По следам Карабаира Кольцо старого шейха

То же продолговатое тупое лицо, торчащие уши, похо­жие на примятые тыквенные листья, и массивная, словно вырубленная топором, нижняя челюсть. Только волосы побе­лели, и на шее разбежались глубокие тени морщин.

Рахман сделал было движение вперед, увидев, что возле Хапито остались всего две старухи, но вовремя спохватился: «Стоп,— сказал он себе, пошевелив губами,— срок-то у него весь не вышел!..»

Какими же судьбами Хапито здесь, на черкесском рын­ке? Может, сбежал и водит за собой хвост?

Так или примерно так думал Рахман Бекбоев, заготови­тель Шахарской прядильной фабрики, раскидывая умом, как бы все же перекинуться словом с Хапитой и самому не по­пасть впросак.

Мысли его снова перебили звуки оркестра, обосновавше­гося на этот раз в центре площади, возле небольшой доща­той трибунки, обтянутой красным сатином, где должен был состояться митинг по случаю открытия весенней межрайон­ной ярмарки.

* * *

Алексей Петрович Буеверов был недоволен жизнью. Шашлычная на черкесском базаре и небольшая комнатка в окраинном домике, которую он снимал у хлебосольной вдо­вы — вот и все блага. А ведь ему уже пятьдесят семь с хвос­тиком, и остается только завидовать черной завистью тому улыбчивому толстяку Буеверову, который единолично владел купеческим особнячком в станице Гаевской. На первом эта­же была там закусочная «Олень», тайное прибежище унаро-ковской банды. Посещали ее и покойный ротмистр Асфар Унароков, и небезызвестный в преступном мире Парамон

Будулаев, и утонченный образованный рецидивист Газиз Дзыбов, который именно ему, Алексею Буеверову, обязан сво­им переходом в лучший мир. Все это было в прошлом.

И доходы с «Оленя», в котором кутили по субботам про­стоватые станичники, и торговля лошадьми и скотом, угнан­ными в других местах людьми Асфара,— на торгах этих, совершаемых ловко и скрытно, многое прилипало к мясистым рукам Алексея Петровича, а ротмистр смотрел на это сквозь пальцы. «Живешь сам — давай жить другим»,— любил гова­ривать покойный атаман.

Теперь все изменилось.

Круто и совсем не в ту сторону, куда бы хотелось Алек­сею Петровичу, повернулась его судьба.

Через полтора года после осуждения Буеверова на пять лет лишения свободы за связь с бандой, жена его Лариса вышла замуж за бухгалтера гаевского совхоза и, пока Буе-веров вкупе с бывшими дружками отбывал наказание в Сиб-лаге, подарила новому супругу двух сыновей. Сам Петрович, как называла его квартирная хозяйка, еще аппетитная моло­дящаяся кубанская казачка, не раз подумывал, что следует и ему пристать к тихой пристани, но колебался: у вдовы Пилипчук был малец лет десяти-одиннадцати, а Петрович не принадлежал к числу тех людей, для которых радости отцов­ства превыше всего.

Шашлычная приносила ему небольшие доходы: как-никак мясо, привычный обсчет подвыпивших клиентов да изредка — общие дела с Рахманом, для которого он сбывал «левую» пряжу,— вот и все.

Буеверову мечталось о большем.

Именно поэтому он продолжал оставаться в шашлычной и возлагал надежды главным образом на собственные глаза и уши. Тут, в неказистом продымленном павильончике, за скрипучими деревянными столиками, лоснящимися от плохо вытертого вина и жира, бывал люд самый разный, тут заклю­чалась за бутылкой не одна сделка, и Петрович смотрел и слушал, слушал и смотрел, выжидая своего часа. Стоит ему найти нужных людей и выгодно войти в долю, как начнется другая жизнь.

Правда, он отдавал себе отчет в том, что шансов нынче на это немного,— миновали трудные тридцатые годы, Совет­ская власть прочно стала на ноги, бывшие однокашники пре­бывают в местах отдаленных, а вокруг — что ни день — перемены, которые могли вызвать лишь злость и досаду у такого человека, как Алексей Буеверов.

Нет теперь ему разворота, как в асфаровские времена..

В шашлычной было пустовато: громко чавкая, трудился над шампуром беззубый старик, в углу, у стойки, потягива­ли кахетинское два молодых грузина.

Буеверов смахнул тряпкой хлебные крошки со столика, стоявшего у окна, и бросил безразличный взгляд на площадь. Возле трибуны стоял милицейский оркестр, стесненный с трех сторон гомонящим базаром, с четвертой наводили порядок, сдерживая толпу, несколько милиционеров во главе с самим Петром Леонтьевым, заместителем начальника черкесского управления НКВД, которому помогал командир кавалерийско­го взвода, бравый лейтенант Семен Дуденко.

Мундир сидел на нем ладно, синие бриджи сшиты явно по особому заказу, с щегольскими «бутылками» над самыми голенищами блистающих сапог, на которых весело позвани­вали новенькие шпоры. Словом, лейтенант и пешим сохра­нял особую фатоватую лихость, всегда отличающую кавале­риста от пехотинца.

К трибунке подъехала черная «эмка», открылись дверцы, из машины вышли двое гражданских и один военный Поздо­ровались с Леонтьевым и поднялись на трибуну Оркестр бодро грянул «Интернационал».

Буеверов довольно долго стоял у открытого окна, прислу­шиваясь к долетавшим сюда словам ораторов. Потом поже­вал губами: «Шуму наделали,— угрюмо насупившись, бурк­нул он себе под нос.— Подумаешь событие — ярмарка»

К микрофону подошел Воробьев — крупный высокий муж­чина с лысеющей головой. Первый секретарь обкома партии

Говорил он коротко, веско, взмахивая рукой в тех мес­тах, где хотел сделать ударение, и не заглядывал, как дру­гие, в бумажку. Говорил о том, что открытие межрайонной ярмарки совпало с успешным завершением третьего пятилет­него плана, приводил цифры. Не забыл он и о международ­ном положении, рассказал о милитаристских происках Гер­мании, о том, что делают партия и советское правительство Для укрепления обороноспособности страны.

Потом выступали другие, но Буеверов уже не слушал в шашлычную вошли двое, сразу привлекшие его внимание

Одного он отлично знал — это был Одноухий Тау, а второго... Второго Буеверов когда-то встречал, он мог бы поклясться. Но где и когда? И одет по-турецки — халат феска, чувяки.

Рахман кивнул Буеверову, прикрывая собой человека в халате:

— Там у тебя никого? — негромко спросил он, показы­вая на угол, отгороженный крашеной фанерной переборкой, сооруженной здесь год назад по замыслу Петровича для особо почетных посетителей. Угол этот должен был изображать «от­дельный кабинет». Дверной проем, ведущий туда, был завешен зеленой баракановой занавесью, захватанной по краям.