По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
— Что-то он очень спокоен. Не может человек так быть спокоен, когда его в убийстве обвиняют, не должен он быть спокоен. А если невиновен, то тем более волноваться должен. И потом, вы заметили, — чувствуется, что он внутренне подготовлен к вопросам, как будто отрепетировал свои ответы заранее. Иногда автоматически отвечает там, где надо бы подумать, а иногда над простым вопросом раздумывает. Тут что-то не так.
— Ты, Игорь, свои психологические обобщения вместе собери и в конверте судьям отдай. Вот, мол, вам, товарищи судьи, доказательства вины человека в таком серьезном преступлении, как убийство,
— Но мы же сами чувствуем, знаем, что нашли убийцу! — воскликнул Колесников.
— Прав Володя. Мало знать и чувствовать, — сказал Алтаев, — мы должны теперь докопаться до истины — доказать или виновность или невиновность, нельзя отступать.
Шло время. Ежедневно Алтаев по нескольку часов просиживал с Шалимовым. Хотя разговоров об убийстве велось много, они ни на шаг не приблизились к истине. Вопросы типа «Ну как он?» почти прекратились. Колганов систематически вызывал группу Алтаева к себе и с Шалимовым поговорил раза два-три: результат был не лучше, чем у Алтаева.
— Молчит? — спросил Алтаева Арсенян, столкнувшись с ним в коридоре после общего собрания.
— Плохо, Юра. Как в твоей песне, помнишь?
Не брал я на душу покойников И не испытывал судьбу, А я, начальник, спал спокойненько И весь ваш МУР видал в гробу, —страшно искажая мотив, пропел Игорь.
— Ой! Ты лучше стихи читай, Алтаев. Жалко, конечно, а признается — не легче. Что от признания толку? Ну, ни пуха ни пера!
От допроса к допросу Шалимов становился все более молчаливым и замкнутым. Он уже не спорил с Алтаевым, как раньше, по различным вопросам, ничего не говорил даже на темы, не относящиеся к его делу. На вопросы отвечал односложно: «Забыл», «Нет, не я», «Не помню»… Часто просто молчал и слушал монологи Алтаева о добровольном признании, о совести. Слушал и молчал. И вдруг…
В один из длинных июльских вечеров, когда Алтаев, изрядно устав, в который раз задавал надоевшие вопросы и говорил про совесть, Шалимов вдруг резко выпрямился на стуле и сказал:
— Да, я! Я убил этого Семнова или как его там?
Игорь вздрогнул, ему показалось, что он ослышался. Нет, Шалимов сидит перед ним, смотрит прямо в глаза и ждет. Алтаев встал из-за стола, подошел к арестованному:
— Мы давно это знали, Николай. Еще когда запрос в колонию посылали, начали тебя подозревать.
Шалимов разминал в руке сигарету.
— Хоть не нашли меня сразу, а покоя не было, боялся я все время. Вначале почему-то не очень, а потом… — Шалимов затянулся. — Лежишь на нарах вечером, думаешь, ждешь чего-то. Теперь все, чистый, ничего больше нет.
— А подробности помнишь?
— Плохо помню. Весной дело было, в шестьдесят девятом году. Месяца не знаю, март или конец февраля. Стоял я около «Художественного», выпивши был. Какой-то парень меня толкнул, заспорили, обозвал он меня и пошел. Психанул я — и за ним. Догнал,
в подворотне ножом ударил и убежал. Не знал, что с парнем, думал — ранил. Потом уже, когда шум пошел, узнал, что убил…— А нож какой был? Где он?
— Сапожный нож, я его выбросил в подворотне где-то.
— А одет во что был?
— В куртке, в пиджаке этом голубом был. Я домой прибежал, снял его, бросил. Мать мне его в колонию два года назад прислала. Я его сразу выбросил.
— А выпил ты тогда почему?
— Кто его знает! Приятель угостил, сказал, что именины у него, спасибо ему! Разве я трезвый такое сделал бы? — Шалимов нервно передернул плечами. — Теперь все, больше ничего не помню.
— А что за приятель?
— Я его и не знаю толком, он старше намного. Помню, что звали его Кириллом.
— А фамилию не знаешь?
— Этого я и раньше не знал.
— Хорошо, сейчас иди и постарайся вспомнить подробности. — Алтаев направил Шалимова в камеру.
Вот оно — признание, а что с ним делать теперь? Алтаев, конечно, знал, что признание не «царица доказательств» и его одного мало, крайне мало. Если есть другие доказательства, то признание, по сути дела, больше нужно самому обвиняемому, чтобы учли — раскаялся, все осознал. А здесь что?
Вдруг Шалимов взял на себя чужое преступление, знал подробности и взял? Хотя вряд ли. Уж очень серьезное наказание за убийство. Такие дела просто так на себя не берут. Да, он, конечно, убил, но чем доказать? Косвенными уликами — трудно, не легче, чем поймать преступника.
— Значит, признался! Что же теперь будет? — спросил Зимин.
— Работать опять будем, Володя, наверное, даже больше, чем раньше. Тогда у нас сроков не было, а теперь будут.
— Теперь мы сообща будем вспоминать уголовный процесс, в частности раздел о прямых и косвенных доказательствах, — сказал Колесников. — Итак, кто что помнит?
— Уголовный процесс — это очень хорошо, — задумчиво проговорил Алтаев. — Вы помните, как в университете теорию косвенных доказательств читали?
— Там-то здорово читали, — Зимин посмотрел на Колесникова. — По делу нужен новый материал.
— Нет нового, не будет теперь уж до конца, — взорвался Колесников. — Теоретики мы! Я сам знаю, что косвенные доказательства — это не прямые.
— Хорошие ты формулировки даешь, Валера: хлеб — это не колбаса. Если у нас нет прямо указывающих на его невиновность или виновность доказательств, надо искать те, которые хоть побочно на это указывали бы. Вот и будем искать, — закончил Алтаев.
— А как? — Валера в первый раз столкнулся с таким делом, и применять теорию косвенных доказательств на практике ему еще не приходилось.
— Закон требует, чтобы косвенные доказательства в совокупности представляли собой цепь улик.
— Сделаем цепь, найдем все улики и свяжем, — храбро сказал Колесников.
— Тут еще одно правило есть, — продолжал Алтаев. — Доказательства должны быть звеньями одной цепи, и если хоть одно звено из цепи выпадет — все! Вся цепь рушится. Да, с прямыми легче: показывает очевидец — видел, как они грабили, да еще потерпевший опознает — одно удовольствие доказывать. Там пусть одно доказательство и выпадет — ничего страшного, а здесь одно к одному должны быть.