По следам знакомых героев

Онегин нахмурился:

— Меня он нагло обманул! Заметить я не преминул, Что куча будет там народу И всякого такого сброду. А он в ответ: «Уверен я, Там будет лишь своя семья!»

— А когда вы приехали, — подхватил Уотсон, — оказалось, что там полон дом гостей. Петушковы, Пустяковы, Скотинины, Буяновы, Фляновы — все эти невежи и уездные франты до крайности раздражили вас…

Онегин помрачнел еще больше:

— А как не злится, между нами, Узнав, что целыми семьями Соседи съехались в возках, В кибитках, бричках и санях…

Чем дальше погружался он в воспоминания о печальном дне именин Татьяны, тем отчетливее звучало в его голосе раздражение и даже брезгливость:

— В передней толкотня, тревога; В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилиц крик и плач детей…

— И тем не менее, — постарался сбить его с этого тона Холмс, — вы все-таки утверждаете, что обилие гостей не было главной причиной вашей злости. Что же в таком случае окончательно вывело вас из себя?

Онегин помрачнел еще больше:

— Попав на этот пир огромный, Я был заранее сердит. А в довершенье — девы томной Несчастный и унылый вид. Едва мы сели против Тани, Та сделалась еще грустней, Полуночной луны бледней И трепетней гонимой лани… Заметя трепетный порыв, С досады взоры опустив, Надулся я и, негодуя, Поклялся Ленского взбесить И уж порядком отомстить…

— Ага! Что я вам говорил, Холмс? — не выдержал Уотсон. И, обернувшись к Онегину, запальчиво выкрикнул. — За что? Отвечайте! За что вы хотели ему отомстить?

Онегин объяснил:

— Траги-нервических явлений, Девичьих обмороков, слез Я не терплю…

Он, по-видимому, собирался развить эту мысль, но Уотсон не дал ему продолжать.

— Каких обмороков? — вспылил он. — Каких слез? О чем он говорит? Вы что-нибудь поняли, Холмс?

Но Холмс вместо того, чтобы ответить своему верному другу и помощнику на этот вполне естественный вопрос, неожиданно встал и учтиво поклонился Онегину.

— Сударь, — сказал он, — примите мою искреннюю благодарность. Я полностью удовлетворен вашими разъяснениями.

— Вы удовлетворены, а я нет! — крикнул Уотсон и обернулся к Онегину, чтобы продолжать допрос.

Но Онегин уже исчез. Исчезла гостиная деревенского барского дома, исчез ярко пылающий камин.

Холмс и Уотсон вновь были в своей квартире на Бейкер-стрит.

— Можете назвать меня трижды тупицей, — сказал Уотсон, — но я так-таки ничегошеньки и не понял.

— Да, — спокойно согласился Холмс, — тут действительно еще очень много неясного.

— Зачем же в таком случае вы сказали ему, что полностью удовлетворены его объяснением?

— Я сказал это по той простой причине, что больше нам от него все равно узнать не удалось бы.

— Что я слышу, Холмс? — удивленно воскликнул Уотсон. — Вы пасуете?

— Ничуть не бывало, — пожал плечами Холмс. — Не сошелся же на Онегине свет клином. Допросим кого-нибудь из свидетелей разыгравшейся драмы.

— Может быть, Татьяну? — предложил Уотсон. — Или кого-нибудь из гостей?

Холмс задумался.

— Нет, Уотсон… нет… По некоторым соображениям, о которых я сообщу вам позже, я, пожалуй, предпочел бы побеседовать с человеком, который не был в тот день на именинах у Татьяны, а слышал об этом происшествии со стороны… Что, если нам порасспросить Зарецкого?

— Зарецкий… Зарецкий… A-а, это тот неприятный господин, который был секундантом Ленского?

— Вот именно! Как секундант человека, пославшего вызов Онегину, он лучше, чем кто-либо, должен знать обо всех обстоятельствах, послуживших причиной их ссоры.

— Ну что ж, — согласился Уотсон. — Мне все равно. Зарецкий так Зарецкий!

Зарецкого они нашли в огороде. Он сидел на корточках перед капустными грядками и любовно трогал пальцами плотные зеленые кочаны.

— Смотрите-ка, — удивился Уотсон, — совсем другой человек! Этакий добрый дедушка… Даже и не скажешь, что он был когда-то бретером, картежником, дуэлянтом…

Зарецкий привстал и, поклонившись нежданным гостям, развел руками:

— Да, был я некогда буян, Картежной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный. Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой, Надежный друг, помещик мирный… Под сень черемух и акаций От бурь укрывшись наконец, Живу, как истинный мудрец. Ращу капусту, как Гораций, Хохлаток развожу, гусей Да азбуке учу детей.

— Занятия весьма почтенные, — улыбнулся Холмс. — От души могу сказать, господин Зарецкий, что у вас тут истинный рай. Однако мы явились к вам не для того, чтобы наслаждаться этой мирной сельской идиллией. Нам крайне важно узнать от вас все обстоятельства, повлекшие за собою дуэль…

— Онегина с Ленским! — не утерпел и докончил за него Уотсон.

— При этом, — невозмутимо продолжал Холмс, — не скрою от вас, что более всего нас интересует самое начало ссоры двух друзей.

— Вот именно! — опять не выдержал Уотсон. — Нас интересует, что, собственно, послужило причиною…

Зарецкий не дал ему договорить:

— Мой юный друг, поэт и рыцарь, Не в силах оскорбленья снесть, Решил отважно заступиться За гордую девичью честь.

— Позвольте! — возмутился Уотсон. — Но разве честь мадмуазель Ольги была задета? Неужели такой пустяк, как лишний тур вальса с милым молодым человеком, который держался с нею, кстати сказать, весьма почтительно, таил в себе хоть малейшую угрозу для ее репутации?

Услышав имя Ольги, Зарецкий не смог скрыть удивления.

— При чем тут вальс? Какая Ольга? Ну, так и быть, из чувства долга Вас откровеньем подарю: Я об Татьяне говорю!

Тут настал черед удивляться Уотсону.

— О Татьяне? — вытаращил он глаза. — А при чем тут, собственно, Татьяна?

Почувствовав, что гости уже созрели для того, чтобы проглотить любую сплетню, Зарецкий сладострастно потер руки.

— Вам не известна подоплека? Что ж, так и быть, я вам скажу. Начать придется издалека. Все по порядку изложу: Онегин с ней крутил амуры. Да-с, фигли-мигли, шуры-муры И поцелуи при луне…