По Старой Смоленской дороге

Из левого блиндажа выбежали два немца. Они кинулись по траншее к пулемету, но увидели, что там творится неладное, повернули назад и побежали по ходу сообщения в глубь своей обороны.

Неужто Шульга, Джаманбаев и нерасторопный новичок, приданный им на подмогу, проворонят, не отрежут фрицам путь к спасению или пропустят подкрепление с той стороны?

Но едва Привалов успел встревожиться, как группа обеспечения дала о себе знать.

Блиндаж справа и в самом деле необитаем — догадка новенького подтвердилась. Правая группа обеспечения, перекрывшая второй ход сообщения, участия в операции не принимала, и теперь ей предстояло лишь сыграть роль дополнительной группы прикрытия.

Переполох у немцев поднялся раньше, чем группа захвата успела оттащить «языка» к проволоке, а тем более дотащить до низинки.

Группа прикрытия на правом фланге намеренно обнаружила себя, пыталась отвлечь противника, вызвать огонь на себя, но немцы не поддались на эту уловку. И Привалов мельком уважительно подумал о каком-то сообразительном противнике, который разгадал наш замысел.

Минометная батарея обрушилась на холмистое поле, лежащее перед траншеей. Судя по точности огня, немцы пристрелялись к этому рубежу загодя. Может быть, минометчики пытались вызвать детонацию — тогда одна мина подняла бы в воздух все поле, засаженное минами. Вот почему Привалов благословил снег, хоть на взгорках снег и лежал скуповато.

Он волок немца вдвоем с Анчутиным, а Лавриненко и Крижевский поотстали. Привалов дал им задание — вывести из строя пулемет в траншее. Волоча немца, он вдруг забеспокоился:

«А может, ребята не имели дела с немецким пулеметом МГ-34, не знают, где у него концы? Нужно разобрать его к чертовой матери, выдрать из него спусковой рычаг, что ли… А может, ребята скружали и потеряли из виду „языка“?»

Пора бы уже сменить его и Анчутина. Дыхания совсем не осталось, а правая рука, которой приходится загребать снег, того и гляди заледенеет… Фриц вроде и невидный из себя, можно даже сказать, мелкокалиберный, а такой увесистый. Он стал тяжелее, чем в начале пути.

8

Все трое упали плашмя и не двигались; тени плотно прильнули к ним. Рядом с Приваловым уткнулся в снег связанный немец, а с другого боку залег Анчутин. Они оставались недвижимы, пока ракета не отгорела.

Привалов поднялся на колени, чтобы тащить «языка» дальше, но услышал мину на излете и поневоле прикрыл «языка» своим телом.

Да, случаются в практике разведчика несообразности, когда жизнью врага дорожишь больше, чем собственной.

В нос шибанул запах чужого табака, чужого пота и прокисшего шинельного сукна.

Привалов услышал разрыв мины, вдохнул ядовитую гарь, и тут же его свирепо ударили по ноге, в глазах потемнело, и почудилось — нога оторвана напрочь.

Судорожно ощупал бедро — на месте, ощупал колено — на месте, провел рукой по голени, — кажется, тоже при нем. Он ощутил теплую влагу на руке — кровь.

— Ходовая часть у меня того, — Привалов скрипнул зубами. — Тащи фрица один. Как бы его тут не окрестили…

— А тебя бросить? Замерзнешь…

— Разговорчики! Доползу, вот только соберусь с силами. А ты не балуйся со временем. Марш!

— Да как я опосля смотреть в глаза… — Новая мина шмякнулась в снег.

— Ну, Анчутин… Если тут фрица накроет… Отползай к чертовой матери!

— Да как я тебя, беспомощного, оставлю без помощи?

— А ты помоги. Отстегни мою флягу. Хлебнуть для сугрева…

При свете опадающей, уже изошедшей последними искрами ракеты Анчутин подполз к Привалову, снял с его пояса флягу, потряс — даже не булькнуло. Он огладил войлочный футляр на кнопках. Войлок мокрый, подозрительно разит спиртом.

— Прохудилась твоя фляга. Тут вмятина, тут дырка. Все вытекло до капли.

Привалов стал ругаться самыми черными словами, какие только знал. Можно было подумать — он меньше опечален ранением, нежели тем, что осколок пробил флягу. Фляга-то была залита чуть не до пробки…

Привалов сказал глухо, превозмогая одышку:

— Впрягайся быстрее. И чтобы духу немецкого возле меня не было!

— Товарищ старший сержант!..

Привалов, проклиная Гитлера, его маму и повивальную бабку, повернулся на бок. Он вытащил из-за пазухи «вальтер» и простонал:

— Выполняй приказ! Или пристрелю на месте… А пока ты жив, оставь «индик». Я свой на фрица истратил…

Анчутин вложил индивидуальный пакет Привалову в руку.

— Мне бы только сбыть с рук эту обузу. — Анчутин кивнул на «языка». — Сразу в обрат подамся.

— Может, меня Лавриненко с Крижевским подберут.

— Разве они углядят в темноте?

— Здесь на взгорке меня не ищи. Двинусь навстречу. На полдороге свидимся. Вот малость полежу и двинусь. Как наш капитан говорит? — Привалов горько усмехнулся. — Это у меня оперативная пауза получилась…

Он слышал, как натужно сопел или мычал, а может быть, стонал или плакал пленный с кляпом во рту.

Ну что же Анчутин волынит?

Тот все еще молча лежал рядом — то ли не решался оставить Привалова одного, то ли пережидал, когда отгорит ракета, то ли мысленно примеривался к трудной ноше, которую ему предстояло дальше тащить одному.

— Лежишь тут в одном ватнике, мерзнешь… А он разлегся себе в двух шинелях, ему в зад не дует. — Анчутин приподнялся, взял лежащего немца за шиворот и строго приказал: — Ты, фашистская тварь, тоже руками-ногами перебирай, покедова жив. Я тебя один тащить не нанимался. А ну, ком шнель отселева!

Услышав команду, пленный немец застонал-замычал в знак согласия, засуетился, облокотился поудобнее. Он и не думал противиться эвакуации. После того как рядом с ним ранило русского, он спешил отползти от этого гиблого места подальше.

9

Все стихло в том смысле, что не стало слышно ничьих голосов, а только гремел недальний бой.

Привалов увидел ракету, но свет ее показался тусклым-тусклым. «Зачем фрицы жгут такие никудышние ракеты? — удивился он. — Плошка в землянке и та ярче».

Чем сильнее Привалов коченел, тем упорнее его воображение возвращалось к их землянке, к печке. Сапер Евстигнеев соорудил эту печку из бака для горючего, который снял с какого-то вдребезги «раскулаченного» трактора.

Нет, не ценил Привалов по-настоящему этого счастья — сидеть у печки, пышущей жаром. Достаточно прикоснуться цигаркой к железу — и можно прикуривать. Видно, как жадно втягивается махорочный дым в поддувало. Труба даже слегка поскрипывает от раскаленного воздуха. Так больно и сладко касаться трубы окоченевшими пальцами и быстро отдергивать руку.