По ту сторону пропасти

Он сгорел за три дня.

Не спасли.

С этого момента жизнь в семье Саблиных как-то кончилась разом.

Мать стала истеричной кликушей. Она билась, билась, билась, и ей пришлось пройти курс принудительной психотерапии. После этого она присмирела, но страшное горе выжгло из её сердца остатки тепла. Нинин отец и сама Нина осиротели окончательно, и в их жизнях всё стало серым, пыльным и пустым. Нина росла, как сорная трава, дралась с мальчишками, таскала из школы тройки и двойки, мать лупила её тряпкой, веником – что под руку попадало, а Нина рвано огрызалась и пряталась за отцовской спиной. Но её слабохарактерный, добрый отец ничего не мог поделать с норовистой дочкой с вызывающе поблёскивающими чёрными глазами – ни защитить, ни направить, ни наказать толком не мог.

Когда Нина стала угловатым юрким подростком, мать познакомилась с женщиной-прихожанкой из местной церкви. И та уговорила её сходить к батюшке, причаститься, исповедоваться, благо Людмила Сергеевна, Нинина мать, оказалась крещёной. И присоветовала привести непутёвую дочку. Мол, батюшка Алексий славится своим умением видеть насквозь людские души, и для каждого находить верный и добрый совет.

Нина до сих пор отчётливо помнила высокие своды, мрачные тёмные иконостасы и пылинки, кружащиеся в столбе света, падающего из узких прорезей-окон под куполом храма. Ноздри щекотал непривычный запах оплывшего воска, ладана, старины и людской печали.

Их провели через боковой вход в храмовую пристройку, где располагались служебные помещения. Там, в небольшой выбеленной и почти не обставленной мебелью комнате с немногочисленными иконами, их встретил батюшка Алексий, – высокий статный мужчина в простом чёрном облачении. Мать цепко держала Нинину руку, хотя надобности не было – Нина оробела и смутилась. Батюшка приветливо поздоровался с матерью, но не дал ей и слова молвить, отправив домой. А матери было что сказать, долго она перед этим перечисляла Нине все её многочисленные прегрешения!..

Но ослушаться батюшку не посмела. К этому времени религия уже начала ласково, исподволь заполнять выжженную в сердце пустоту…

Нина и священнослужитель остались вдвоём. Какое-то время он молча и ласково смотрел на худенькую девчушку с чёрными косами и понурыми остренькими плечами. Нина упёрлась глазами в недавно покрашенный, глянцево поблёскивавший пол и обречённо ждала.

Отец Алексий молча взял её за руку, подвёл к столу и, слегка нажав на плечи, усадил на простую деревянную лавку. Прошёл куда-то в угол и вернулся с кувшином и двумя красивыми глиняными кружками.

– Выпей, дочка, – ласково сказал он, разлив по кружкам тёмно-розовую жидкость. – Морс брусничный. Слабость моя, – и он усмехнулся в красивую рыжеватую бороду. – Выпей, выпей, а то в горле-то сухо у тебя.

Нина и вправду давно уже пыталась сглотнуть сухую колючую слюну, накопившуюся во рту. Она осторожно прихлебнула необыкновенно вкусную, прохладную, словно из розовых утренних снов сотканную жидкость… И, не удержавшись, осушила кружку до дна.

– Ну вот, – в золотисто-карих глазах священника мелькнули весёлые искорки. – Понравилось?

Не дожидаясь её молчаливого кивка, снова наполнил кружку. Присел рядом, не напротив, как ожидала и боялась Нина, и сам со вкусом отхлебнул. И даже зажмурился от удовольствия.

Нина вдруг почувствовала, как холодная, сжавшая сердце рука, ослабила хватку. Она улыбнулась и тут же смущённо потупилась.

Отец Алексий какое-то время смотрел на неё ласково, но внимательно, а потом спросил:

– Ну, дочка, расскажи, что за беда у тебя с мамой твоей?..

Нина от удивления до боли стиснула пальцы на глиняной ручке.

И туг слёзы сами собой крупным горохом посыпались на серый подол старенького платья…

Так началась долгая необычная дружба девочки и священника.

И сейчас, возвращаясь домой в сопровождении самого удивительного молодого человека, когда-либо встречавшегося ей на жизненном пути, ей вспоминался ласковый взгляд и тёплое участие отца Алексия.

Тогда, в его присутствии, она впервые ощутила себя не досадной обузой, не непонятным недоразумением, не закоренелой грешницей и непутёвой дочерью, а… человеком. Нормальным, и даже хорошим человеком.

Именно отец Алексий когда-то подарил ей две зелёные книжки про Анастасию, впоследствии перевернувшие всю её жизнь.

Уже давно нет батюшки на этом свете, идёт своим скучноватым чередом жизнь, а ощущения этого удивительного тепла и заботы так и не довелось ей больше испытать…

Вплоть до сегодняшнего дня.

– Гриша, – сказала она, остановив его на углу сквера, на который выходила окнами её многоэтажка. – Дальше не провожай. И… не спрашивай, почему.

– Чего тут спрашивать, – отозвался Григорий и осторожно, самыми кончиками пальцев погладил её руку. – Ты не хочешь, чтобы меня увидели из окна твои родители.

Нина отчаянно покраснела и до боли стиснула руки на сумке.

– Мама, – пробормотала она. – Мама… Ты не поймёшь.

– Думаю, ты ошибаешься, – заметил Григорий спокойно и сложил на груди загорелые руки.

Смеркалось, длинные тени полосами расчертили асфальт. Высоко в густом розовеющем мареве цвиркали быстрокрылые ласточки. На город опускался душноватый летний вечер. Григорий смотрел ласково, а у неё от стыда горели уши.

– Я не собираюсь у тебя ничего выспрашивать, не беспокойся, – мягко улыбнулся он. – Захочешь – сама расскажешь.

Пора было прощаться, но Нина словно потеряла способность складывать слова в предложения и вообще издавать членораздельные звуки. Пальцы беспомощно тискали несчастную сумку.

Да что это с ней? Сколько ж ей всё-таки на самом деле лет? Она осторожно подняла глаза, и снова его улыбка пронзила её до пят солнечным, золотистым теплом. Она чувствовала почти физически, как сползает с неё привычная маска холодной деловитости, показной бравады, обнажая…

Что обнажалось, она не знала, не могла даже предположить.

Кто она есть на самом деле?.. Разве она может быть по-настоящему кому-то интересна?..

– Гриша… – промямлила она, совершенно не в силах придумать что-нибудь остроумное, свежее, что раньше ей давалось без всяких усилий. – Я… очень давно так хорошо не проводила время… спасибо, – и она как-то по-детски улыбнулась.

Остро захотелось забиться в какую-нибудь маленькую норку и уснуть. Это просто сон, правда?.. и не надо потом с этим жить…

– Я очень рад, – просто ответил он. – Когда ты в следующий раз освободишься?