По ту сторону океана
Шрифт:
Но моему юному спутнику, такому же, впрочемъ, бдняку по происхожденію, какъ и я самъ, пришлось дорого заплатить за свой первый обдъ на борт океанскаго парохода. Онъ все время посл обда лежалъ на своей койк, чувствуя себя очень скверно, и я не могъ пройти мимо него безъ того, чтобы онъ не началъ говорить о сухихъ морскихъ сухаряхъ, да, о тхъ совершенно сухихъ добрыхъ морскихъ сухаряхъ, которые надо усердно жевать, или же онъ просилъ у меня какого-нибудь самаго врнаго средства отъ тошноты.
На господина Нике процессъ перевариванья такой необычайной пищи нагналъ какую-то апатію. Онъ относится ко всему этому очень спокойно, — говорилъ онъ, — но у него нтъ никакой охоты что-либо предпринимать. Затмъ мы слышали, какъ онъ очень усердно разыскивалъ одинъ извстный ключъ; заполучивъ его, онъ ужъ ни за что не хотлъ съ нимъ разстаться, хотя этотъ ключъ открывалъ доступъ въ такое мсто, куда имли право попадать и другіе.
Но
Небольшая группа людей собралась на форштевен: тамъ методистскій проповдникъ изъ Америки — шведъ родомъ — плъ гимны и молился вслухъ о благополучномъ плаваніи. Обыкновенно переселенческая молодежь — неврующая, до того момента, когда опасность становится ощутительно близкой. А поэтому тутъ собралось только нсколько старыхъ гршниковъ, которые каялись про себя въ то время, какъ на нижней палуб цлая толпа веселыхъ людей отплясывала мазурку и нисколько не думала о Бог.
Господинъ Нике и купецъ прошли мимо меня. Господинъ Нике бранился. Онъ несъ странно. погнутый жестяной сосудъ съ желзной ручкой. Повидимому, котелокъ гд-то сильно пострадалъ.
— Это онъ сдлалъ, — сказалъ господинъ Нике. — Онъ сдлалъ это нарочно. Да, онъ слъ на него и согнулъ его. Посмотрите-ка сами.
Купецъ употреблялъ вс усилія, чтобы сохранить серьезный видъ. — Нтъ, это произошло совершенно случайно, — сказалъ онъ, — внизу тагсь темно, что я совершенно нечаянно слъ на котелокъ. — И оба пошли дальше, продолжая громко обсуждать это происшествіе.
Танцы продолжались до наступленія темноты, когда верхняя палуба «очищалась» отъ пассажировъ. Пароходныя правила предписывали намъ всмъ, пассажирамъ нижней палубы, въ опредленный часъ находиться на нашихъ койкахъ; какъ только этотъ часъ наступалъ, нашъ провіантмейстеръ и одинъ изъ офицеровъ вооружались каждый маленькимъ, такъ называемымъ воровскимъ фонарикомъ, прятали его подъ платьемъ и принимались обходить вс углы и закоулки. И вдругъ внезаино и искусно направленный лучъ свта открывалъ гд-нибудь засидвшуюся и забывшую все на свт парочку. Раздавался крикъ испуга, дв пары расширенныхъ отъ страха глазъ таращились на фонарь, затмъ дв пары ногъ поспшно пробгали по палуб и спшили укрыться въ боле укромное и безопасное мстечко. Четыре эксцентрично одтыя молодыя особы даже потребовали, чтобы имъ показали то пароходное правило, которое запрещаетъ имъ сидть на палуб до появленія утренней зари. Он не желали врить существованію такого предписанія, но пришлось поврить, когда имъ показали пароходныя правила.
Мы вошли на всхъ парахъ въ Нмецкое море. Въ Христіанзунд мы побывали на берегу, написали нсколько писемъ, купили боле или мене съдобныхъ припасовъ, сколько только могли достать и сколько намъ позволили наши средства, и выпили немного пива. Это было послднее пиво, которое мы пили на европейскомъ континент. А теперь мы шли на всхъ парахъ по Нмецкому морю.
Было утро. Кругомъ меня вс просыпались. Пробило семь часовъ, черезъ часъ долженъ былъ явиться завтракъ. Многіе были уже одты. Я опять закрылъ глаза. Пароходъ качало. Отъ безпрестаннаго движенія и шума машины голова моя отяжелла, и я опять заснулъ.
Я проснулся отъ громкаго взрыва смха — это смялись мои товарищи, сидвшіе уже за завтракомъ вокругъ ящиковъ. И я проснулся какъ разъ во-время, чтобы видть, какъ ноги господина Нике скрылись за поворотомъ лстницы, ведущей на верхнюю палубу. Что же произошло? Господинъ Нике нашелъ селедочную головку въ своемъ котелк, куда онъ налилъ кофе, и отправился жаловаться капитану. Житель норвежскаго городка Хаугезунда, лежавшій слва отъ меня, спросилъ который часъ. Вс мои спутники проснулись и спшили покинуть свои койки. Изъ отдленія для семейныхъ доносились непріятные звуки, которые производятъ женщины, больныя морской болзнью, и я самъ начиналъ ощущать въ голов, а можетъ быть, и въ горл какое-то весьма непріятное чувство. Я поспшилъ надть сапоги и выйти на верхнюю палубу.
Тамъ и сямъ, въ мстахъ, защищенныхъ отъ втра, сидли блдные люди, которыхъ, повидимому, уже сильно тошнило; нсколько несчастныхъ, въ самыхъ отчаянныхъ и безнадежныхъ позахъ, почти совсмъ свсились за бортъ. Дулъ встрчный втеръ, и море становилось все бурливе.
Господинъ Нике вернулся сильно раздраженный и сталъ распространяться о злосчастной селедочной головк. Можно ли совмстить подобное явленіе съ новйшими требованіями гигіены?
Одинъ изъ уже страдающихъ спутниковъ, которому, повидимому, стоило немало труда держаться на ногахъ, не могъ все же не посмяться надъ раздраженнымъ
семинаристомъ. Онъ даже взялъ на себя трудъ пролить нкоторый свтъ на это темное и подозрительыое дло.— Эта селедочная головка — просто ловкая шутка одного изъ вашихъ товарищей, — сказалъ онъ. — Она не попала къ вамъ изъ кофейника, подумайте сами, вдь она бы не прошла черезъ его узкій носикъ.
Нике въ раздумьи опустилъ голову.
— То, что вы говорите, очень вроятно, я объ этомъ самъ уже думалъ. Носикъ кофейника, дйсвительно, очепь узокъ, и я не за тмъ ходилъ къ капитану, чтобы жаловаться — нтъ, это было бы ужъ слишкомъ глупо!
И господинъ Нике искренно говорилъ то, что думалъ. Право, это была уже слишкомъ скверная шутка. Въ конц концовъ, онъ сталъ высказывать опасеніе, какъ бы съ нимъ не произошелъ «тотъ извстный случай», который обыкновенно бываетъ съ нимъ посл того, какъ онъ състъ какую-нибудь гадость.
А море становилось все неспокойне, и морская болзнь свирпствовала все сильне. Эмигранты одинъ за другимъ становились ея жертвами, а внизу, въ каютахъ перваго и второго класса, служащіе не знали, какъ и справиться съ уборкой и чисткой. Какъ немилосердно валила съ ногъ эта болзнь даже самыхъ здоровыхъ людей! Я часто бывалъ на мор и все же не выдержалъ и въ теченіе цлыхъ сорока восьми часовъ былъ ни живъ, ни мертвъ; я скоре даже склоненъ думать, что былъ мертвъ. До шотландскихъ береговъ я еще кое-какъ держался, но затмъ свалился. Однажды, когда мои страданія достигли высшей точки, и я безпомощно лежалъ въ какомъ-то углу верхней палубы рядомъ съ нсколькими товарищами по несчастью, сосдъ мой по койк слва, житель городка Хаугезунда, этотъ толстый, неуклюжій человкъ, который ухитрялся спотыкаться о свои собственные сапоги, прошелъ мимо меня и наступилъ, безъ малйшей на то надобности, на мою ногу. И я не былъ въ состояніи приподняться и воздать ему по заслугамъ, и онъ избгъ такимъ образомъ должнаго наказанія. Но въ общемъ, этотъ хаугезундецъ былъ очень услужливымъ человкомъ. Онъ таскалъ для меня желтые коренья изъ кладовой повара, когда я страдалъ отъ морской болзни; онъ принялъ сторону господина Нике, когда въ одинъ прекрасный день тотъ сцпился съ методистскимъ проповдникомъ по поводу чудесъ, а затмъ близъ Нью-Фаундлендской мели, когда я лишился всхъ моихъ записей и бумагъ, онъ прямо-таки объявилъ, что чувствуетъ это несчастье такъ же сильно, какъ если бъ оно было его личнымъ, и въ искренности его словъ я не могу сомнваться.
Мой юный спутникъ, господинъ Нике и оба ремесленника сидли внизу и развлекались, распивая бутылку рома. Молодого купца какъ разъ въ это время аттаковала черная «Венера», совсмъ юная мексиканка; проводивъ друга своего сердца, шкипера изъ Зандефіорда, на его пароход обратно въ Норвегію, она возвращалась теперь на свою родину. Подобно рдкостному чужеземному зврьку, ходила она по палуб, ласковая и очень чувствительная къ малйшему вниманію, распвала испанскія псни и курила папироски, какъ мужчина. Купецъ заглядывалъ отъ времени до времени ей въ глаза, называлъ ее съ нжной интонаціей своимъ маленькимъ чудовищемъ, своей маленькой черной зврушкой — все слова, которыхъ она не понимала. Какъ-то разъ она затяла ссору съ одной изъ четырехъ особъ въ эксцентричныхъ туалетахъ `a la Карлъ-Іоганнъ. Маленькое, живое, полное огня созданьице накинулось на свою противницу и разразилось потокомъ англійскихъ бравныхъ словъ и насмшливыхъ прозвищъ, которыя, подобно солнцу ея родины, жгли и горли яркими кровавыми красками, — словъ, которыя были до того откровенными, что нтъ никакой возможности ихъ передать.
Пніе или, врне, что-то среднее между пніемъ и обыкновенной рчью раздалось позади меня. Это былъ господинъ Нике; онъ что-то лепеталъ. Онъ былъ пьянъ, — ромъ, повидимому, подйствовалъ на его голову. Съ безсмысленнымъ и счастливымъ смхомъ онъ говорилъ о томъ, что ничего не можетъ быть пріятне, какъ прогуливаться при лунномъ свт, да, «итти» при лунномъ свт. И въ то же время онъ опустился на первое попавшееся мсто и продолжалъ лепетать.
Теперь тишина царила повсюду. Слышался только шумъ машины и огромныхъ волнъ, разбивающихся о бортъ и потрясающихъ до основанія пароходъ. Утомленные и больные лежали какъ попало — одни на койкахъ, другіе на своихъ сундукахъ и чемоданахъ. Мой юный спутникъ лежалъ на какомъ-то мшк; пустая бутылка изъ-подъ рому и стаканъ валялись возл него. Ремесленникъ сидлъ, опустивъ голову на грудь, и спалъ. Я подошелъ и встряхнулъ моего юнаго спутника. Онъ открылъ глаза и гнвно спросилъ меня, кто я такой и что я намренъ длать съ его саломъ, съ его собственнымъ обдомъ и корабельными сухарями. Позже онъ нсколько отрезвился и объявилъ, что съ моей стороны было совсмъ некрасиво, да, совсмъ некрасиво такъ внезапно его разбудить. Мы вдь столько времени были друзьями, — говорилъ онъ, — а теперь я его прямо-таки опозорилъ. Онъ, какъ видно, находился подъ вліяніемъ той навязчивой идеи, что онъ общалъ мн напиться, прежде чмъ онъ отъдетъ отъ своей родины на много-много тысячъ миль. Но вдь я и не думалъ его отъ этого удерживать или порицать его.