Победитель. Апология

«Ничего не выйдет — Маркин подписал приказ. Внеочередное дежурство. Я до слез расстроилась». Еще бы! А до вылета самолета — сутки. Меньше. Твое лицо, продолговатое, как огурец, неописуемо тупеет в такие минуты. «А как же путевки?» Виноватое пожатие плеч — живой рыбкой шевельнулся кулон во впадине между грудями. «Езжай один, если хочешь. — Мольба и страдание в темных, уже и впрямь завлажневших глазах. — Отдохнешь. Тебе надо отдохнуть. А мою — сдай».

«Да вы что, товарищ! Обратно не принимаем. Тем более в день отъезда. Зайдите на всякий случай часа в два. Тут была с утра девочка, просила путевку — куда угодно, ей все равно. Придет после обеда».

— …Суббота за вами, Лариса Павловна. Любая, на ваш выбор. Спасибо, говорю. — Быстрая смешливость в голосе, и ты видишь вместе с супругой всю комичность этой запоздалой любезности. Тебе, однако, не до смеха. Из помалкивающего обвиняемого (где шатался до двух ночи?) превращаешься в молчаливого обвинителя (захотела б — отпросилась). А почему бы и нет? На двухдневное одиночество как-никак обрекла подруга жизни.

— Я сварю яйца? — Закончив туалет, стоит — неотразимая и праздничная, руки опущены. — Или пожарить?

Не дай маху, капитан! Помни: ты обижен.

— Я сам сварю.

Именно так — буркнуть, не удостоив взглядом. Несмотря на утренний дефицит времени, терпеливо ждет секунду, другую и лишь потом неслышно выходит в кухню.

Стоп, ты пропустил упражнение. Приседание. Что-то рассеян ты нынче. Мыслишь? Так будь последователен, позвони в клинику: «Не откажите в любезности, кто дежурил в ночь с субботы на воскресенье? Это из кинохроники. Мы готовим фильм о людях в белых халатах. Моя фамилия Феллини».

Недопустимо быть рассеянным в понедельник. Понедельник — день лекций. Тема сегодняшней — организация ремонтного хозяйства. «Кто дежурил в ночь с субботы на воскресенье?» Суетишься, Рябов! Мало тебе изображать оскорбленного мужа, тебе хочется взаправду быть им? Зачем? Чтобы с чистой совестью отправиться через пять дней в неведомое тебе Жаброво?

Форсируй: девятый час, а еще собираешься забежать к тетке Тамаре. Раз в жизни можно сократить комплекс. Восстанови дыхание. Вот так.

«Жаброво? Поставьте мне «неуд» по географии — впервые слышу. И далеко от Светополя расположено селение со столь поэтичным названием?» — «Восемьдесят километров. Три часа на автобусе. Вот, возьмите». — «Что это?» — «Я вам за путевку недодала. Она стоит пятьдесят один тридцать». — «А-а. Благодарю вас. Но тут рубль тридцать пять. Сейчас я вам дам пятак сдачи». Никакой реакции! Тогда, в автобусе, что вез вас в аэропорт, ты был ей безразличен, как дерево — лысеющий развязный франт с улыбкой до ушей. В следующую секунду автобус круто затормозил, но ты инстинктивно выставил руку и успел придержать девочку, сам же ткнулся лицом в спинку переднего сиденья. Сколько мужской грации было в этом движении! Лишь на другой день ты перещеголял сам себя, плюхнувшись с причала в воду — в носках и белых трусиках — спасать мальчугана, который плавал, как дельфин. «Вот теперь мы с вами в расчете. — У тебя достало сообразительности не потереть ушибленного места. — Я честно отработал пятак, спасая вам жизнь». Она улыбнулась и, кажется, впервые задержала на тебе взгляд.

До пояса растертый после ледяной воды жестким полотенцем, входишь в кухню. Два замечательных яйца ждут тебя на влажной тарелке. Заботливая супруга… «Я не желаю быть только женой, только матерью. Не желаю, понимаешь! Прежде всего я женщина, и всегда буду ею». — «Спасибо. Я признателен, что ты не собираешься менять свой пол». — «Не надо, Слава! Пожалуйста, не надо!» — Доверительно и взволнованно, а глаза надеются, глаза верят, что ты поймешь ее — в отличие от своего бестактного папы, который, оказывается, спит и видит, когда вы плодиться начнете. «Грубо, доктор, грубо». — «А он не грубо сует нос не в свои дела? У него есть внучка — вот пусть и одаривает ее своей любовью…»

— В мешочек.

— Неужели? — удивляешься ты.

А собственно, что такого сказал отец? Просто выразил предположение в обычной своей поэтически-метафорической манере, что скоро, должно быть, появится младая поросль. Или не скоро? «Как ты себя чувствуешь, детка?»

Тут, конечно, папа хватил лишку. Даже ты не дерзаешь задавать подобные вопросы, хотя сколько раз в тебе начинала биться преждевременная надежда. Разумеется, преждевременная, ибо, пока нет квартиры, о каком ребенке может идти речь! Здесь твоя осмотрительная супруга права, и, кажется, сегодня ты видишь эту ее правоту как никогда ясно.

Наливает чай. Торопливые обжигающие глотки. Подымается.

— Сегодня — нормально.

Нормально — в смысле не задержусь. Ни собрания, ни конференции, ни разборов истории болезни? Что так? Сосредоточенно намазываешь маслом хлеб. «В современной жизни ревность нелепа, как керосиновая лампа». Недурственный афоризм придумала супруга. Ты даже не удержался и процитировал его братцу, присовокупив: «Как сказала одна наша общая знакомая». — «Ну и дура!» В нокаут, чистый нокаут повергают тебя столь тонкие аргументы — враз утрачиваешь ты все свои боевые качества полемиста. Братец умеет это. С ним ты делаешься ненаходчив и скучен, как доцент Архипенко. Даже брюки, к пошиву которых, теперь уже у «своего» портного, относишься с умопомрачительной серьезностью, кажутся тебе мешковатыми.

Мелко и легко обстукиваешь яйцо ложкой. Братец — разрушитель. Выродок в семье, девиз которой — созидание. Именно это слово начертано золотыми буквами на семейном знамени, которое вот уже три десятилетия держит в неслабеющих руках директор кондитерской фабрики. С сарая начала, где варили леденцы и лепили из отрубей пряники, а ныне — современное производство, продукцию которого знает даже Москва.

Разрушитель… Но разве не были ими художники во все времена? В отличие от вас, созидателей. Ах, филистеры! Ах, бюргеры! Работа, дом, режим, который неукоснительно соблюдается. Красивая жена. Дети… «Дети-то будут у вас? — Братца, оказывается, тоже волнует это. — Будут! Пухленький мальчик с невинными материнскими глазами. Вы будете жить долго и счастливо и умрете в один день».

За второе яйцо принимаешься. Почему — мальчик? Урод в великом мужском братстве, ты предпочел бы иметь дочку.

Чай горяч и душист. Восхитительный чай! — виртуозное искусство диктора областного радио. В повара бы ему, в кулинары… Спешишь? Боишься, не успеешь подать дубленку жене? У тебя закаленная воля, кандидат, но ты не в силах усидеть на месте, когда в коридоре одевается женщина. Пижон! Не в силах, даже если эта женщина — собственная жена и партнер по игре в обиженного супруга.

Выходишь, дожевывая. Замшевые сапожки со шнуровкой — вторых таких нет в Светополе. Не подаешь виду, но тебе лестно видеть это шнурованное чудо на ногах лучшей женщины терапевтического отделения. Согнувшись, натягивает второй сапог. Полные, с ямочками, колени. Снимай с вешалки дубленку, трижды пижон!

«Лариса… Меня Ларисой зовут». Даже у тебя, уже столько слышавшего ее грудной, с придыханием, голос что-то быстро пробежало внутри, а братец — эмоциональный, «заводной» братец — хоть бы ослабил критический прищур! Какой там восторг, что ты заранее тайно и самонадеянно смаковал, когда торжественно вел ее знакомить с ним. Ничуть не бывало! Сдержанно-оценивающее внимание, вежливость, даже сухость. Полно, да братец ли это? Кажется, ты испытал некоторое разочарование, но куда сильнее была радость вдруг обретенной уверенности. Вообще-то, ты был поразительно везуч в то время — у тебя клеилось все, за что ни брался, и все же ты не сразу поверил, что эта роскошная женщина может быть к тебе благосклонна. С веселым отчаянием добивался ее царского расположения. Оказалось, небезуспешно. У тебя голова шла кругом: где бы вы ни появлялись, она была в центре мужского внимания, а ты умышленно держался чуть в стороне, со смиренной скромностью триумфатора. Уже тогда ты подумывал о женитьбе, однако язык не поворачивался заговорить об этом. Братец — да-да, братец — поостудив своим необъяснимо прохладным отношением к ней, подвиг тебя на этот шаг. Ты понял вдруг, что она не так уж недосягаема. Вот ахнул бы он, узнав, что имеет честь быть вашим сватом!