По ту сторону океана

— Нтъ ли здсь кого-нибудь, кто можетъ доложить, что въ пароход образовалась течь?

Тогда многіе начали громко надъ ней смяться, но женщина, уходя, продолжала упорно бормотать, что корабль далъ трещину

Господинъ Нике все еще лежалъ на своей койк въ самомъ жалкомъ состояніи. Его «извстный случай» теперь превратился въ одинъ безконечно продолжительный «случай». Кто-то изъ его спутниковъ спросилъ его однажды, не умеръ ли онъ.

— Нтъ, такого счастья съ нимъ еще не слу-чилось, — пробормоталъ онъ.

Съ верхней палубы доносилась до насъ громкая команда офицеровъ, а капитанъ, этотъ покрытый золотыми галунами господинъ, всегда встрчавшій насъ, эмигрантовъ, насмшливыми взглядами и постоянно приказывавшій намъ не попадаться ему на дорог, стоялъ теперь собственной особой на капитанскомъ мостик. Мы слышали его голосъ, раздававшійся тамъ, наверху. Онъ рзко, отчетливо отдавалъ свои приказанія, и вс, не колеблясь, повиновались ему. У насъ у всхъ было такое чувство, что капитанъ, несмотря на все, самый лучшій человкъ на всемъ пароход,- да, въ эти минуты на лиц его не было и слда обычнаго насмшливаго выраженія.

Воздухъ и освщеніе въ семейныхъ отдленіяхъ оставляли желать лучшаго. Волненіе усилилось до того, что пришлось ошвартовать вс люки, выходившіе на верхнюю палубу. Большинство обитателей этихъ отдленій не покидало своихъ коекъ, дти лежали, тсно прижимаясь къ матерямъ, мужчины — съ безсмысленными глазами и широко раздувающимися ноздрями, неспособные къ какому бы то ни было движенію. Вверху, на самой послдней ступени лстницы, стоялъ совершенно здоровый и бодрый методистскій проповдникъ — пвецъ духовныхъ гимновъ. Онъ стоялъ тамъ съ обнаженной головой и обнаженной грудью, точно окаменвъ въ молитвенномъ экстаз. И всю ночь со вчерашняго дня простоялъ онъ такъ. Время отъ времени къ нему подходилъ какой-нибудь эмигрантъ и говорилъ съ нимъ. Когда разсвло, и вс люди проснулись, онъ вдругъ громко крикнулъ къ намъ внизъ.

— Я голосъ, говорящій съ вами во имя Господне!

И онъ принялся сыпать вокругъ себя словами покаянія и угрозами адскихъ мукъ. Но это былъ плохой храмъ, — этотъ пароходъ съ шестьюстами жалкихъ и страдающихъ эмигрантовъ!

Молодыя двушки посл безсонной ночи уснули, наконецъ, и кто знаетъ, можетъ быть, именно теперь имъ снился давно знакомый и пріятный сонъ о лихой и веселой мазурк. Что касается отцовъ и матерей, то каждый изъ нихъ несъ свое бремя, а поэтому проповдь методиста была гласомъ вопіющаго въ пустын. Вс жаждали только одного — покоя. Вс были до того измучены и обезсилены, что никто не могъ собрать своихъ мыслей, а потому не могъ и вспомнить ни единаго грха.

Купецъ былъ совершенно здоровъ. Онъ даже время отъ времени закуривалъ огромную и скверно пахнувшую трубку, конечно, длая это тайкомъ, такъ какъ, изъ опасенія пожара и изъ жалости къ больнымъ морской болзнью, строго воспрещалось курить. Господинъ Нике сейчасъ же почувствовалъ отвратительный табачный запахъ и сталъ грозить, что донесетъ на купца. Тотъ, въ отместку, началъ издваться надъ трусостью семинариста. — Да, онъ всего боится. И купецъ сталъ повторять: — Кристенъ труситъ, Кристенъ труситъ, Кристенъ отъ страха запряталъ подъ подушку евангеліе!

Нике, собравъ послднія силы, клялся и божился, что купецъ безсовстно лжетъ.

Вдругъ въ этотъ моментъ наверху что-то обрушилось со страшнымъ шумомъ. Трескъ и оглушающій грохотъ пронесся по пароходу. Насъ всхъ свалило съ ногъ, и морская волна прокатилась по ступенямъ нашей лстницы. Со всхъ сторонъ раздались страшные крики. Когда я, наконецъ, въ нкоторомъ род снова обрлъ себя, лежа животомъ на лиц жителя города Хаугезунда, я тотчасъ же вскочилъ на ноги и принялся отыскивать моего юнаго спутника. Его сбросило съ койки, и онъ лежалъ точно мертвый, съ крпко сжатыми кулаками и губами.

Когда я съ нимъ заговорилъ, онъ ничего не отвтилъ.

Когда же я его поставилъ на ноги и подвелъ къ койк, то оказалось, что онъ цлъ и невредимъ, и паденіе не причинило ему ни малйшаго вреда.

— Ну, да все это пустяки, — сказалъ онъ, — однимъ членомъ больше или меньше — не все ли равно! Нтъ, вотъ морская болзнь… Да, ужъ эта морская болзнь!..

Купецъ крикнулъ надъ самымъ моимъ ухомъ:

— Взгляните-ка на Кристена — онъ стоитъ на колняхъ на своей койк и цлуетъ евангеліе.

Закадычные друзья-ремесленники лежали на полу, и волна морская катилась черезъ нихъ. Крпко обнявшись и плача, они посылали послднее прости своей далекой родин. Опять хлынула къ намъ новая волна и принесла съ собой обломки дерева, Купецъ позволилъ себ, наконецъ, почтительно замтить, что у насъ начинаетъ какъ будто становиться немного сыровато, затмъ, обращаясь къ господину Нике и подражая его голосу и манер, онъ сказалъ:

— Смерть! Что есть смерть? — Только заключительная точка всхъ великихъ идей…

И какъ только господинъ Нике услышалъ эти слова, онъ поспшно сунулъ евангеліе подъ подушку и скрылся въ глубин своей койки — до того былъ онъ сконфуженъ этимъ. Но, начиная съ этого момента, погода стала измняться къ лучшему. На слдующій день мы могли итти уже полнымъ ходомъ; мой юный спутникъ могъ сидть на своей койк, а господинъ Нике находился на пути къ выздоровленію. Спустя двнадцать часовъ посл выдержаннаго нами шторма, ни на одномъ лиц не видно было и слда пережитыхъ ужасовъ и того выраженія покорности вол Божіей, которое было появилось у нкоторыхъ изъ путешественниковъ. Теперь вс набрасывались на котлы съ пищей съ той жадностью, которая бываетъ только у выздоравливающихъ отъ морской болзни.

* * *

Дождь, сильное волненіе и буря были въ теченіе всего плаванія нашими постоянными спутниками — исключительно рдкая погода въ август мсяц и въ Атлантическомъ океан. Когда же, наконецъ, установилась соотвтствующая времеіи года и мсту хорошая погода, большимство эмигрантовъ такъ возгордились этимъ, что не давали высказывать похвалы погод, точно считая это какимъ-то личнымъ для себя оскорбленіемъ. Да, никогда еще не оказывалъ Господь Богъ своихъ благодяній боле неблагодарнымъ людямъ. Только больные съ искренней благодарностью привтствовали наступленіе хорошей погоды. — Методистскій проповдникъ посреди парохода распвалъ свои гимны. Толпа совершенно незнакомыхъ и неизвстно откуда взявшихся людей вдругъ появилась на свтъ Божій. Люди, пролежавшіе двнадцать-четырнадцать сутокъ на койкахъ, не имя силы даже поднять головы, теперь выползли изъ самыхъ отдаленныхъ закоулковъ на верхнюю палубу и сидли блдные, исхудалые, похожіе скоре на деревянныхъ куколъ, чмъ на людей. Все усиливающаяся жара говорила намъ безъ словъ о томъ, что мы приближаемся къ берегамъ Америки. Птицы высоко кружились надъ нами, совершенію чуждыя намъ птицы, страннаго вида, со отраннымъ, непривычнымъ для нашего уха крикомъ. Паруса и дымящіяся пароходныя трубы виднлись на горизонт по всмъ направленіямъ. Какая-то норвежская барка подошла къ намъ и сигналами просила сообщить ей, на какой высот мы находимся.

Вновь появились такъ долго молчавшія гармоніи; вс страхи, вс ужасы были забыты.

Методистскій проповдникъ собралъ вокругъ себя небольшую кучку людей; они стояли на колняхъ и благодарили Бога, что онъ сохранилъ имъ жизнь.

Пароходъ вымылся и принарядился. На бортъ приняли лоцмана, пассажиры облачились въ самыя нарядныя одежды, и мой юный спутикъ могъ уже стоять на ногахъ.

И вотъ изъ моря выплылъ передъ нами Нью-Іоркъ, величественный, поражающій богатствомъ и разнообразіемъ красокъ — настоящій гиганть! Солнце заслонилъ какой-то туманъ, и въ этомі туман солнечные лучи дрожали и искрились, а городъ блестлъ близной мрамора и яркостью цвтныхъ кирпичей. Тысячи самыхъ разнообразныхъ флаговъ разввались на мачтахъ безчисленныхъ судовъ, сновавшихъ по всмъ направленіямъ, куда только достигалъ человческій глазъ, До насъ доносились уже шумъ и грохотъ колесъ и поршней на фабрикахъ, удары молотовъ и верфей, стукъ безчисленныхъ машинъ, работавшихъ своими желзными и стальными руками. Два какихъ-то господина, пріхавшихъ на маленькомъ пароход, поднялись по нашему трапу и вошли на цалубу. Это явилась полиція охраны здравія, которой мы, пассажиры нижней палубы, обязаны были показать наши языки и дать пощупать наши пульсы. Но вотъ съ другого маленькаго парохода поднимаются по трапу еще два господина. Это норвежскій консулъ и… америкаискій сыщикъ. Они ищутъ норвежца, какого-то Оле: Ользена изъ Ризёра, виновнаго въ поддлк векселей. И они скоро находятъ его, — очень ужъ ясны его примты: онъ хромаетъ, и лицо его изрыто оспой. Въ теченіе всего плаванія онъ велъ себя тихо и скромно; и вотъ онъ какъ бы уже стоитъ одной ногой на американской почв; еще нсколько минутъ, и онъ былъ бы спасенъ. А тутъ явились эти двое и забрали его. Я никогда не забуду его лица: это искаженное ужасомъ лицо, эти углы рта, безпомощно вздрагивающіе въ то время, какъ консулъ читалъ ему приказъ объ его задержаніи. Кристенъ Нике стоялъ на форштевн. Онъ отошелъ нсколько въ сторону, такъ какъ все еще не могъ притти въ себя отъ изумленія, въ которое его повергло найденное имъ въ карман сюртука письмо, въ которомъ находилось порядочное-таки число кронъ; да, право, весьма приличное количество десятикронныхъ бумажекъ. Очень пріятный подарокъ для бднаго семинариста. И онъ никакъ не могъ понять, откуда явился этотъ подарокъ, и ужъ ни въ коемъ случа не подозрвалъ, что половину всей суммы вложилъ въ конвертъ его мучитель-купецъ. И мы медленно и спокойно вошли въ Нью-Іоркскую гавань.