По реке времен (сборник)

Когда мы ехали в лагерь, я испытывал некоторое волнение. Дело в том, что сам я в пионерском лагере никогда не был и имел о нём представление лишь из рассказов моего деревенского соседа Витьки Головачёва, сына нашей школьной учительницы, который в лагерь ездил. Нам же, детям обычных колхозников, путёвок в лагерь не предоставляли, может быть, потому, что мы и так жили на свежем воздухе. Возможно, если бы мы хлопотали о путёвке, то и нам бы дали. Но я в любом случае поехать не смог бы, потому что за путёвку надо было платить деньги, а мать в колхозе денег не получала. Так лагерь и остался для меня чем-то книжным и недосягаемым.

Работать мы должны были со второй смены, так что, когда мы приехали в лагерь, он вовсю работал. Мы подошли к лагерному забору со стороны Рощинки, с обрывистого берега. Мы поднимались в гору, и я видел, что там, вверху, за забором в беседке сидят вполне взрослые пионер с пионеркой, и в глубине души я испытал к ним настоящую зависть, обусловленную ещё и тем, что я заканчивал не дневную школу, а вечернюю и, конечно, детство моё закончилось года на три-четыре раньше, и я, как говорится, не доиграл. В беседке были старшеклассники моложе меня лет на пять-шесть. В том году некоторые пионеры были с 1947 года рождения, а я родился в 1942-м, Витя Новиков в 1945-м, он был почти ровесник им.

Мне исполнилось двадцать два года. Я был полон сил и не знал, куда их тратить. По лагерю я не ходил, а исключительно бегал, и мог мгновенно оказаться там, где меня и не ждали. Свою первую смену я работал на среднем отряде, возраст которого был двенадцать или тринадцать лет. Отношения с пионерами у меня были очень хорошими, особенно с пионерками, они хотя и были лет на десять меня моложе, но, в сущности, не чувствовали между нами большой разницы. Прошло с тех пор полвека, а я до сих пор помню имена некоторых из них – Светы Сухановой, Тани Грачёвой, Сергея Печёркина, Бори Александрова, Ляцкой Лии. Ляцкая Лия была очаровательная евреечка, с восточной улыбкой, иногда она кокетничала и заигрывала со мной, и я невольно подпадал под очарование её весёлых, лукавых глаз. С ней у меня связано особое воспоминание.

Однажды наш отряд был в походе на Нахимовском озере. «Поход» – это понятие, конечно, условное. На самом деле нам выдали продукты на два или три дня, погрузили в крытый грузовик и повезли на лагерную турбазу на Нахимовском озере. И пока мы ехали, то горланили песни, больше всего песню из «Человека-амфибии»:

Эй, моряк, ты слишком долго плавал.Я тебя успела позабыть!Мне теперь морской по нраву дьявол –Его хочу любить!

На базе нас разместили по деревянным бытовым домикам. где ночевать было вполне удобно, а день мы проводили просто на берегу, занимались кто чем может. На другой день по приезде рано утром медсестра, я, Сергей Печёркин, Ляцкая Лия и еще две девочки взяли лодку и вышли на озеро. Сначала встретили восход – наблюдали, как из-за леса выкатился огромный красный шар и, по мере того как он понимался в небо становилось всё жарче и жарче.

Медсестра была ещё из тех, что прошли войну, ей было лет сорок, не более. Она сидела на носу лодки, я был на вёслах, ребята сидели на корме и на скамейке позади меня. Медсестра грустила и всё тихонечко напевала фронтовую:

Закури, дорогой, закури.Может, завтра с восходом зари…

Я грёб и любовался сидящей передо мной Лией с тоненькой полоской лифчика, под которым ещё нечего было скрывать, и маленьким треугольничком, завязанным сбоку тесёмочками по моде того времени.

Мы пристали к противоположному берегу и очутились на обширном лугу, гуляя по которому, нашли пачку вафель, чему я очень удивился. Пробовать её я отказался, было что-то неприятное в том, что она валялась в траве, с моей стороны это была, конечно, спесь. Медсестра же, пройдя суровую школу войны, отнеслась к этому по-другому. Когда мы немного углубились в берег, я, к огромному своему удивлению, обнаружил, что мы причалили в том месте, где в сентябре прошлого года жили, когда копали картошку. Я испытал какие-то странные чувства, не лишённые некоторого ностальгического настроения. Замкнулся год – в сентябре здесь началось моё университетское образование, а в июле я здесь оказался по завершении первого курса.

Между тем на озере стал подниматься ветер, мы поспешили обратно, волна росла, и, когда мы были примерно на середине, я не на шутку испугался, хотя и не показывал виду. Сам же думал, не лучше ли вернуться, но возвращаться было поздно. В глубине души шевелилась подленькая мысль, кого буду спасать, если перевернёмся или с лодкой что случится, лодка была старая. Сам я был полон сил, плавал в Амуре на течении и был уверен, что выплыву и даже не один. Скорее всего, это была пустая самоуверенность. Словом, если я и не поседел тогда, то, наверное, благодаря юношеской глупости.

Когда мы подплыли к берегу, нас давно ждали, и первым встретил сторож базы. Он, видимо, колол дрова и подбежал ко мне с жутким видом, с руганью и топором в руках. «Ах, ты, гнусное насекомое!» – воскликнул я и принял боевую стойку. Не знаю, почему из меня вылетели именно эти слова?! Сторож был прав по всем статьям – народу в лодке было больше, чем следовало, лодка была старая и могла развалиться, да и вернулись мы из этого путешествия уже после обеда. И я осознавал его правоту, но радовался, что мы все целы, и это чувство перекрывало все другие.

Эту безобразную сцену наблюдали многие ребята, и поначалу кто-то даже удивился необычности нашего объяснения. Но скоро моя фраза стала предметом оживлённого обсуждения: «Как вы могли – ведь он уже старенький?!» – пеняли мне некоторые. Отряд разделился на два лагеря: одни явно осуждали мой поступок, другие, может быть, тоже осуждали, но не отвернулись от меня, продолжали общаться по-прежнему.

Запомнилась картина: мы лежим на поляне среди сосен, в верхушках гуляет ветер, а я сочиняю какую-то сказку, где есть любовь, волшебное кольцо, замок и прочие атрибуты ложно романтических историй. И ещё запомнилось, как мы ходили по колено в воде по песчаному дну. Вода была чистой и прозрачной, и мы ловили под камнями раков.

Когда вернулись из похода, то весь лагерь узнал о произошедшем, и на следующий день в лагере можно было услышать ругательство: «Ну, ты, гнусное насекомое!..». Разумеется, я сожалел о случившемся, в том числе и о том, что обидел пожилого человека такими гнусными словами. Он был во всём прав, а я был во всём не прав.

Запомнилась отрядная поездка в Репино. С нами была та же медсестра, которую передёрнуло, когда мы у входа в усадьбу «Пенаты» столкнулись с группой туристов из Германии (не знаю – западной или восточной). Мы заходили в калитку, отряд растянулся, а немцы ждали нас и в раздражении говорили ребятам: «Weg! Weg!!», то есть «Прочь! Прочь!». Проходите, мол, быстрее! Медсестру просто трясло от этого.

Из «Пенатов» мы пошли на залив, расположились на пляже и провели там остаток дня. День был жаркий. Солнце было уже за полдень и висело над заливом, образуя огромную ослепительно сияющую полосу. И мне захотелось пойти в море по этой полосе, и я пошёл, понимая, что Лия смотрит на меня и не только она одна. И я знал, что со стороны берега это выглядит красиво, мой силуэт вписывается в этот слепящий столб света и, наверное, сливается с ним. И в этот момент у меня родился замысел романтического рассказа «Далёкий берег». В какой-то стране на берегу моря стоит рыбачий посёлок. В нём есть такой обычай – если рыбак не вернулся из моря, то жена уходит к нему в море, оставляя детей на общее попечение. И её вот так, как меня сейчас, провожает на берегу всё селение.