По ступеням «Божьего трона»

Окрестности И-вань-цюань-цзы представляют пустыню, всхолмленную выходами фельзитового порфира и усыпанную галькой и крупными голышами. Наносы эти не отличаются, однако, значительной мощностью, так как на дне даже неглубоких ложбин и росточей [проток], то и дело пересекающих здесь дорогу, местами уже выступает коренная порода, а именно – помянутые выше фельзитовые порфиры. Как и всюду на южных склонах Тянь-Шаня, растительность здесь убогая: бросается в глаза только Nitraria Schoberi.

У станции И-вань-цюань-цзы, где местность достигает абсолютной высоты, равной примерно 4900 футам (1490 м), мы подошли всего ближе к Тянь-Шаню; затем круто отклонились на юг и, имея и вправо и влево от себя скалистые горы, 12 км шли дорогой, усыпанной крупной галькой. Здесь дорога оставила горы, лежавшие от нас вправо, и, повернув на восток, пошла по местности, в которой галька чередовалась с глинистыми пространствами, изрезанными глубокими оврагами, поросшими гребенщиком, караганой, шиповником, джантаком, в особенности же камышом, достигавшим местами значительной высоты. Здесь нам попалась Podoces hendersoni и ушла раненной одиноко бродившая антилопа каракуйрюк.

Описанной местностью мы прошли еще 14 км. Глина успела уже окончательно вытеснить гальку и одна слагала плоские увалы, разделявшие здесь лога. С одного из них мы, наконец, увидали Ляо-дунь. Еще 2–3 км – и путь был окончен, пустыня осталась у нас позади, и мы могли поздравить себя с благополучным окончанием тяжелого перехода.

Ляо-дунь – местечко, состоящее из импаня и прилегающей к нему китайской слободки, – составляет крайний западный пункт Хамийского приставства. С солдатами в нем едва ли наберется и 50 душ, существующих по милости и ради проходящего через него тракта. Впрочем, земледелие во сколько-нибудь значительных размерах в его окрестностях не могло бы развиться за отсутствием здесь достаточного количества пригодной земли. К тому же, как кажется, и ляодуньские ключи не особенно обильны водой.

Необходимость дать отдых животным побудила нас в Ляо-дуне дневать. К тому же у нас накопилось много спешной работы: съемку, дневники и коллекции следовало привести в должный порядок, расковавшихся лошадей подковать, кое-какую сбрую исправить; а затем мы хотели пополнить наши коллекции охотой в окрестных балках, в которых надеялись встретить немало зимующей птицы. Но надежды наши не оправдались: кроме нескольких экземпляров Podoces hendersoni, мы здесь ничего не нашли.

В ночь на 3 декабря мы наконец покинули убогое помещение наше в Ляо-дуне и, миновав замерзший небольшой пруд, тут же, непосредственно за последними постройками слободы, вступили в каменистую пустыню, представлявшую местами обширные россыпи крупной гальки и валунов. Дорога была отвратительной. Голыши, среди которых проложена была колея, смерзлись с подстилавшей их глиной и образовали подобие каменного кочкарника, заставлявшего на каждом шагу спотыкаться то нас, то животных. Особенно плохо приходилось здесь верблюду, который пошел очень медленно и вскоре отстал значительно от каравана. Пустыня эта оказалась не столь бесплодной, как участки ее к западу от Ляо-дуня: гребенщик рос здесь повсюду, мелькали кусты пустынного шиповника с замечательными по величине белыми плоскими шипами, Caragana pygmaea и множество других кустарных и травянистых растений, которые трудно было различить в темноте.

К рассвету общий характер местности не изменился. Мы увидали себя все в той же каменистой пустыне, которая широким поясом охватывает с юга Тянь-Шань. Желтая лента дороги то сбегала в ложбины и водостоки, то, извиваясь среди кучами навороченных валунов, уходила вдаль по крупному галечнику, среди которого то там, то сям виднелись жалкие остатки каких-то растений и тощий камыш. Но иногда встречались логи с хорошей растительностью и кое-какими следами культуры; это были или остатки стен и развалины хуторов, или следы давно заброшенных карысей; раза два попадались даже ключи. На одном из них, под высоким пирамидальным тополем, расположен был когда-то китайский пикет; ныне от него сохранились одни только стены, выбеленные известкой. У другого ключа, под тенью развесистых ив, виднелся одинокий домик и при нем следы небольшого хозяйства; но домик оказался пустым, а единственное живое существо, найденное в окрестностях, был розовый дубонос, перепархивавший с одного куста разросшегося здесь шиповника на другой. Близ упомянутого пикета дорога разделилась: одна ее ветвь пошла к Турачи, другая – в поселок Джигда. Так как последний расположен был в стороне от большой дороги и к тому же находился ближе к горам, у подошвы которых, в кустарных порослях, мы надеялись найти зимующих птиц, то мы и избрали его для нашей стоянки. В Джигду мы прибыли вскоре после полудня, пройдя от Ляо-дуня почти 40 км, и остановились бивуаком на площади между мечетью и домом местного аксакала, который, как и все остальные джигдинцы, оказался потомком выходцев из Курли.

Из Джигды я совершил поездку на турачинские каменноугольные копи, находящиеся от нее всего в 7 км к юго-западу.

Если ехать большой дорогой из Ляо-дуня в селение Турачи, то приходится огибать заканчивающийся к северу мысом плоский скалистый выступ почти кирпично-красного цвета. Это кварцевый порфир (витрофир), который, по-видимому, подстилает группу холмов, сложенных преимущественно из кварцевого песчаника и глинистых сланцев бледных цветов: серого, голубоватого и желтоватого, кое-где с мазками кирпично-красного цвета, происходящими от окраски породы железными окислами. В этих-то холмах и добывается каменный уголь. Каменный уголь местами обнажается уже на поверхности, местами разрабатывается на глубине нескольких метров, но не шахтами, а снятием настилающих его песчаников. Мощность угольного пласта определить было трудно – нижний горизонт громадной выемки, из которой его здесь добывали, был в мое время уже залит водой; судя, однако, по рассказам местного смотрителя, толщина пласта не превышала двух метров. В настоящее время копь эта брошена, так как в мое отсутствие (т. е. в лето 1890 г.) вода успела уже окончательно залить выемку.

С этой водой хамийский ван боролся давно, но все его попытки выкачать воду не имели успеха. При мне ее выбирали ведрами с помощью большого колеса, приводившегося в движение двумя рабочими; но подобный способ выкачивания даже турачинцами признавался неудовлетворительным.

Турачинские холмы расположены цирками. Самый обширный из таких цирков находится в трех с половиною километрах к западу от вановских копей и носит название «Таш-кесэ», т. е. каменной чаши. Каменноугольные копи Таш-кесэ считаются лучшими и богатейшими в округе и принадлежат китайскому правительству. Оно же эксплуатирует и жерновой камень, ломки которого находятся по соседству, всего в каких-нибудь 5 ли расстояния.

На пути между вановскими копями и селением Джигда я видел один только поселок. Он также носит название Турачи и состоит из нескольких хозяйств, еле перебивающихся на небольшом клочке вановской земли, в уплату за которую турачинцы обязаны работой на каменноугольных копях. К подобной же повинности привлечены и жители селения Джигды.

Из последнего мы выступили в ночь на шестое число. Пройдя чей-то сад, заросший ирисами и тюльпанами (?), мы вышли в довольно густо поросшую каким-то мелким полукустарником каменистую степь, которою и шли 10 км. Здесь галька исчезла, сменившая же ее глинисто-песчаная почва мало-помалу превратилась в то, что принято называть сухим солонцом. Одевавшая его растительность состояла из тростника, джантака, джузгана, различных солянок и тому подобных растений, над которыми возвышалась кусты шиповника, гребенщика и редкие экземпляры пустынного тополя.

На 13-м километре от Джигды мы встретили первые следы культуры – одинокий полуразвалившийся хутор, а вслед за тем вступили и в селение Деваджин, оказавшееся также в развалинах и чуть не на две трети пустым. За этим селением мы вышли на большую дорогу, ведущую через Турачи на Ляо-дунь, в том ее месте, где от нее отходят ветви на Кара-тюбе и в «долину бесов». Невдалеке отсюда уже виднелись развалины городка Токучи, у китайцев и дунган – Сань-фу, Сань-пу-ли. От него уцелели одни только стены; что же касается до остальных построек, то со времен Байян-ху они все еще оставались в развалинах. Впрочем, в последнее время здесь уже стали селиться китайцы и дунгане, которые и отстроили заново несколько лавок и таней.

К юго-востоку от Токучи местность должна была быть некогда густо населенной; теперь же здесь царило полное запустение. И только уже на окраине обширной долины, вообще довольно богатой проточной водой, мы встретили несколько хуторов, пашни, сады и арык, выведенный из ручья Ябешэ. Дорога покидала тут долину Ябешэ и круто подымалась на местами всхолмленное глинистое плато, полого спускавшееся к востоку. Сверх ожидания мы нашли на нем пашни и проточную родниковую воду. Проехав еще два таких же ключа, мы спустились с плато и снова увидали себя на пыльной дороге, среди рыхлых солончаков (сор), поросших обычной растительностью, преимущественно же тростником. До Астына оставалось всего несколько километров. Мы прибавили ходу и через час уже подходили к этому некогда обширному селению, насчитывающему ныне едва 40 домов.

В Астыне мы дневали в ожидании, пока Сарымсак съездит в Хами и приищет нам там приличное помещение. Мы остановились в доме местного старшины, который поспешил отвести нам свою лучшую комнату, расположенную в глубине здания и в то же время несколько выше сеней, из которых в нее уже и вела лестница. Такое расположение горниц объясняется тем, что дом этот был выстроен на косогоре, причем одна часть его пришлась выше другой.

Внутреннее убранство нашей комнаты, освещавшейся сверху, было обычным: вдоль стен были сложены подушки и одеяла; тут же стояли в ряд кованые макарьевские сундуки и ларцы; по стенам, на деревянных гвоздях, висело носильное платье; в нишах расставлена была посуда и утварь. Пол канжина, занимавшего две трети помещения, устлан был войлоком; остальная треть занята была кухней. Здесь находились: очаг с дымовым ходом, проходящим под канжином, и круглым отверстием наверху, пригнанным по величине казана, горлач с водой, дрова, метла, деревянные миски и блюда, расставленные в нишах, и прочие предметы домашнего хозяйства. Одним словом убранство было шаблонным, да другим, конечно, оно и быть не могло, принимая в соображение казовую [показную], а может быть, и действительную бедность местного населения.

Едва мы устроились, в нашу горницу набилось пропасть народа. Все спешили познакомиться с нами и поздравить с счастливым приездом. Когда же стемнело, к нам явились и дутаристы. Составился хор, и мы закончили этот день обычным в Хами и Турфане порядком – в песнях и плясках.

8 декабря мы, наконец, прибыли в Хами. Дорога на этом участке не представляет ничего замечательного: солончак, пыль, кое-где в рытвинах снег, два-три почти пересохших ручья, жалкая растительность всюду; слева горы и что-то тусклое, не то туман, не то пыль на всех других краях горизонта [118] .

118

В Хами и Турфане небо и горизонт завуаливаются только в том случае, если задуют северные ветры. Обстоятельство это, как мне кажется, может быть объяснено таким образом: холодные струи северного, преимущественно же северо-восточного ветра, охлаждая в значительной мере воздух на южных склонах Тянь-шаня, вместе с тем доводят предел его насыщения водяными парами до того момента, когда из него еще не оседает иней, но когда в нем уже образуются микроскопические ледяные кристаллы, которые и носятся над землей, образуя над ней нечто сходное с мглою. Это объяснение находит себе подтверждение в том, что в мглистые дни стены здесь покрываются белым порошкообразным налетом, в котором только при помощи лупы можно рассмотреть кристаллики льда.