Двадцать седьмое, одно из двадцать седьмых. Кто нумерует дни? С какой целью? Я спрашиваю в этом мире, на этой земле, в этом столетии, в эту пору, в этой цифровой жизни — зачем, для чего нас упорядочили, заточислили, засунули в суммы, разделили каждодневный свет, зимний ливень, насущное солнце каждого лета, семена, поезда, тишину, даже смерть затиснули в нумерованные лежбища на бескрайних белых кладбищах с вереницами улиц. По порядку номеров! — орут не только исчадия ада при казармах и печах, но даже нежные неотложные смуглянки и засахаренные блондинки, — загоняют нас в номера, которые тут же из их списков летят в забытье. Меня зовут Триста, Сорок шесть или семь, скромненько подведу итоги, а там — прыг в ноль, — и прощайте.