По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России

На Руси не умирают

В песнях внуков и сынов.

Видел князь, Царю поведал,

И сказал Державный Брат

Брату младшему спасибо

За объезд и за доклад.

Вот зачем четыре года,

По путям и без путей,

Объезжает князь Владимир

Север родины своей

Вот и к нам теперь приспела

Необычная пора

С древних стогнов древней Руссы

Возгласить ему ура!

Прослушав песню и присутствовав в саду при гимнастических упражнениях больных детей летней колонии, великий князь обошел помещение школы. Не ограничиваясь этим, он удостоил А. Г. Достоевскую посещением дома, в котором жил и трудился покойный муж её. В ответ на приветствие хозяйки, встретившей его у порога, великий князь, в небольшом рабочем кабинете покойного её мужа, высказал, что знал Достоевского еще при проезде своем в Сибири, что всегда относился сочувственно к его литературному таланту, высказал глубокое сожаление о том, что нещадная смерть так безвременно унесла его в могилу, сожаление тем более веское, что направление, усвоенное покойным, особенно в последние годы, не могло не быть высокопоучительным. Видя такое уважение к памяти мужа и внимание к только что посещенной школе, г-жа Достоевская ходатайствовала пред великим князем о принятии школы под высокое покровительство Его Высочества. Великий князь ответил согласием, предупредив, что исполнение в данном случае её просьбы принадлежит всецело Государю Императору.

В заключение — несколько статистических данных. Старая Русса относится к числу богатых городов и получает с 9,777 десятин пожней, расположенных на многих речках, дохода до 70,000 рублей; в этом, конечно, главная причина той исключительной приятности, что жители его не уплачивают никаких городских налогов. Центр богатого хлебом уезда, Старая Русса, соединен с Петербургом и рельсами, и водой. Жителей в ней 13,648 человек; приезжих на воды в описываемое время было 1,659, при них прислуги 147, и, надо заметить, что количество гостей за последнее время уменьшается, чему, несомненно, имеются достаточные причины. Домов в Старой Руссе 1,600, из них каменных 250; самые красивые расположены вблизи минеральных вод, но особенных удобств они, по отзывам больных, не представляют; для детей сделано очень мало, и нельзя было не вспомнить о вокзалах заграничных вод, где для детских игр отведены особые места, и вечно заняты ими и карусели, и качели. Неужели об этом нельзя было подумать и здесь? Для любителей филологических исследований можно заметить еще, что местное старорусское наречие отличается многими особенностями, и если взять на выдержку хотя несколько из тех своеобразных слов, которые приводит в своей книге г. Полянский, то можно, пожалуй, составить следующую курьезную фразу: «Сел в межень на мостец подле досчана, а сам изгиляется, калитку, хряпу и другое слетье ест, кокоркой прикусывает; дьянки на дедовник на онуко повесил, у юдка ярыги купил, а на что ему тыи, шишко его знает; вухи у него длинные, бухтится; эко вылюдье!» Иа общепринятом языке это значило бы: «сел в свободное время на ларь, а сам кривляется, брюкву, капусту и другие огородные овощи ест, ватрушкой прикусывает, рукавицы на репейник навыворот повесил; у жида-пьяницы купил, а на что они ему — черт его знает; экая красота!» Подобные фразы можно бы, пожалуй, составить и для других районов великой матушки России, но в Старой Руссе, почти на грани древне-московского и древне-новгородского влияний, при скуке лечения, составление их могло бы успешно заменить раскладку всяких пасьянсов и игру в винт, не лишенных и здесь своей полной всероссийской гражданственности.

Крестцы.

Отличия Крестецкого уезда. Характерность местных ямщиков. Прежний булыжный путь. Историческое: поворотный пункт Батыева нашествия и важное мероприятие Скопина-Шуйского. Собор. Деятельность бывшего губернатора Э. В. Лерхе. Добрые отношения сословий. Тихвинская водная система.

Путь от Старой Руссы к Крестцам и далее, до станции николаевской железной дороги «Торбино», проходил поперек Крестецкого уезда, по дорогам, из которых иные на картах даже черточкой не обозначены, следовательно, по настоящим грунтовым. Много встречалось моховых пространств, называемых здесь «невьи», от которых только мало-помалу совершался наш подъем на Валдайскую возвышенность.

Сначала местность шла ровная; последовали две переправы на паромах через Ловать и очень близкую к ней и в этих местах почти параллельную Полу; затем начались холмы, доказывавшие воочию, что насколько ровен Старорусский уезд, настолько холмист смежный с ним Крестецкий, особенно в юго-восточной части. Тут езда на почтовых действительно любопытна, потому что с извилинами дороги, с подъемами и спусками виды меняются ежеминутно. Тут, в этих местах, еще сохранился тип настоящих ямщиков, имевших когда-то центр в известном Зимогорье — недалеко от Валдая, потому что где же было им и образовываться, как не на самом торном в былые дни тракте от Петербурга на Москву, по которому в свое время проехали, и не один раз, все большие люди времен Петра, Екатерины, Александра и Николая; по Валдайской возвышенности проходили самые гористые части этого тракта, и школа для ямщиков была великолепная; она чувствуется и до сих пор.

Страна населена довольно густо, села очень велики и построены так, что, в случае пожара, должны служить рассадниками погорельцев; фабричной и заводской промышленности здесь нет совсем; все местное дело сосредоточивается на хлебопашестве и сплаве дров по мелким речонкам в Мсту, а оттуда в озеро Ильмень.

Очень вероятно, что озеро это заливало когда-то своими водами те низменные пространства, которые опушены в настоящее время мхами и обильно порастают клюквой, голубикой и брусникой. Вероятно, что многочисленные речонки, из которых иные, как, например, Маять, ведут свое имя от глагола «маяться», — так сильно утомляется она, одолевая бессчетные излучины, — что эти речонки когда-то образовывали только течения в озере, бывшем тогда гораздо большим.

Крестецкий уезд расположен очень счастливо. Когда-то перерезывал его поперек широкий тракт от Петербурга на Москву; теперь по нем тянется в длину николаевская железная дорога и семь станций, из них дне первоклассные: Вишерская — на севере и Окуловская — на юге, расположены в этом уезде; кроме того, поперек него протекает Мета; надо сознаться, что подобной удачи в географическом положении поискать. Уезд всей своей производительностью тянет к Петербургу, торгует сеном и молочными продуктами, и торгует хорошо; здешнее земство имеет 60,000 рублей запасного капитала, ничего не должно губернскому, и на нем числится очень мало недоимок казне; травосеяние здесь существенная статья хозяйства, и клевер дает до 400 пудов с десятины.

Исторических воспоминаний за этими местами немного; есть предание, что деревня Княжий Бор зовется так потому, что здесь стоял с войском Иоанн Грозный по пути к Новгороду и принял послов новгородских; говорят, что деревня Вины зовется так потому, что здесь собирались когда-то какие-то «боярчики» и угощались разными винами; показывают близ села Зайцева придорожный крест, под которым покоится Божий человек, юродивый Симеон, ходивший здесь более 40 лет тому назад и пользовавшийся значением.

Лихо шла езда по холмам Валдайским; пыль в ярком солнечном освещении, развеваемая ветром, кудрилась по сторонам; коляски при заворотах круто повертывались на шкворнях, а в песчаных местах, при подъемах, вслед за тем, как раздавался возглас: «у-ух! родимые!» надо было закрывать рот и глаза. Приблизительно на полдороге к Крестцам, грунтовая дорога уступила место шоссе; в селе Зайцеве, перед самым выездом на шоссе, пришлось проехать по весьма своеобразной древности, а именно с грунтовой дороги перебраться, на короткое время, на сохранившийся каким-то чудом кусочек старого московского булыжного тракта. Эти три представителя путей сообщения, а именно: дороги грунтовая, булыжная и шоссе, могли быть оценены по достоинству на протяжении каких-нибудь десяти минут времени; до железной дороги, т. е. последнего, новейшего типа сообщений, отсюда сорок пять верст.

В Крестцы путники въезжали около часу ночи. Совсем стемнело и едва виднелось направление шоссе, прорезавшего город, когда-то опоясанный валом и переименованный из ямщичьего яма в город, в 1776 году; в 1779 году стал он снова ямщичьим ямом, в 1802 произведен вторично в уездные города, каким остается и до сегодня.

Несмотря на замечательную скудость исторических данных, касающихся Крестцов и их окрестностей, следует, однако, упомянуть о следующих двух.

Есть полное основание полагать, что Батый, полонив Русь и направляясь на северо-запад к Новгороду, доходил только до здешних мест. Новгородская летопись сообщает, что, в 1238 году, Батый, «гонятися от Торжку оли до Игнача креста, за 100 верст от Новагорода», не пошел далее, а повернул вспять; Карамзин замечает, что тогдашние версты были вдвое длиннее теперешних, так что указанное летописью расстояние до Новгорода верно, а болота и леса представлялись, действительно, непроходимыми. В 1327 году Крестцы вспоминаются в числе местностей, опустошенных крымцами. Как поворотный пункт Батыева похода на Русь, скромные Крестцы но лишены, следовательно, самого выдающегося значения, и если бы ставить памятники не только людям, не только сражениям, но и другим фактам высокого значения, то сгинувший «Игнач крест», несомненно, подлежал бы восстановлению.

Другое историческое воспоминание несет на себе сходный с этим характер. Оно касается 1609 года и сохранено в Никоновской летописи. Когда, победив поляков под Калязином, Михаил Скопин-Шуйский сносился оттуда с городами севера, собирая великую защиту, он, желая действовать по-прежнему в союзе со шведами, послал Одадурова с дворянами вдогонку за де-ла-Гарди, уходившим к границе, вследствие недовольства своих войск; эти дворяне нагнали шведов в Крестцах и от имени Скопина обещали им 6,000 рублей деньгами, 5,000 рублей соболями и уступку города Кексгольма за помощь нашим войскам, долженствовавшим идти на выручку Сергиевской лавры. Шведы согласились и пошли назад к Калязину, чем и обусловились последующие, очень важные события.

Год спустя, двадцатитрехлетний Михаил Скопин-Шуйский, освободивший лавру, взявший Москву, «еще не спасший, но спасавший отечество», весь окруженный славой и поклонением народным, юный и скромный в своем величии, был отравлен на пиру женой Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова; де-ла-Гарди, бывший другом Скопина, предупреждал его об опасности. Насколько проклятое имя Малюты Скуратова являлось в то время воплощением духа злобы, крови и тьмы, настолько яркой утренней звездой светит нетленная память Михаила Скопина-Шуйского. Он, двадцати трех лет от роду, в дружбе с двадцатисемилетним де-ла-Гарди, на темном фоне лихолетья, с его пожарищами и изменами, являет такой световой блеск в нашей истории, который еще ожидает своего художника; едва ли подыщется нечто подобное Михаилу Скопину-Шуйскому в других историях; в нем вся прелесть и свежесть Иоанны д’Арк и величественное очертание мифологических героев, вдохновлявших Гомера.