По ту сторону черной дыры

Как– то, подвергнув свои утренние ощущения классификации, он определил двадцать видов бодуна. Вот некоторые из них:

1. Легкое недомогание после «Столичной»;

2. Приятная истома после «Кристалла»;

3. Сухость во рту после массового приема сухого вина;

4. Тяжко налитая голова после чернила;

5. Великая сушь после спирта «Роял»;

6. Очумение от смеси водки с пивом;

7. Частичная потеря памяти после коктейля из шампанского, водки и «зубровки».

Заканчивался этот список перлом: «Ощущение прострации, связанное с принятой накануне смеси зубного эликсира с гуталином».

Недомогание, овладевшее Леонидом Ивановичем в это отвратительное утро, грозило вписаться в вышеупомянутый каталог под номером двадцать один: «жуткая мигрень, как следствие принятия огромного количества водки, разбавленной спиртом». Лучи восходящего солнца осветили не рожу, не морду и не харю. Выражение муки, застывшее на челе Мухина, давало сто очков форы выражению лица Иисуса Христа, изображенного на распятии. Если бы, сохранив это выражение, старший прапорщик сел бы где-нибудь у храма просить милостыню, он обеспечил бы себя на всю оставшуюся жизнь.

С усилием разлепив глаза, он стал прикидывать, где бы ему опохмелиться. По этой части он был докой. Ходили слухи, что однажды в таком состоянии он продал за сто долларов бобруйским цыганам коня на колесиках.

Раздался звонок в дверь.

– Карамба! – выругался Леонид Иваныч и пошел открывать. На пороге стоял Норвегов. В руках у него был полиэтиленовый пакет.

– Здорово, Иваныч! Нам нужна твоя помощь, – Мухин не сводил завороженного взгляда с пакета. Заметив это, Норвегов извлек оттуда бутылку водки и кольцо колбасы.

– Давай, лечись, а я тебя пока в курс дела введу. Пошли вчера пятеро наших в лес за грибами и не вернулись до сих пор. Необходимо, чтобы ты сходил на поиски.

Старший прапорщик сделал глоток прямо из бутылки и отхватил закуски.

– А кто повел? – прогудел он, аппетитно чавкая.

– Галкин! – Мухин подавился водкой.

– Кто-кто? Извините, товарищ полковник! – он закашлялся, – так этот хрен у себя дома сортир по стрелкам ищет! Я сам видел! Почти сутки прошли. Их нужно с Ка-50 искать, и где-нибудь на берегу Финского залива!

– Невозможно, Иваныч! Лес густой, сверху ничерта не видно. Вспомни, «Акула» цельный монастырь не заметила, а здесь всего пятеро человек. К тому же, зверей – море.

– Ну, что же! – Бойскаут отхлебнул еще разок из бутылки, – придется мне идти.

– Там в машине автомат с двумя запасными рожками, парочка гранат и бронежилет с каской.

– А лопатка саперная есть?

– Зачем она тебе? – удивился полковник.

– От медведей отмахиваться! Вы что, думаете, я от них отстреливаться буду? Больно мне нужно столько зверья калечить! Их же здесь, что в твоем зоопарке.

– Не придуривайся, – засмеялся Константин Константиныч, – отпугивать зверей будешь ракетницей. К ней зарядов – полный патронташ.

– Тогда все о’кей! – допив бутылку и зажевав оставшейся колбасой, старший прапорщик запер квартиру и бодренько сбежал по лестнице во двор.

Вечером вернулась автоколонна с монастырскими пожитками. Вместе с ними прибыли и незадачливые грибники.

– Где вы их нашли? – поинтересовался Норвегов у Булдакова, возглавлявшего колонну.

– Почти у самого монастыря – километрах в пяти. Выбежали из леса, как черти, и давай плакать от радости. Заблудились, говорят.

– С таким провожатым, и заблудиться? – спросил командир у грибников. Галкин стал краснее павианьего зада.

– Ладно! – сказал Норвегов, – с Мухиным будете разбираться сами – я его по ваши души отправил. Готовьте литров десять.

Домой Галкин шел с женой.

– Представляешь, мать! – возбужденно размахивал он руками, – зверя видели! Не олень, не зубр, и рога – во!

– Это тур, – устало улыбнулась Алевтина Тимофеевна, – будь я помоложе, я бы тебе за эти штуки наставила еще большие рога. Устал бы носить, поводырь хренов!

Глава 15.

Олег проснулся в полдевятого. Родители уже ушли на службу, и он мог еще немного поваляться. Его отец, начальник секретной части майор Локтев Михал свет Васильевич устроил свое чадо, которому уже было не много ни мало – двадцать четыре годика, на должность метеоролога. Олег, единственный из молодого поколения, видел приборы со стрелками и имел острый нюх на непогоду, в особенности, если речь шла о прополке клубники.

Идти на работу нужно было во второй половине дня: запускать зонд, возиться с барометрами, термометрами, гигрометрами и прочей военно-воздушной фигней.

Откуда– то из подмышки раздался стон. Затем одеяло отползло в сторону, и в образовавшееся отверстие просунулась взъерошенная блондинистая голова.

– Eh? Willkomm, Oleg. Kommen Sie her, Eine KuB!

– Я не понимаю по-немецки, – пошутил Олег, целуя светлый затылок.

– Ist Trottel! – отвернулась обиженно голова. Парень нежно обнял девушку.

– Und du, mein Schats! Was geht los?

– Der gute Junge, – вздохнула девушка, – Ich nicht Huren. Ich lieben dich.

– Боже, что за лингва! – вздохнул парень, – язык сломать можно.

Рената Кохтль упорно не желала учить русский. Уже даже мать Олега, дама с весьма невысокими лингвистическими способностями, выучила с, грехом пополам, несколько немецких фраз для общения с невесткой.

До катаклизма Олег работал на студии звукозаписи в Бобруйске. Однажды с напарником они отправились за очередной партией кассет в Польшу. В Лодзи остановились на несколько дней у знакомых, ожидая хорошего предложения. Игра в «гости» несколько затянулась по причине весьма банальной.

В результате очередной попойки «за приезд», Олег очнулся в незнакомом месте. Этим незнакомым местом оказался железнодорожный вокзал, выйдя из которого он прочитал название станции.

– Ну почему именно Гамбург! – застонал он, сжимая разламывающуюся от известной причины голову.

Организм требовал срочной опохмелки. Олег пошарил по карманам. В левом нагрудном нашлась бумажка достоинством в десять долларов. Она, да болтавшаяся на плече гитара – вот и все личные вещи, которые находились при нем. Решив, что на больную голову и пустой желудок решения не принимаются, он отправился в ближайший бар, сверкавший неподалеку своей вывеской. Начало смеркаться. Олег смутно помнил, что опохмеляться они сели, когда солнце только всходило.