По образу и подобию (Видение смерти)

— И, уж во всяком случае, это не поможет Лили Напье.

— Ее так звали? — Селина отпила кофе, помолчала, снова отпила. — Я сегодня не смотрела утренние новости по телевизору. Боялась ее увидеть.

— Вы видели ее прошлой ночью?

Селина кивнула.

— Было еще страшнее, чем в прошлый раз. Я к этому не приспособлена.

— Я знаю, человеку с вашим даром очень тяжело стать свидетелем такой жестокости. Все равно что пережить на себе, — заметила Пибоди, и Селина бросила на нее полный признательности взгляд.

— О да, господи, да! Нет, я не хочу сказать, будто я пережила все то же самое… в полном масштабе. Но мне и этого хватило. Если вы… Когдавы психологически подключены к этому… все переживания жертвы отдаются у вас внутри, словно горное эхо. Я знаю, как она страдала. Но я жива. Я жива, я цела и невредима, я пью кофе, а она нет. И все-таки я знаю, как она страдала.

— Расскажите мне, что вы видели, — попросила Ева.

— Это было… — Селина вскинула руку, словно дирижер, приказывающий оркестру замереть. — В прошлый раз это было похоже на сон. Очень яркий, как наяву, но все-таки сон. И я могла от него отмахнуться, сказать себе, что это был всего лишь сон. Пока не увидела новости по телевизору. На этот раз все было гораздо страшнее. Это было видение, и я не могла принять его за что-то другое. Одно из самых сильных видений из всех, что у меня когда-либо были. Как будто я сама была там. Шла рядом с ней. Она шла быстро, низко наклонив голову…

— Что на ней было надето?

— М-м-м… темная юбка… по-моему, черная. Короткая. Белая блузка с длинными рукавами и открытым воротом, а поверх нее маленький свитерок. Туфли на плоской толстой подошве. Она шла почти бесшумно. У нее была сумка. Маленькая сумочка на ремне через плечо.

— А он во что был одет?

— Что-то темное… Не знаю. Она не знала, что он там. Поджидает ее в парке. Прячется в тени. Он… темный. У него все темное.

— Он чернокожий?

— Нет… Я… Нет, я так не думаю. Я вижу его руки, когда он ее бьет. Они белые. Большие и белые. Лоснящиеся. Очень большие. Он ударил ее по лицу. Было очень больно. Просто ужасно. Она упала, и боль ушла. Она… потеряла сознание. Но он снова ударил ее, он продолжал ее бить, даже пока она была в обмороке. По лицу, по всему телу. Ну как? Тебе нравится? Нравится?— Глаза Селины остекленели, бледно-зеленая радужка стала почти прозрачной. — Кто теперь главный? Кто тут главный, ты, сука?Потом он остановился, перестал ее бить и слегка похлопал по щекам этими своими ручищами. Заставил очнуться. Она должна быть в сознании, ей еще кое-что предстоит. Господи, сколько боли! Я даже не знаю, чья это боль — его или ее. Боли слишком много.

— Это не ваша боль, — мягко вмешалась Пибоди и покачала головой, давая понять Еве, что не надо ничего говорить. — Вы только очевидец, и вы можете рассказать нам, что вы видите. Это не ваша боль.

— Не моя. — Селина перевела дух. — Я вижу, как он рвет на ней одежду. Она не может бороться, она еле двигается. Вот она все-таки пытается его оттолкнуть! Но он бьет ее по руке, и рука ломается. Она растеряна… как животное, попавшее в капкан. Он насилует ее, и ей больно. Ей больно глубоко внутри. Она его не видит. Слишком темно, и она ослеплена болью. Она опять теряет сознание. Так легче, боли нет. Она ничего не чувствует, когда он ее убивает. Тело реагирует, бьется в конвульсиях, и это… Его это волнует. Господи, ее предсмертные конвульсии доводят его до оргазма… Меня тошнит. — Селина зажала рот ладонью. — Извините. Меня тошнит. Мне нужно…

— Идемте со мной. — Пибоди вскочила и помогла Селине подняться. — Идемте, я вас провожу.

Когда Пибоди увела Селину, Ева оттолкнулась от стола, подошла к окну и высунулась наружу. Ей надо было отдышаться.

Это ощущение тошноты было ей слишком хорошо знакомо. Она знала, что это значит: видеть опять и опять. Ощущать снова и снова. Подавлять подступающую тошноту.

Она вдыхала воздух, провожая взглядом набитые пассажирами вагоны надземного метро, следила за вспышками воздушной рекламы, обещавшей распродажи, разные мероприятия, туристические аттракционы. На нее обрушивался городской шум, и жизнь города вымывала из нее страшные воспоминания.

Все еще ощущая слабость в коленях, она стояла у окна и впитывала в себя треск лопастей полицейского вертолета, завывание клаксонов на улице, грохот подземки. Все эти привычные шумы казались ей музыкой. Эту песню она понимала. Это был ее город, ее место. В городе, да еще вооруженная своим полицейским жетоном, она никогда не чувствовала себя потерянной или одинокой.

Немного успокоившись, Ева закрыла окно, вернулась к столу и налила себе еще кофе. Вот и Селина уже не казалась такой смертельно бледной, когда Пибоди привела ее обратно. Впрочем, она явно поработала над своим лицом: наложила яркую помаду, замазала тональным кремом круги под глазами. «Женщины, — подумала Ева, — умеют сделать проблему из совершеннейших пустяков, да еще в самое неподходящее время».

Как только Селина села, Пибоди поставила на стол бутылку воды.

— Вам лучше не налегать на кофе, — сказала она.

— Да, вы правы. И спасибо, что побыли со мной. Вы помогли мне собрать себя по кусочкам.

— Без проблем.

— Вы, должно быть, считаете меня очень слабой, — продолжала Селина, обращаясь к Еве.

—Ошибаетесь. Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Ведь мы-то появляемся на месте преступления, когда все уже кончено. Мы не видим, какэто происходит, мы застаем только результат. День за днем мы наблюдаем, что люди творят друг с другом. Кровавая баня, месиво, бессмысленная рубка. Это нелегко. Да и не должно, и не может быть легко. Мы не знаем, что переживала жертва. Мы и не обязаны знать.

— Нет, вы знаете. — Селина провела пальцами по глазам. — Просто вы нашли способ с этим справляться. Вот теперь и мне придется его найти. — Она глотнула воды. — Я хочу договорить, осталось немного. К тому времени, как с ней все было кончено, какая-то часть меня начала сопротивляться видению. Но, мне кажется, после этого он ее раздел и забрал ее одежду, порванную во время изнасилования. Он перенес ее… Не ее… о черт! — Селина отпила еще воды и сделала три глубоких вздоха. — Я хочу сказать, что он принимает ее за кого-то другого. Он видит другую женщину, и именно ее он наказывает. Женщину, которая наказывала его. В темноте. Он боится темноты.

— Но он убивает по ночам, — возразила Ева.

— Ему приходится. Может быть, он хочет преодолеть свой страх?

— Возможно. Что еще?

— Больше ничего. Я прервала видение. Вырвалась из него, потому что больше не могла это выносить. И я позвонила вам. Знаю, мне следовало досмотреть до конца. Я могла увидеть что-то полезное для следствия. Но я впала в панику, начала сопротивляться и прервала связь.

— Мы так быстро добрались до места преступления именно потому, что вы связались со мной. Нам удалось сохранить там все в неприкосновенности, потому что мы так быстро добрались. Это очень важно.

— Надеюсь, что так. — Селина закрыла глаза. — Если у вас есть что-то, принадлежавшее ему, я могу попытаться его увидеть.

— У нас есть орудие убийства.

Селина покачала головой.

— Попробую, но, боюсь, будет, как в прошлый раз. Я увижу… почувствую только сам акт убийства и пронизывающие его эмоции. Мне нужно что-то, чего он касался голыми руками. То, что он носил или держал. Тогда я смогу его увидеть… что-то добавить к тому, что вы уже знаете.

Ева выложила ленту на стол.

— Все-таки попробуйте.

Селина облизнула губы, протянула руку и дотронулась до ленты. Ее голова резко откинулась назад, глаза закатились, так что остались видны одни белки. Она начала соскальзывать со стула. Ее пальцы ослабели и выпустили ленту. Ева вскочила и подхватила ее, пока она не упала на пол.

— Только он. Ее не вижу. Ее уже нет. Она ушла, спряталась, пока он накидывал это ей на шею. Только его злость, страх, возбуждение. Они меня захлестывают. Жалят, как туча насекомых. Это ужасно!