По поводу одной машины
Шрифт:
— Деньги-то есть, но мы не можем их трогать.
Гавацци: — Ничего, тронете! Устроить достойные похороны миланскому пролетарию — та же помощь алжирцам.
Они вошли в комнату покойного. Берти лежит как-то вкось у стены, на тахте. Гавацци ограничилась беглым взглядом в его сторону.
Долго возиться она не намерена. В каждую данную минуту она может заниматься только чем-то одним, а сейчас голова ее занята кое-чем поважнее.
— Завтра хоронить рано. Давайте в воскресенье, а? В половине четвертого? В четыре? Решайте сами, когда лучше — в половине четвертого или в четыре. Но такси
Сильвия (вопреки обыкновению, резко): — Ты за разговорами совсем забыла о сестре!
Сильвия торчит здесь уже часа два, ей тоже некогда: надо бежать домой кормить детей. В дом покойника она ходит, только если нельзя не идти. Она очень старается не показать, как это ей неприятно.
Гавацци: — Тебе придется подежурить здесь ночью. Или еще кому-нибудь. Например, Кастеллотти: он верующий, для него это прекрасная возможность почувствовать себя истым христианином.
В прихожей, в комнате покойного, на кухне подпирают стены с полдюжины каких-то неизвестных личностей — должно быть, соседи или просто любопытные. Они смотрят на Гавацци с почтительным страхом, как темные люди — на карабинера.
Гавацци (к ним): — Если пойдете с нами — хоронить без священника, — подмочите себе репутацию. Если будете брать вместе с нами такси, потратитесь. Так что смотрите сами… Мы за то, чтобы вы тоже пошли, потому что, чем нас будет больше, тем лучше. А ты, товарищ (жене секретаря ячейки), чем держать флаг вместо костыля, лучше накрой им Берти! — Распаляясь — Эта история с Берти так легко им с рук не сойдет. Одними похоронами мы не ограничимся!
XXVIII
Сальваторе решил начать курить. Почему? Потому что не курят только жмоты.
Кафе, куда он направляется за своей первой пачкой сигарет (он остановил свой выбор на сигаретах «Супер» — из-за целлофановой обертки с красной полоской), находится за заставой, возле кино «Аврора». Раньше здесь был бильярдный зал, теперь помещение переоборудовали и оно стало похоже на больничную столовую. Но, к счастью, там, где подолгу сидят, пьют, спорят и курят, побеждает жизнь — горячая, кипучая, с неистощимым запасом самых разных настроений. И если Сальваторе, который терпеть не может скопления людей в закрытом помещении, делает над собой усилие, чтобы не уйти, то лишь потому, что завтра — суббота, а все новое должно, по его мнению, начинаться в субботу.
Когда он, наконец, получил сигареты со спичками и ждал сдачи с тысячи лир, за спиной его раздалось:
— Эй, Сальваторе! Куомо, Сальваторе!
Оказалось, Бонци. Чисто выбритый, розовощекий, набриллиантиненный, в добротном темно-сером в светло-серую полоску костюме.
— Иди, я тебя представлю. Давай сюда!
Он сидит рядом с рыжей женщиной, еще более рыжей и веснушчатой, чем он сам. Не красавица, но подтянутая, броская; с маленьких нежных ушей свисают два турецких полумесяца из узорного серебра.
«Это Кошечка», — решает про себя Сальваторе. И соображает: если Котенок желает представить его своей даме,
то уклониться было бы хамством. Сальваторе подходит и, вертя в руках свою пачку «Супера», скромно останавливается поодаль, чуть кивает в сторону дамы, как бы говоря: «Прошу меня простить за мой вид». (Сальваторе в куртке, сутки не брился, волосы влажные от инея, из носа течет.)— Разве ты куришь? Как же это я тебя на работе никогда не заставал…
Бонци очень весел. По понятиям Сальваторе — до неприличия. Особенно для начальника.
— Анита! Рюмку коньяку для этого господина! Того самого!
Сальваторе: — Я не пью.
Он все продолжал стоять, лицом к девушке, но не глядя на нее.
— Тогда «Кордиаль». Или «Рамаццотти»?
— Я совсем не пью.
— Ничего себе способ представляться девушкам! Ну что ты уставился, стоишь столбом?
Сальваторе сел напротив Бонци, по-прежнему не поднимая глаз.
Упомянутая Анита, которой приходится управляться за двоих — разливать напитки и отпускать прочий товар, — нетерпеливо спрашивает:
— Может быть, кока-колы?
Бонци (добродушно): — А, может, газировки?
Анита: — Газировкой не торгуем. Нет спроса. — И возвращается за стойку.
Рыжая: — Ты же обещал нас познакомить?
Сальваторе решается на нее взглянуть. Она рассматривает его своими большими, неподвижными, вопрошающими глазами. Ресницы у нее длинные — свои, натуральные. Но губами она шевелит как-то некрасиво: морщит, поджимает, будто хочет избавиться от чего-то лишнего. Возле ушей и ниже, в треугольном вырезе платья, кожа золотистая, вся в мелких веснушках.
Бонци (взглянув на часы). — А теперь — мотай отсюда! Возвращайся через час. Я хочу посидеть со своим помощником.
Рыжая: — Черт возьми, какое деликатное обращение…
Она встала (бюст у нее роскошный, жаль — ноги коротковаты), посмотрела, который час. Обошла вокруг стола, не спуская глаз с Сальваторе. Тот, из вежливости, тоже приподнялся.
Бонци (громко): — Сиди, сиди. Она гулящая. Заметил, как на меня похожа? Могла бы быть моей сестрой.
Сальваторе: — Я, кажется… Я почти уверен, что забыл защелкнуть…
— Не вздумай за ней бегать! Нет нужды. Могу уступить.
На сей раз смотрит на часы Бонци.
Сальваторе (стремясь как-нибудь вырваться): — Мне надо запереть мотороллер на секретку…
Выйдя из кафе, он замечает, что Рыжая куда-то отправилась и — странная вещь— держит за руку мальчугана, тоже рыжеволосого. Сальваторе соображает: если Котенок подозвал меня к столику, чтобы отшить эту девицу, он своего добился. Стало быть, я могу вернуться и попрощаться, как положено приличному человеку.
Котенок: — Ты что же, так-таки никогда не Пьешь? Ни капли? Но к столу-то можешь присесть? Я здесь постоянный клиент и могу себе позволить роскошь — пригласить непьющего приятеля.
Сальваторе: — Иной раз выпью кружку пива «Перони». — По-прежнему стоя: — Но сегодня не могу. Надо идти.
— Если ты не пьешь коньяк, никогда его не пробовал, как ты можешь говорить, что он тебе не нравится? Анита! Будь другом, принеси коньячку этому господину. Того самого.