По ту сторону волков (полная версия)

А ведь я домой вернулся – и, Господи, как же все изменилось за пять лет, пока я на фронте смерть ковшами хлебал, да все-таки ей не подавился, ничего похожего, настолько все иное, будто к чужой земле причалил. И друзей ни одного не встретил, никого из сверстников моих, с кем вместе на фронт уходили. Да, будто выкосили всю нашу поросль, и уже на ее месте другая взошла, а нашей жизни как и не существовало. Но пейзаж вокруг оставался прежним, памятным, все эти бараки и развалюхи, вот, говорю, и не покидало ощущение сна, будто проснешься сейчас по фабричному гудку, и сороковой год на дворе, и на завод слесарить побежишь, а все эти заморочки про войну, вурдалака и конокрадов с усмешкой вспоминать будешь...

Довольно скоро я понял, что мы все больше забираем к дальнему железнодорожному переезду за складами. И направил туда лошадь напрямик, надеясь успеть и перехватить воющее существо.

– Ну, давай, давай, давай...
– понукал я; лошадь, как ни странно, неплохо была ухожена и шла легко и ровно.

Вот и переезд. Я «Вальтер» вытащил, заранее готовясь к любым неожиданностям. Переездом мало пользовались, и чистый незатоптанный снег поблескивал на нем. По правую руку темнели склады, а дальше - черный провал, спуск к прудам.

И за переездом, где дорога белела, почудилась мне какая-то тень. Я попридержал лошадь и направил ее через переезд шагом. Вой вдруг умолк. Но тень оставалась на месте, и была она, похоже, довольно велика.

Теперь бы только определить, кто отбрасывает эту тень, и не стрелять ни в коем случае. Хорош я буду, если продырявлю шкуру какой-нибудь бездомной дворняжке или вообще какой-нибудь неодушевленный предмет изрешечу. На том можно будет и крест ставить на моей милицейской карьере - в такое посмешище превращусь, что долго не забудется.

Мне показалось, что тень слегка дрогнула. Может, это был обман зрения. А может, и нет - лошадь нервничать начала. Я похлопал ее по шее, и мы медленно-медленно стали сближаться с тенью. Лошадь дернулась и заржала - коротко и тихо. Этого было достаточно, чтобы тень метнулась в сторону.

– Стой, стрелять буду!
– заорал я.

И оно помчалось - с тяжелым дыханием, прячась за вагонами, пробираясь в ту сторону, где к путям выходил мысок небольшого перелеска, - явно намереваясь ускользнуть под прикрытием этого перелеска. Я поскакал вдоль путей, по звуку преследуя убегавшего. Двигался он на удивление быстро. И все-таки я его нагонял, и до просвета между двумя товарными составами я успел раньше него. Вскинув пистолет, я приготовился выстрелить, что бы ни появилось в просвете.

И вот оно появилось, и я выстрелил - ему под ноги, и оно уставилось на меня. Нет, это был человек - во всяком случае по общим очертаниям. Снег отсвечивал, и луна выглянула, и я мог достаточно его разглядеть. Вид у него был отвратительный. Бугорчатый лысый череп, огромные глаза, скорей гасившие свет, чем отражавшие, только в самом центре тлели красные огоньки, и весь он то ли шерстью зарос, то ли в мохнатое тряпье замотан с головы до пят, и ноги у него босые, и ступни ног крупные и словно бы изуродованные. Он стоял не шевелясь, а я держал его под прицелом.

– Ты кто такой?
– спросил я.

Ни страха, ни удивления я не чувствовал - и эту уродину воспринимал как данность, как продолжение моего нелепого сна наяву, где все может случиться. А вот лошадь нервничала, вела себя так, словно запах, исходивший от этого существа, был ей чужд и страшен.

– Ты что, волком, что ли, пахнешь?
– продолжал я, видя, что отвечать мне он не собирается.
– Ну, что молчишь, Тарзан доморощенный? Ты, что ли, здешний народ грызешь?

Тот молчал, стоял не шевелясь - и с каждой секундой нравился мне все меньше. Еще сообразить надо было, как его задержать и доставить по назначению. Стрелять в него мне не хотелось, но и добром он, похоже, не пойдет - просто не поймет, чего я от него требую.

И тут снова волк завыл - не слишком далеко и очень отчетливо. И босоногий мужик весь затрясся, рванулся с места и понесся во тьму. Я с места пустил лошадь полным ходом и поскакал за ним между путей, между двух товарных составов, как бы по длинному-длинному коридорчику. Зря я так сделал - он поднырнул под вагон и выскочил с другой стороны, а мне оставалось лишь скакать, пока состав не кончится. Он за это время уже за десять километров уйдет.

Кто ж он был такой? Волчьего воя он явно боялся не меньше всех прочих местных жителей. Однако шляться по ночам не боится. А может, он не от волка драпает, а к волку спешит? И неужели его до сих пор никто не встречал? Конечно, мог он внести свой вклад в небылицу о вурдалаке. Один раз такого увидишь - надолго запомнишь.

Я доскакал до очередного просвета между расцепленными вагонами и поехал вдоль путей с другой стороны. «Тарзан», как я и полагал, исчез уже бесследно. Но волчий вой продолжался, и я повернул лошадь туда, откуда он доносился.

И опять мы вернулись к железнодорожному переезду. Вой был где-то совсем рядом. Я остановил лошадь, прислушиваясь. Да, вон за тем кустарником, за густыми переплетенными ветками, жестко торчащими в морозной ночи.

Неужели я не поймаю эту тварь, кто там она ни есть? Точка, из которой доносился вой, была мне вполне очевидна. До нее было метров пятьдесят. Я взвесил пистолет в руке - и тяжесть привычна, и пристрелян он мной за два года - не глядя знаю, куда из него пуля пойдет.

И я выстрелил. Так по моему рассказу выходит, сложиться может впечатление, что я слишком часто за пистолет хватаюсь. Нет, я всегда был очень хладнокровен. Но тогда другая жизнь была, и порой лучше было выстрелить, чем не выстрелить. После войны к стрельбе привыкли и долго потом отвыкали без нее свои проблемы решать.

И раздался в ответ вопль боли - такой боли, перед которой все равны, когда не поймешь, кто вопит, зверь или человек. Такая, знаешь, смесь звериного страдания и человечьей жалобы. Ну, вот...

– Нет, - сказал я, - кто бы ты ни был, а ты из нашенского мира, и больно тебе, и тело у тебя есть. Вот теперь ты от меня не уйдешь.

Я поехал к кустарникам. В них все было тихо. Я объехал их с другой стороны, снег мягко отсвечивал, от кустарников тянулся темный след. Я чиркнул спичкой, чтобы в цвете убедиться. Так и есть - кровь.

И я поехал по следу, не сомневаясь, что далеко этот зверь от меня не уйдет. Ехали мы минут десять. Видно, в одурении боли зверь сперва мощный рывок совершил, но сила из него быстро должна была выйти. След вел от железной дороги, потом стал поворачивать назад…

– А след чей был?
– спросил Калым.

Высик заново раскурил потухшую папиросину, оценивающе глянул на бутылку - сколько в ней осталось - и, кивнув Калыму, чтобы тот наполнил их рюмки, ответил:

– Звериный след был, как есть звериный. То есть сначала.

– Как это - сначала?
– удивился Калым.

Высик приподнял рюмку, приглашая Калыма присоединиться, и, когда они выпили, тихо проговорил:

– А вот так. Возле железнодорожных путей след стал человечьим. Сначала я наехал на примятый снег, весь в пятнах крови, будто кто-то там валялся и крутился, а после уже пошел человечий след.