила туда, пока не померла — все цветы
возила…— Ну? — нетерпеливо перебил его Захаров, — А речка тут причем?
— А притом! — настырно повторил Алексеич, повернув к нему лицо, — Притом! Нонешним летом копались в нашем лесу поисковики эти… ну, которые солдат погибших ищут — они кажен год тут копают! Говорят, тут солдат наших тысяч триста, а, может, и все пятьсот в болотах еще без успокоения лежат! Ну, и нашли медальон смертный, а в нем так и прописано: Алексеев Михаил Иванович, деревня Хотынь. Сынок Веркин, то есть! Вот и получается, что она его незнамо где искала, а он — вона, тут рядом и лежал. Так и не стренулись…
Алексеич достал из нагрудного кармана «беломорину», тщательно продул ее и закурил. Потом, затянувшись несколько раз, спросил:
— А ты чего не ко времени приехал? Сейчас еще ни охоты, ни рыбалки… Али случилось чего?
— Случилось… Я, наверное, больше уже не приеду, Алексеич. В последний раз заехал, можно сказать — попрощаться!
— Что так? Нешто дорого стало с твоих «северов» сюда летать-то?
— Да мы, вроде как, уже уехали с этих «северов»… Вобщем, вернулись домой! Да, собственно, причина не в этом… Понимаешь, я смысла во всем этом, — Захаров широким жестом обвел пейзаж вокруг себя, — не вижу! Раньше видел, а сейчас словно потерял…
— А знаешь, Леха, — оживился старик, — я, вот, тоже чегой-то понимать перестал! Всю жизнь мы что-то строили, строили, а теперь — вроде и строить нечего! Али, некому… А, может, незачем? Начнешь вспоминать — самому не верится, что была какая-то другая жизнь! Вроде как приснилось, что ли? Вроде, я так и просидел здесь на бережке, на другую сторону речки глядючи, как там настоящая жизнь идет! Н-да… Так чего случилось-то?…
На похороны матери Захаров не попал. Телеграмма пришла, когда он мотался в одной из своих бесчисленных командировок, и в родительский дом он приехал только на «сороковины».
В квартире кроме согнувшегося под грузом потери, отца, он застал двоюродных сестер Дашу и Таю, и какую-то сильно накрашенную и молодящуюся пожилую даму. Дама по-хозяйски распоряжалась подготовкой к поминкам, давала указания сестрам и называла отца «Лешей».
— Познакомься, сынок! — представил ее отец, — Это Татьяна Петровна, наша с мамой боевая подруга! Они вместе служили, в одном медсанбате. Только Таню в самом конце войну у нас «увел» артиллерийский капитан, а после и мы с мамой тоже поженились. Так и разошлись наши дороги! А теперь вот снова встретились. Повод, правда, не очень веселый…
Потом, уже поздно вечером, когда гости разошлись, сидя вдвоем с отцом на кухне, Захаров узнал, что у отца с матерью, оказывается, было много боевых друзей, с которыми они все эти годы постоянно переписывались. А иногда, когда позволяли финансы, время и здоровье — встречались на День Победы в каком-нибудь из тех городов, через которые когда-то пролегал их боевой путь. Во время одной их таких поездок отец и встретился вновь с Татьяной. Она к тому времени уже давно похоронила мужа-артиллериста, а сын, женившись на своей однокурснице — немке из ГДР — после окончания института переехал к ней в Германию.