По образу и подобию

— Что мне делать? — спросила она.

— Вспоминайте…

Она снова оказалась в поезде, в полутёмном тамбуре. Смотрела сквозь прозрачные двери, мимо мелькали дома, протянуло зелёной полосой парк Двухсотлетия Института, вынырнула откуда-то слева грузовая эстакада, по которой неспешно ползли большие фуры; поезд нагнал одну из фур и сбросил скорость, какое-то время казалось, будто машина не двигается, но потом она начала уходить вперёд…

Ровное гудение электродвигателей, запах металла, смазки и моющего средства, которым ещё на конечной станции отмывали похабные надписи на стенках

Лёгкие шаги за спиной. Алёна с удивлением отметила, что сейчас слышит их, узнаёт — шаги Тима, и уже по шагам может определить, что с ним творится неладное: обычно он ходит не так…

— Привет!

В пальцах родилось знакомое ощущение грозной мощи.

— Тим! Тьфу на тебя! Едва в рожу не зарядила.

Тающие искры над полом. Тим смотрит на них заворожено, будто видит что-то, доступное только ему.

— Ты откуда здесь?

— По делу.

Поезд тормозил, подъезжая к платформе. Халька Мальсагова в дверях тамбура.

— Это у тебя что ещё за придурок?-

— Не твоё, 6л*, дело!

— Мальсагова, — сказал Тим. — Берегись…

У него страшно, неуловимо изменилось лицо, на глазах менялось, обретая какое-то нечеловеческое выражение. Взгляд провалился в черноту, губы свело узкой строчкой.

— Берегись зелёных повязок, Мальсагова. Огнь небесный в песок, огнь господень пылающий… Беги, девочка, беги. Беги, пока можешь! Бойся вторника после субботы, бойся вторника…

— Псих! — завизжала Халька. — Ненормальный! Грибов обожрался!

И всё исчезло.

Алёна в растерянности огляделась. Какой-то коридор, какой-то человек напротив, что это, почему, она же в поезде сейчас ехала! Потом в голове словно щёлкнуло, вернулась память о прожитом дне, «скорая», разговор с мамой.

Алёна с силой потёрла лицо, приходя в себя. Спросила у профессора:

— Вы узнали, что хотели?

— Да, — ответил он несколько рассеянно.

— И… что?

— Зелёные Повязки, — это, скорее всего, «Зелёный мир», — сказал Ольмезовский. — Очень агрессивное, деструктивное сообщество. Выступает против прогресса вообще и генной инженерии в частности, объясняя происходящие в мире проблемы любого рода негативным воздействием человечества на окружающую среду. Данное сообщество имеет большой политический вес в Юго-Западном регионе и немало последователей в Федерации. С ним, к сожалению, приходится считаться…

— А вот этот вот вторник после субботы, это что? После субботы же — воскресенье.

— Не знаю, — честно признался профессор. — Тим, бедняга, вечно говорит загадками. Но иногда у него бывают очень точные попадания…

— Вы проследите за Халей? — спросила Алёна.

— Проследим, — кивнул он.

— Спасибо…

Одно дело — поссориться с человеком. Совсем другое — не уберечь от беды, если уберечь можешь. Возможно, встреча с Тимом принесёт Хале не больше неприятностей, чем простая чёрная кошка на дороге. Тем более, что в кошек Мальсагова не верила…

Сердитая женщина-доктор велела убрать руки за спину и так держать их все пять минут дозволенного визита. «Схватишься за что-нибудь своими септическими грабками — можешь сразу идти топиться!» «Сана, что за лексикон!»- укорил её Ольмезовский. На что Сана хмуро буркнула: «Понятия не имею, почему пошла у тебя на поводу, Олег. Снова!» «Я — обаятельный!»- усмехнулся он. «Бессовестный», — не согласилась врач. — «Пользуешься служебным положением вовсю». На «ты», и разговаривают панибратски. Давно друг друга знают, понятное дело. Алёна сочла благоразумным не встревать.

Тим лежал так неподвижно, что в какой-то страшный миг вдруг показалось, будто он умер. Но кардиомонитор в изголовье выводил, тихо попискивая, ломаную линию жизни и паранормальное гиперзнание не подтверждало угрозы смерти. Лицо у Тима разгладилось, стало совсем детским, беспомощным. Алёна почти испугалась поднявшегося внезапно бесконечной нежности к этому странному парню, которого мама называла Тридцать Три Несчастья. Он не виноват, что у него такая паранорма. И не постоянно же он генерировал проблемы, иначе всё вокруг давным-давно разрушилось бы!

За спиной Ольмезовский и Сана разговаривали на профессиональном жаргоне, из беседы опять нормально воспринимались только предлоги. Что-то про уровень псикинозона в крови, — фатально низкий, про гипогликемическую кому, субарахноидальное кровоизлияние… господи, слово-то какое, мозг вывихнешь, чтобы повторить хотя бы мысленно. Но оно воткнулось в сердце раскалённой иголкой, невесть с чего стало вдруг страшно, даже ладони вспотели, и нечем стало дышать. Алёна дёрнула ворот, не помогло. В палате было душно, вдобавок, стоял неистребимый больничный запах, запах лекарств, кварцевых облучателей и застарелой, въевшейся, казалось, в само пространство, боли.

Алёна осторожно положила пальцы запястье Тима. Прикосновение вновь откликнулось невероятным ощущением: моё, своё, родное…

— Очнись, Тим, — прошептала девочка. — Слышишь? Не смей умирать!

— Руки! — бешено зашипела врач, будь она кошкой, прижала бы уши.

Ольмезовский удержал её:

— Тихо.

Он со своим первым телепатическим рангом уловил изменения активности мозга раньше приборов. А через мгновение Тим судорожно вздохнул, раскрыл глаза и прошептал:

— Всем привет!

Доктор Сана крепко выразилась от избытка чувств. Профессор поднял взгляд к потолку, тихо вздохнул, потом выразительно посмотрел на пациента.

— Простите, Олег, — виновато отозвался Тим. — Я забыл…

Он сморщился, пытаясь вспомнить, что же именно он забыл.

— Не напрягайся, парень, — посоветовала ему доктор Сана. — Потом вспомнишь.

— Аля… — сказал он с радостным удивлением, и в сердце словно кусочек солнца прыгнул.

Живой. Что бы там с ним ни случилось, — живой…

— Я с тебя ещё спрошу, дружок, — со значением сказал Ольмезовский. — С процентами!

— Ничего не выйдет, — хмыкнул Тим, и внезапно подмигнул Алёне.

Девочка прыснула, такой у Тима был довольный и ехидный вид. Профессор поднял указательный палец и сказал:

— Не дави на эмоциональную часть моего разума, паршивец. Ты сейчас всё равно, что натуральнорождённый. И — да! Я вызвал Розу, она будет здесь часа через два примерно. Сделай одолжение, дождись. Проверю.

— Розу? — возмутился Тим, пытаясь приподняться на локтях, — («Лежать, скаженный!»). — Розу?!