По законам Дикого Запада
Шрифт:
Он уже доел яичницу, когда за спиной раздался частый топот маленьких ножек. Кто-то крепко прижался к его спине, шею обвили тонкие загорелые ручонки.
— Привет, дорогая, — Клив наклонил голову и поцеловал одну рукчу. — Как спалось?
— Отлично, пап! А правда, ты сегодня возьмешь меня на охоту? Правда, правда?
Клив вопросительно посмотрел на жену. Та едва заметно кивнула, пряча в уголках губ улыбку.
— Да, дорогая, обязательно возьму. Умывайся, завтракай, и пойдем. А то все кролики разбегутся, — он потрепал дочь по густым светлым волосам и встал из-за стола. — У тебя полчаса времени.
Люси радостно запищала и обняла отца.
В тот день они подстрелили двух кроликов и одного старого жирного сурка. Шкурки Клив пообещал дочери, а жир Мери вытопит и сбережет в широком глиняном горшочке. Лучшее лекарство при простуде, зимой обязательно пригодится.
На следующий день Клив проснулся
— Кто? — прохрипел он, удивившись, насколько слабо звучит его голос.
— Это Мирабель, сэр. Принесла воду для умывания.
Клив невесело усмехнулся. Все ясно, девушку послал Кимбелл, проверить, не вышиб ли постоялец себе мозги, одурев от горя и виски. Что ж, его право. Забрызганный кровью номер может изрядно навредить репутации салуна, если, конечно, вовремя не принять меры. Например, отдраить испачканный потолок, а труп тихо вывезти, завернув в одеяло.
— Входите, мисс.
Дверь приоткрылась, и девушка робко заглянула в пропахшую перегаром комнату. Кивнув Кливу, быстро поставила большой, исходящий паром кувшин у порога, а затем юркнула обратно в коридор. Бриннер дождался, пока закроется дверь, и приступил у утреннему туалету. Сполоснулся в медном тазу, доливая горячую воду из принесенного Мирабель кувшина, чисто выбрился старой, потемневшей от времени бритвой с перламутровой ручкой. Одевшись, умостился за небольшим секретером и приступил к чистке оружия. Винтовку протер потемневшей от масла ветошью, оттер от нагара ствол и затвор. Быстро собрав оружие, несколько раз спустил курок, проверяя работу механизмов. И отбросил на кровать. Сегодня она ему не пригодится, это точно. Немного помедлив, извлек из кобуры ремингтон, взвесил в руке. Затем сдвинул в сторону маленькую серебряную масленку с искусной чеканкой на пузатых боках и положил револьвер на полированную поверхность секретера. С легким металлическим щелчком опустил зарядный рычаг, извлек ось барабана и сам барабан. Внимательно оглядел хищно изогнутый курок, проверил ход спускового крючка. Направив граненый ствол в окно, тщательно осмотрел блестящие, вьющиеся спиралью нарезы, конус пульного входа. Порядок. Собрав оружие, вернул револьвер в кобуру. Не торопясь, вытер несколько капель пролившегося оружейного масла, убрал в желтую седельную сумку масленку, ветошь и шомпол. Скрутил самокрутку, прикурил от длинной восковой спички с красной головкой. Глубоко затянулся, устремив невидящий взгляд в стену, и застыл, полностью погрузившись в себя. Только тонкий дымок зажатой в руке самокрутки медленно поднимался к потемневшему от времени потолку.
Клив очнулся лишь десять минут спустя, когда почти догоревшая сигарета обожгла сжимающие ее пальцы. Глаза, оторвавшись от стены, метнулись к источнику резкой боли. С коротким проклятием он швырнул окурок в таз с мыльной водой, и резко встал, заставив жалобно скрипнуть рассохшееся кресло. Подхватив со спинки кровати широкий оружейный пояс, затянул его на бедрах, привычно коснувшись изогнутой рукояти револьвера. Запахнув плащ, глубоко надвинул на лоб шляпу и вышел из комнаты. Большой медный ключ, весь в зеленоватых пятнах патины, остался лежать на широком подоконнике номера, но это совсем не волновало Клива. Он не собирался возвращаться.
Спустившись по лестнице, Клив быстро прошел через пустой зал салуна, и широко распахнув двери, вышел на улицу. Ледяной ветер швырнул в лицо горсть мелкой снежной крупы, заставил слезиться глаза и едва не сорвал с головы шляпу. Клив зябко поежился, чуть приподняв плечи. Моргнул, прогоняя слезы, и шагнул на укрытую снегом землю.
У здания городской тюрьмы, и по совместительству, офиса шерифа, он на мгновение остановился, окинув взглядом пустынную улицу. Никого. В такую погоду люди старались не выходить наружу, предпочитая коротать время около жарко натопленной печи. Женщины занимались рукоделием, а мужчины лениво листали пожелтевшие подшивки столичных газет, потягивая из кружек ароматный кофе, щедро сдобренный крепким кукурузным виски. Клив толкнул тяжелую дверь. Где-то над головой коротко звякнул колокольчик, сообщая дежурному об очередном посетителе. В лицо пахнуло уютным теплом хорошо натопленной комнаты, запахами хлеба, кофе и табака. За столом у дальней стены, развалившись на стуле, спал человек с серебряной звездой на груди. Ноги в потертых сапогах из толстой свиной кожи он водрузил на столешницу, являя миру стоптанные каблуки, шляпу надвинул на глаза, спасаясь от падающего из окна холодного света. Из под шляпы доносилось мерное посапывание,
то и дело, прерываемое тяжелыми вздохами.Клив широкими шагами пересек помещение, и приблизившись к столу, с силой опустил ладонь на доски столешницы. Стоявшая на краю чернильница подпрыгнула, опрокинулась, из-под откинутой крышки расползлось темная блестящая лужица. Спящий человек вздрогнул, сдернул с лица шляпу, одновременно скидывая вниз ноги. Стул, до этого опасно балансировавший на двух задних ножках, со стуком опустился на пол.
— Тьфу, Клив, ты здорово меня напугал, — сказал человек, поднимаясь из-за стола. Голос его предательски подрагивал.
— Где они, Майк? — слова прозвучали тихо, невыразительно. — Я должен их увидеть.
Майк Арлин наклонился вперед, подхватил упавшую на пол шляпу. Растерянно помяв в руках, бросил на стол. Пальцы барабанили по столешнице, выбивая нервную дробь. Его взгляд не отрывался от медленно увеличивающейся чернильной кляксы.
— Это против правил, ты знаешь, — еле слышно проговорил он. — Их будут судить…
— Не мели чушь! — голос Клива зазвенел, как натянутая струна. Глаза, еще мгновение назад, пустые и безразличные, полыхнули яростью. — Я хочу увидеть этих ублюдков!
Майк отшатнулся, едва не споткнувшись о стоявший за спиной стул, и оперся рукой на стену.
— Успокойся…
— Не надо меня успокаивать, — в голосе Клива звучала неприкрытая угроза. — Клянусь Богом, если мне придется тебя пристрелить, я так и сделаю. Ты веришь мне?
Майк медленно кивнул. С трудом оторвав взгляд от чернильного пятна, он посмотрел на стоящего перед ним человека. Белая, как мел, кожа, туго обтягивала выступающие скулы, заострившийся нос больше походил на клюв хищной птицы. Изогнувшиеся в жуткой полуулыбке губы обнажали крепко сжатые зубы, лоб перечеркивали вздувшиеся синеватые вены. В глубине темных провалов глазниц то и дело поблескивало адское пламя. Майк не был трусом. Но сегодня, взглянув в лицо своего друга, он видел смерть. Скажи он «нет», и Клив переступит через его окровавленное тело так же легко, как переступает человек еще содрогающуюся тушку убитой метким пинком крысы.
Майк примирительно поднял руки.
— Хорошо, хорошо. Но ты должен пообещать мне, что не сделаешь им ничего дурного. — Клив согласно кивнул головой. Маска смерти исчезла с его лица, теперь перед Майком стоял отчаявшийся, убитый горем, человек. — И еще, — тут Майк на мгновенье замялся, — ты оставишь свой револьвер здесь, в этой комнате.
Он ожидал услышать возражения и уже приготовился к спору, но Клив только молча кивнул головой. Распахнув плащ, он быстрым движением расстегнул массивную пряжку оружейного пояса и бросил его на стол. Майк недоверчиво уставился на лежащий перед ним револьвер, затем подхватил пояс и несколькими движениями обернул ремень вокруг рукоятки ремингтона. Открыв верхний ящик стола, он положил в него получившийся сверток, и с видимым облегчением задвинул его обратно.
— Клив, послушай, — неуверенно произнес Майк, — может, чуть подождем? Я сварю тебе кофе.
Тот отрицательно покачал головой.
— Хорошо. Только Господа нашего ради, держи себя в руках, — тяжело вздохнув, проговорил Майк. — Идем.
Он вышел из-за стола, поправил пояс с висящим на нем револьвером, и направился к небольшой двери в дальней стене комнаты. Открыл деревянный засов, чуть наклонившись, шагнул внутрь. Клив последовал за ним.
Часть здания, служившая теперь городской тюрьмой, была остатками армейского форта, построенного лет сорок назад. Вероятно, он защищал торговую миссию в те далекие времена, когда граница индейских земель проходила в двух милях от Трои. Понемногу стены ветшали и разрушались, а все увеличивавшееся население города испытывало острую потребность в строительном материале. Как бы то ни было, нетронутым остался лишь небольшой фрагмент первого этажа, к которому позднее и был пристроен офис шерифа.
Помещение тюрьмы представляло собой большую прямоугольную комнату, разделенную на две неравные части. В большей, предназначенной для охранников, стоял низкий деревянный лежак, стол и два табурета. Меньшая была поделена на четыре небольших клетушки. Три толстых стены, сложенных из обожженного на солнце кирпича, а вместо четвертой — тяжелая железная решетка, запиравшаяся на большой навесной замок. Окна — крохотные бойницы, забранные коваными прутьями, сквозь которые едва можно просунуть руку. Вся скудная обстановка камер состояла из вмурованных в стену деревянных лежаков, покрытых тощими грязными матрацами с набивкой из прелой соломы, да широких жестяных горшков для оправления естественных надобностей. На половине охраны с потолка свешивалась толстая ржавая цепь, оканчивающаяся крюком. А на нем, мерно покачиваясь, висела лампа с прикрученным фитилем. Оранжевый огонек, едва теплившийся за мутным закопченным стеклом, не мог развеять царящий в помещении полумрак.