По ту сторону жизни

Как и вторая женитьба.

Все ж, полагаю, не до конца утратил герр Биттерхольд разум, если не устроил пышную свадьбу…

— Так вот, ребенок-то народился, да… а старик отправился к предкам, за деяния свои отчет держать, — фрау Биттершнильц остановилась у дверей, которые вывели на застекленную террасу. — Дождь… ненавижу здешнюю зиму… уехать бы… чтоб солнце и море, так нет, не отпустит треклятый город… и тебя не отпустит, девочка, и дружка твоего уже прибрал, хотя он и не понимает. Слышишь, шепчется? После того как завещание огласили, многие были… удивлены. Пошептались, конечно, но мертвых обговаривать интересу нет. Шлюшка-то живо себя хозяйкой поставить попыталась, только у Адлара еще тот характер. И маменькины обиды он близехонько к сердцу принял… содержание определил да из дому выставил. Аккурат в ту квартирку, которая ей по завещанию отошла. Брату же своему нянек нанял…

Полагаю, молодая вдова не слишком обрадовалась.

Надеялась получить доступ к семейному состоянию? А вместо этого оказалась в старой квартире с не самым большим, полагаю, содержанием? И с перспективой остаток жизни провести в… даже не знаю, как словами описать-то. Главное, наверняка ее это вывело…

— Ругалась, да… только старик в завещании четко упомянул, кому и чего полагается… идиот.

Дождь лил. Рисовал на стекле узоры, грязные, серые, как чужие секреты, будто намекал, что известно ему куда больше, нежели старухе, чьи дни по сути сочтены, а единственное развлечение — сбор сплетен — давно уже не спасает ее от душевной тоски.

И она стояла. Шевелились губы, будто вдова разговаривала с кем-то, кого видела лишь она. А мы не вмешивались: в подобные беседы влезать себе дороже.

Итак, Адлар, в отличие от папеньки завещанием не озаботился, что при толике изворотливости и определенной сумме, осевшей в нужном кармане, могло решить дело в пользу несчастной матери.

Сама додумалась? Любовник подсказал? Плевать.

Но в этот дом я наведаюсь… вот сегодня и наведаюсь.

— А о них что сказать можете? — Я протянула список старухе, но она отмахнулась, только уточнила:

— Аарон писал? Мерзкий мальчишка… и старик из него не лучше вышел. А ведь даже на темную силу не свалить… сидит, паук старый, трясется, боится словечко лишнее сказать… я вот не боюсь.

Что-то громыхнуло вдалеке, и небо потемнело. Только у нас подобное бывает, когда тучи появляются сразу и вдруг наливаются чернильной синевой, выпячивают лохматые раздутые брюха свои. Становится темно. И в темноте этой светящиеся камни кажутся ненадежной защитой от ночи.

Дождь притих. А после затарабанил быстрее. Сильней.

— Патрика ты знаешь… гуляка беспутный… женить хотели, невестушку даже нашли подходящую. Корова и мозгами не обременена, самое оно, чтобы род продолжить… только этот идиот умудрился подхватить дурную болезнь.

Молния прорезала черное небо, будто многопалая божественная рука потянулась было к дому-игрушке. И не дотянулась, рассыпалась искрами, породив оглушающий грохот.

— И такую… совсем дурную… которая без последствий не проходит, — старуха отступила от окна. В полутемной комнате она казалась моложе и, странное дело, беспомощней, хотя я прекрасно осознавала, насколько обманчиво это впечатление. — Род он продолжить не мог, делами семейными не интересовался, в отличие от младшего братца… но закон есть закон… у них майорат, а потому, кто первый родился, тот дело и наследует…

Патрик при всей легкости характера с семьей не уживался. От него требовали серьезности, ответственности, которая была противна самой его натуре… но достаточно ли этого, чтобы убить? Не знаю.

— Гертруда твоя… нашла себе любовника неподходящего, — на белом пятне лица поблескивали темные ведьмины глаза. — То ли конюх, то ли шофер, главное, что заявила, будто замуж за него выйдет… а сама понимаешь, скандал… приличному семейству такой зять без надобности… и раньше бы отправили в монастырь, там, глядишь, за месяц-другой образумилась бы… в иных монастырях очень хорошо умели с бестолковых девок спесь сбивать… а тут свобода воли…

И смерть, которая избавит от позора.

— Понесла она от него, — старуха потерла пальцем о палец. — Не помнишь? Уезжала она… на побережье, здоровье поправлять, а потом вернулась.

Не помню. Прошлый год выдался сложным, да и я, признаться, то ли переросла, то ли просто устала, но на вечеринках появлялась редко.

— Ребенка сперва там оставили, как оно обычно бывает… только ж девка-то с норовом… и любовничек ее тут же… плюс от бабки ей неплохое наследство осталось. Ей бы уехать, но характер… решила на принцип пойти…

И преставилась.

— У Бруттельшнайдеров тоже все просто… у мальчишки сестренка имелась, в которой он, сказывали, души не чаял. А у той мамаша с норовом. Там-то папенька поумнее был, на экономке не женился, просто при себе держал. Как преставился, так Конрад мачеху и спровадил подальше от дома, сестрицу при себе оставивши…

Дождь пах болотом.

И весь этот город, как подумалось мне, представлял собой одно огромное болото, в котором в одиночестве тонули люди. И главное, никому это не было интересно. И мне не было. И сейчас, наверное… не знаю. Что изменилось? Я умерла? Смерть изрядно меняет восприятие мира, но вот чтобы настолько…

— Марта… экзальтированная девица, помешанная на древних ритуалах… ходила за мной, просилась, чтобы в ученицы взяла… только силы в ней капля. И не в том дело…

Я кивнула. Понимаю. Сила для ведьмы не главное. Характер должен быть подходящий. За характер, как говорила бабуля, нас и жгли когда-то, потому что силу отнять несложно, только ведьма ведьмой быть не перестанет.

— Куда уж она вляпалась, ближнего понятия не имею… и ты бы, деточка, не лезла… не ворошила старые дела… иначе такое дерьмо выплывет, вовек не расхлебаешься.

— Что вы об этом знаете? — поинтересовался Диттер.

С ответом ведьма не спешила. Она сидела, глядела в тем ноту, которую время от времени разрывали молнии. Гром гремел, но далеко и глухо. И было неуютно. А еще возникло неприятное ощущение, что за нами наблюдают.

— Мертвые сраму не имут. — Старуха покачнулась и встала, оперлась было на резную спинку старой софы, но тотчас отпустила ее. Мотнула головой, упрямо сражаясь с собственной слабостью. — А клятвы… скажу лишь, что на старом дерьме твоя семейка крепко руки погрела. Всего я не знаю, но… когда твоих не стало, в городе задышалось легче… Будь осторожна, девочка… берегись е…

Громыхнуло. Небо прорезала белоснежная молния, а в следующее мгновенье старуха покачнулась и мешком осела на пол. Ее тело выгнулось дугой, а на губах появилась весьма характерного вида пена.

— Берегись, — я толкнула Диттера, пожалуй, слишком сильно, если дознаватель покатился кувырком, а гром раздался вновь.

Не гром. Выстрел. Едкий запах пороха и визг пули, впившейся в дубовую панель. Диттер, который, ловко кувыркнувшись, поднимается… серый силуэт.

Щелчок. И выстрел.