По субботам не стреляю

– Шаги и духи, – коротко ответил он.

– Понятно. А зачем вы, если не секрет, вообще полезли в шкаф?

– Какие уж между нами секреты! – усмехнулся он. – Полез, потому что хотел заодно проверить одну догадку...

– Какую? – спросила я, умирая от любопытства. Мне уже казалось совершенно диким, что десять минут назад я орала как резаная при виде этого симпатичного лица. «Стоп, – сказала себе. – Охолони. Симпатичное лицо! Почему ты так уверена, что он не врет? Может, он сплел всю эту историю, причем сплел заранее, на случай, если его листочек обнаружат...»

Но если честно, то одергивала я себя скорее для порядка. Не то чтобы этого дядю невозможно было представить себе с пистолетом... Это как раз – пожалуйста... А вот чтобы он специально приехал из Израиля отстаивать русские национальные ценности, – извините, никак. И вообще у меня было полное ощущение, что он говорит правду.

– Я хотел проверить, – сказал он, внимательно глядя на меня, и снова усмехнулся, словно прочел мои мысли, – есть ли в этой комнате подсобное помещение и как оно расположено. Догадка у меня странная и… как бы это сказать... абстрактная. В том смысле, что она ни на чем не основана. Просто игра ума. Знаете, деточка, как собирают эти... не знаю, как по-русски... puzzles?

– По-русски так и говорят: пазлы, складывать пазлы, – сказала я.

– Ну вот. Если картинка не складывается, надо попробовать хорошенько повертеть кусочки и переложить их по-другому. Вот я и верчу в голове эти кусочки туда и сюда. Я теперь, знаете ли, чувствую себя в какой-то мере причастным... Так вот... Кое-что я успел заметить сам, и, кроме того, в газетах все подробно описано. Стреляли в затылок, с близкого расстояния... Я подумал: а вдруг убийца где-нибудь прятался и стрелял из укрытия? Допустим, он проник в квартиру ночью – обратите внимание: спальня в дальней комнате – и спрятался...

– Ерунда! – решительно возразила я. – Если он, как вы говорите, залез в квартиру ночью, то почему он не шлепнул его прямо в постели, а полез в шкаф, да еще застрял там до следующего дня? В прятки захотелось поиграть?

– Может, ему что-то помешало? – предположил Маркиш, которого я про себя упорно называла «господин Еврей».

– Не знаю... По-моему, выходит такая же чепуха, как без всякого шкафа. Что в лоб, что по лбу...

– Чепуха, деточка. Безусловно чепуха! – легко согласился господин Еврей. – Но заметьте себе, деточка, в тот раз я не видел этого шкафа. Я просто подумал: а нет ли там стенного шкафа или кладовки? И вот на тебе! А в остальном – я же говорю: идея абстрактная, никаких оснований.

– А скажите, – спросила я ни с того ни с сего, – когда вы шли сюда в субботу, вам никто не встретился? Во дворе или в подъезде?

Я сама не смогла бы толком сказать, что имею в виду. Если кто-нибудь из моих лживых красоток – или Алена, или Агния, или обе вместе – вернулся туда после ухода Лили, то он мог их заметить – не заметить их просто нельзя. Но, пожалуй, в первую очередь меня интересовала цыганка.

– Встретился... – медленно проговорил он, как будто размышляя, стоит говорить или не стоит. – Нет, из квартиры никто не выходил. А вот из подъезда мне навстречу выскочил молодой человек, и вид у него был совершенно ошалелый. Конечно, на суде я бы этого утверждать не стал, но вам скажу откровенно: очень похоже, что он бежал именно отсюда, уж очень вид был нехороший...

– Какой он был из себя? – спросила я из чистого любопытства. Ну что могло мне дать описание внешности этого типа, если насчет мужчин у меня не было ровным счетом никаких предположений? Вот если бы он сказал, к примеру: выскочила знойная брюнетка, похожая на змею!.. Однако ответ меня несколько огорошил:

– Я видел его, как вы понимаете, мельком... Он был в синей рубашке с засученными рукавами, похож на цыгана.

«Так, подумала я. – Чудеса продолжаются. Похоже, на Никиту ополчился какой-то цыганский табор. Была же у Маринки мысль, что цыганка торчала там, чтобы всех отпугивать и расчищать территорию. Но, позвольте, я же только что убедилась, что никакая она не цыганка! Своими глазами, по телевизору... Может, это все-таки не она? Да нет, я же ясно видела, я же пока в своем уме. Хотя теперь уже, кажется, ненадолго... Может, она ведет двойную жизнь – то нормальную, то в таборе? Или, может, это близнецы? Одна ушла в «цивилизацию», а другая осталась в таборе... Одна другую презирает, потом в цыганку влюбляется граф, а тут появляется их мать, которая, конечно, потеряла память, ну и так далее... Отличный вышел бы сериал! А вот еще один вариант. Кто сказал, что масоны – только жидо-масоны? Может, это страшный заговор инородцев против России? Или наоборот: цыгане разозлились на евреев и кинули им такую подлянку... Нет, я больше не могу».

– Что с вами, деточка? – обеспокоенно спросил Еврей. – Вы что, знаете этого цыгана? У вас такой потерянный вид...

– Нет, цыгана я не знаю, – медленно проговорила я. – То есть не знаю, знаю или не знаю, но надеюсь, что не знаю. Тьфу, язык заплелся. Зато я знаю цыганку.

Маркиш молча смотрел на меня, ожидая объяснений, Я вкратце описала ему свою эпопею с записной книжкой, вплоть до странного гадания во дворе.

– Это нам с вами урок, деточка, – подытожил он. – Не нужно раскидывать бумажки, за бумажками нужно следить! Что до вашей цыганки, то я ведь вовсе не утверждаю, что мой цыган был действительно цыган. И одет он был самым нормальным образом...

– И я не утверждаю, – сказала я, чуть не плача. – И моя была вроде и не цыганка, а так – черт-те что.

– Действительно, странно, – задумчиво проговорил он. – Непонятное совпадение. Но дело в том, деточка, что, если мы его обнародуем, достанется и евреям, и цыганам. Славные, между прочим, возникают исторические параллели... Да, есть о чем подумать.

Тут я поймала себя на странной мысли: фактически я чуть ли не с самого начала кое-что утаиваю от следствия, и кое-что довольно существенное. Я ни слова не сказала Соболевскому про e-mail, в котором говорилось о таинственных угрозах; я скорее обрадовалась, что Лиля не собирается «сдаваться», а значит, следователь не узнает, что к Никите должен был прийти человек из Израиля, этот самый человек не собирается никому ни о чем докладывать, и я его вполне одобряю... А ведь когда я читала или смотрела детективы, то, как всякий нормальный человек, осуждала тех, кто скрывал от следствия важную информацию.

– Жизнь вносит свои коррективы, – эту мудрость я нечаянно изрекла вслух.

Как ни странно, он, по-видимому, понял, что я имею в виду, потому что ничуть не удивился и задумчиво подтвердил:

– Вот именно! Приходится считаться... Мы немного помолчали, думая более или менее об одном и том же, потом он трубно высморкался, словно ставя в этих размышлениях точку, и сказал:

– Ну что, деточка...

– Меня зовут Ира, – сообщила я.

– Очень приятно. Ну что, Ирочка, я вам все рассказал или еще есть вопросы?

– Нет, больше, кажется, нет, – ответила я, с сожалением подумав, что биографию свою он мне все равно не расскажет. – Хотя нет, пожалуй, есть, самый последний. Откуда вы знаете, что я не вру? Почему вы мне верите?

– Не вам, Ирочка, – снова усмехнулся он, хитро поглядывая на меня из-под нависших бровей, – не вам, а себе. Своему, так сказать, нюху, чутью. Кроме того, насчет поливки цветов – это чистая правда, доказательства налицо, сомневаться не приходится. Не говоря уже о том, – тут он весело хмыкнул, – что, если бы вы захотели, так сказать, сохранить инкогнито, вам пришлось бы запасаться не маской, а шлемом.

Тут он был прав: таких рыжих, как я, – поискать!

– А теперь, Ирочка, – продолжал он, – если не возражаете, я отвезу вас домой. Друзья одолжили мне свою машину. Ни к чему юной девушке ходить одной по улицам в это время суток.

– Несмотря на отсутствие палестинцев? – ехидно поинтересовалась я.

– Увы, деточка, пороки и соблазны – абсолютно интернациональная штука, – серьезно ответил он.

На улице стояла приятная ночная прохлада, чему я немало подивилась. Вообще в последнее время, обнаруживая какую-нибудь приятность, я неизменно удивлялась, потому что мне казалось, что отныне мой удел – улики, подозрения, удушающая жара и прочая пакость.