По образу и подобию

Но я — старая циничная тётка-врач, повидавшая жизнь, и я знаю, что чудес не бывает. Уровень псикинозона в крови подскочил из-за пробуждения эмбриона с паранормой психокинеза, вот и вся твоя заслуга. Пришли. Сюда…

Операционная выглядела ужасающе. Стерильность, неистребимые запахи лекарств, невозмутимая Роза Тимофеевна, влезающая во врачебную спецодежду — халат, шапочка на голову, перчатки. Но больше всего паники вызвало гинекологическое кресло по центру.

— Знаю, — сочувственно сказала Роза. — Выглядит, как эшафот. Ну, что ж, добро пожаловать во взрослую жизнь. Ложись.

— А это не больно? — с опаской спросила Алёна, косясь на кресло.

— Нет. Ты вообще уснёшь, ничего не почувствуешь. Потом, когда очнёшься, возможен некоторый дискомфорт внизу живота, может быть, кровянистые выделения, общая слабость…

— А можно мне не спать? — спросила Алёна. — Я хочу смотреть!

— Не на что там тебе смотреть, — Роза начала сердиться. — Давай ложись! Или помочь тебе?

Она имеет в виду телепатическое принуждение, поняла Алёна и обозлилась:

— Не надо. Сама…

Очнулась она в палате. В двухместной, но соседняя койка пустовала. Рядом сидела на стульчике Роза, держала за руку. Увидела, что девушка открыла глаза, и руку убрала. Но на коже ещё оставался жгучий след от прикосновения целительницы…

— С эмбрионом всё в порядке, — уведомила Роза. — Здоров… на удивление. Пересадка прошла успешно.

— Мне… мне надо сказать Тиму! — вскинулась было Алёна.

— Успеешь. Лежи.

«И маме», — липким ужасом прошлось по телу осознание случившейся беды. — «Она убьёт меня!»

— Когда, говоришь, произошло зачатие? — поинтересовалась Роза.

Алёна про это ничего не говорила, но, тщательно припомнив дату, назвала день.

— Да этого не может быть! — растерянно воскликнула целительница.

— Почему? — спросил Олег Ольгердович, входя в палату.

Он снова был в лабораторной одежде, отчего сознание восприняло его как хирурга из числа коллег Розы Тимофеевны.

— Возраст эмбриона старше, чем утверждает девочка. Поскольку в непорочное зачатие без специальных подручных средств я не верю, то как бы нам с вами, Олег, на прогерию не нарваться…

Прогерия. Слово звучало очень нехорошо.

— Этого ещё не хватало, — озабоченно выговорил профессор.

— Что случилось? — жалобно спросила Алёна. — О чём вы?

— Спи, — велела ей Роза. — Помочь уснуть? Матери твоей я сообщу.

— Ой, не надо, не надо маме! — в панике вскричала Алёна. — Маме я сама, сама. Пожалуйста! И засну тоже сама…

Кто её знает, Розу. Усыпит ещё на неделю, с неё станется.

— Ладно, — Олег Ольгердович придержал Розу за локоть, — пойдём. Пусть девочка пока отдохнет. Не переживайте, Элен, — мягко сказал он. — Всё хорошо. Всё будет хорошо…

Неизвестно почему, но эти слова успокоили Алёну

Она проснулась резко, толчком, долго соображала, где она, и что всё это значит. Потом вспомнила. Села, обхватив голову руками, покачалась так немного, пытаясь успокоиться. Успокоиться, прямо скажем, получалось плохо. Спустила ноги на пол, обувь — мягкие больничные тапочки, — нашлась тут же. Встала, постояла немного, борясь с подступившей вдруг к горлу тошнотой и чёрными мушками в глазах.

Толкнула дверь, опасаясь, что нарвётся на негласный арест. Но дверь легко подалась в сторону… Свет в коридоре был приглушен, стояла та особенная тишина, которая характерна для больниц в вечернем режиме. На сестринском посту горел свет, был включен терминал, а за терминалом сидела Роза Тимофеевна, во что-то вникала, шевеля для надёжности губами. Дежурная медсестра, радуясь выпавшей возможности, мирно спала рядом на диванчике, укутавшись клетчатым пледом.

— Зачем встала? — спросила Роза, не отрываясь от терминала.

— Я… нормально себя чувствую, — ответила Алёна. — А можно мне…

— Всё хорошо, — Роза наконец-то оторвалась от экрана. — Я провела первую паранормальную коррекцию эмбрриона, прогноз благоприятный. Понадобится, наверное, еще три или четыре. Может быть, пять. Буду смотреть, в общем.

— Спасибо, — тихо сказала Алёна, не пытаясь даже уложить в голову услышанное.

Оно уляжется потом, само. Или не уляжется.

— А… посмотреть…

— Позже. Покажу, конечно же. Но — позже, я сейчас занята. И — да, — вспомнила она. — Я тебе заодно уже противозачаточный имплант воткнула. Ну, так, на всякий случай. Чтобы больше нам не дурила тут. Второго ребёнка подобной сложности я сейчас не потяну. У вас с Тимом совместимость восемьдесят девять целых семь десятых процентов, Олег до потолка прыгал, когда получил результат. Так что… извини.

Алёна кивнула. Она и не думала упрекать. Вообще не думала ни о чём таком, если честно. Мозг спёкся в стеклянный, гулко позванивающий в пустой черепушке шар.

— А можно мне домой? — тихо спросила девушка.

Роза выпрямилась.

— Ну, пожалуйста, Роза Тимофеевна, — попросила Алёна, видя, что целительница колеблется. — Я никуда больше, я только домой!

— Хорошо, — сказала Роза. — Я вызову тебе машину.

— Да я без машины… — начала было Алёна, но под взглядом удава замолчала.

— То-то же, — с удовлетворением сказала Роза. — А то до утра ведь оставить могу.

По пути домой Алёна смирились с неизбежным тяжёлым разговором. Но… получилось так, что мама не заметила машину. Она, не дожидаясь дочери, легла спать. И уснула. А Огнев сам был ещё не в форме после залеченного паранормальным воздействием ранения. Шёл — Алёна бросила взгляд на часы в коридоре, — четвёртый час, то есть, самое сложное для бдения время. Девочка тихонько обошла приткнувшегося на диванчике Огнева, пробралась к себе в комнату, плюхнулась на кровать как была, не раздеваясь. И только здесь, в родном с детства месте, наконец- то расплакалась, комкая подушку и стараясь издавать как можно меньше звуков. В животе ныло, когтями по стеклу души скреблись кошки. И было плохо так, что хоть топись. Не физически. В голове.

Зачем, зачем не рассказала маме сразу! Как теперь объяснять ей случившееся?! Произошло то, чего мама больше всего боялась, и о своих страхах говорила неоднократно. Контракт с Институтом, больной ребёнок, хоть там Роза Тимофеевна и успокаивает, но зачем, спрашивается, ей понадобилось проводить над извлечённым из её, Алёниного тела, эмбрионом паранормальную коррекцию? И планировать ещё таких коррекций штук пять. Алёна вцепилась зубами в собственное запястье — не помогло.

Впрочем, терзалась она недолго. Навалилась усталость и сожрала сознание. Девочка забылась глубоким, почти коматозным, сном без сновидений.

Солнечным лучом припекло лицо, Алёна чихнула и проснулась. Выползла из смятой постели, вспомнила про Огнева, дёрнула со спинки стула халат. И только тут поняла, что вчера упала в постель не раздеваясь… Хороша, ничего не скажешь. Потащилась, зевая, в душ.

Надо было поговорить с мамой. Надо было. Алёна устала бояться, устала врать. Надо рассказать, и всё. Как в озеро прыгнуть на спор с подлеталки. Живо вспомнилось, как сделала это в самый первый раз, до того трусила отчаянно, и насмешки одногруппников не помогали. А тут вдруг выдохнула, разжала руки и полетела в ледяную воду, умирая по пути от восторженного ужаса… Да, но тогда была игра. Контракт с профессором Ольмезовским — не игра. Ребёнок от Тима — не игра. Всё это реально, всё по-настоящему, по… да, по-взрослому. Не ты ли хотела поскорее распробовать взрослой жизни? Вот она. Бери и ешь её ложечкой.