Победителей не судят

Маленький отряд двинулся в сторону набережной к мосту Альберта, где их должен был подобрать отец Котлеты, владевший небольшим грузовичком. Почти у каждого за спиной висел рюкзак с одеялом и продуктами. Толстяк — он же Генрих Виллашек — гордо топал с «обезьяной» на спине, неся настоящий солдатский ранец с деревянным каркасом и крышкой из рыжей с белыми подпалинами телячьей шкуры. Птицелов — Максимилиан Беппе — получил в наследство от отца — бывшего солдата альпийских батальонов Эрвина Роммеля — австрийский горный рюкзак со множеством карманов, ремешков и кулисок. Самый маленький из всех — Вальтер Фишер по прозвищу Таблетка (а также Пилюлька, Аптекарь и т. п.) — пришил лямки к старой солдатской сухарной сумке и носил ее на боку, словно почтальон. Его отчим работал провизором в небольшой аптеке в Нойштадте, и Таблетка, как никто другой из местной детворы, разбирался в назначении лекарств, советуя их всем подряд: и больным, и здоровым.

Алекс, будучи родным братом лидера этой шайки, не имел по этому поводу никаких преимуществ перед остальными. По складу характера он был мягок и даже застенчив. Общаясь со сверстниками, он мог позволить себе крепкое словцо, но в присутствии взрослых всегда был предельно вежлив и уважителен. Обычно матери любят как раз таких, невольно превращая некоторых из них в «маменькиных сынков», но материнское сердце Вильгельмины Шеллен больше принадлежало ее первенцу, ее маленькому Принцу, который вырос и, несмотря на некоторую ершистость, был так же нежно привязан к матери. Алекс чувствовал это, но их искренняя дружба с братом, готовым всегда вступиться за младшего, кто бы его ни обидел, компенсировала некоторую несправедливость в распределении материнской любви. Словно эта любовь и забота переходили к нему, пройдя через Эйтеля.

Конечно, не одна только страсть к рыбалке объединяла этих ребят, заставляя совершать походы в поисках клевых мест на Везенице, Мюглице, Поленце и десятках других мелких притоков Эльбы, куда заходили спустившиеся с Рудных гор ленок и даже форель. Очкарик, например, вообще никогда не брал с собой удочку, предпочитая альбом для рисования или книжку, а вечно голодные братья-близнецы Хольцеры — Франц и Леопольд (по прозвищу Француз и Суслик), кроме рыбалки занимались еще и расстановкой силков на зайцев и прочую мелкую живность здешних полей и лесов. С помощью хитроумных клеток, мастером по изготовлению которых был Птицелов, ловили они и птиц. Их затем продавали на птичьем рынке в Дрезден-Плауене. Что касается Таблетки, то этот веснушчатый паренек, если не мешался у всех под ногами, то носился с сачком за бабочками или с видом знатока собирал лечебные травы. По большому счету всех их сплачивала любовь к природе и искренняя детская дружба, не признающая ни сословных, ни профессиональных различий их родителей. Их, детей безработного и доцента, художника и мясника, рабочего фарфоровой фабрики и солдата-инвалида, собирал вместе ночной костер с печеной картошкой, страшными рассказами и нескончаемыми затеями.

Они были индейцами и мушкетерами, рыцарями круглого стола и полудикими викингами, пиратами, заброшенными на необитаемый остров, и старателями, всерьез пытавшимися найти золото на безымянном ручье. А вообще-то они называли себя «Дрезденскими чертополохами». Как и любая другая более или менее сформировавшаяся городская подростковая группировка, они просто обязаны были иметь название. Часто, рассевшись вокруг костра, насытившись и выкурив трубку мира, еще днем слепленную из прибрежной глины и обожженную тут же на углях, они приступали к одному из самых значительных для мальчишеского детства таинств — ночным рассказам. В этом особого рода театральном действе каждый принимал участие, но в какой-то момент кто-то наиболее одаренный завладевал всеобщим вниманием, а все остальные становились самыми внимательными и благодарными слушателями. В компании «чертополохов» таким был конечно же Очкарик (он же Заика) — Вилли Гроппнер — сын университетского доцента. После недолгих уговоров, когда подходила его очередь, он с показной неохотой брался за дело:

— Н-на чем мы там остановились, в прошлый раз? Я что-то уже и н-не помню…

Ему наперебой подсказывали, и через несколько минут ни резкий крик ночной птицы, ни выстрел смолевого сучка в костре были уже не в силах отвлечь слушателей от очередной захватывающей истории. Никто не замечал, что порой рассказ изобиловал противоречиями и пропусками, а нить повествования была сложна и запутанна, словно морской узел.

— Я вам забыл сказать, джентльмены, что этот герцог, н-ну… тот, что упал с лошади, так вот, он имел шрам на щеке от копья, и за это его прозвали Меченым…

Маркизов и герцогинь «Двух Диан» через несколько вечеров сменяли старатели и собачьи упряжки «Белого Клыка», сорванцов из «Тома Сойера» — безнадежные окопы и смерть «Западного фронта», на котором не было перемен… Все это в пересказе сверстника-мальчишки воспринималось и впитывалось гораздо лучше, нежели на школьном уроке в хорошо отработанном литературном изложении штудиенрата. А потом, когда глаза многих уже слипались, они выбирали дежурных, а все остальные перебирались в большой шалаш, построенный из сухих жердей и еловых веток. Но и здесь, в кромешной темноте кто-нибудь вдруг вспоминал страшную историю про «черного» рыцаря или болотную ведьму, и сон откладывался еще на целый час.

В тот день они шли на одно из «своих» мест — поле Германа близ давно заброшенной фермы на берегу крохотной речки Везениц. Говорят, что в самом начале Великой войны хозяин фермы и четверо его сыновей продали скот, отправили женщин в город, забили окна и двери дома досками, а сами записались в резервный полк саксонской кавалерии. Никто из них не вернулся назад. После войны земельный комитет выкупил часть земли у вдовы хозяина, но участок с постройками та отказалась продавать. Возможно, и теперь он числился во владении кого-то из наследников, однако никто из них в этих местах не появлялся. Когда-то, еще в начале двадцатых, ферму разграбили: вероятно, не раз здесь останавливались отряды Фрейкора или Черного рейхсвера. Не исключено, что в те неспокойные годы она служила прибежищем для бандитов и была свидетелем их преступлений. Но с тех пор вот уже много лет все в этих местах заросло кустами дикой малины и ежевики вперемешку с крапивой и осотом. Ковер высокого разнотравья скрыл последние следы ведшей туда когда-то дороги, а заросли ольхи не позволяли даже с близкого расстояния угадать, что за ними скрывается дом с остатками красной черепицы на покрытых мохом и плесенью черных досках. В отличие от заброшенных замков и монастырей, которых в те годы еще немало встречалось в Веймарской Германии, эти руины не привлекли бы теперь внимания даже бездомных.

Но однажды они просто очаровали «племя индейцев чиануко», которыми под воздействием романов Карла Мая и Фенимора Купера прошлым летом был отряд со Старой Рыночной площади. Как-то весной братья Шеллен в сопровождении Генриха Виллашека привезли сюда свой новый планер. Большая и ровная поляна была подходящим местом для испытаний. Помешанный на авиации Эйтель почти всю зиму собирал точную копию «фоккера» Красного Барона. Он покрасил модель в ярко-алый цвет, наклеил на киль и крылья вырезанные из белой и черной бумаги кресты и, выпросив у отца флакон дамарного лака, довел свое детище до совершенства: В разобранном виде мальчики привезли модель на автобусе в Хайденау, откуда почти до самой поляны их подбросил на своей телеге местный крестьянин. Однако собранный триплан, оснащенный слабеньким мотором из скрученной резины, оказался слишком тяжел. Всякий раз, пролетев несколько метров, он падал на сухую траву, бессильно молотя по ней пропеллером. Братья были вынуждены снять верхнее крыло — летные качества заметно возросли. Вздохнув, Эйтель убрал и среднее крыло, превратив знаменитый триплан в моноплан, и, немного помедлив, снял еще и колеса. Алекс до отказа закрутил резину, Эйтель разбежался, и красный самолетик впервые пошел вверх. Встречный ветер поднял его очень высоко, развернул и понес в сторону леса. Мальчишки с криками бросились следом. Продираясь сквозь заросли ольхи и кустарников, они неожиданно наткнулись на забытую ферму.

— Мы н-назовем эту поляну полем Германа, — сказал позже Очкарик.

— А почему не лужайкой Фридриха Великого? — усмехнулся Эйтель.

— Потому, д-досточтимый сэр Быстрый Бизон, что, согласно исследователям н-наших ученых, Тевтобургский лес был где-то здесь, в Саксонии. А раз никто не знает, где точно произошло сражение, то будем считать, что как раз вот тут. Пусть кто-нибудь д-докажет обратное.

На том и порешили. Ферму назвали замком «Мертвого викинга», присвоив персональные и не менее зловещие названия каждой постройке. В первый же день они нашли здесь кучу всевозможных предметов исключительной ценности, включая ржавый пистолет, солдатскую фляжку и зазубренный штык.

— Чтобы это место стало по-настоящему нашим, — не унимался неугомонный Очкарик, — нужно провести обряд освящения.

— Попа, что ли, сюда позвать? — спросил Толстяк.

— Нет, это должен быть языческий обряд и непременно в полночь п-полнолуния. И обязательно с жертвоприношением, — добавил Очкарик.

— Здорово! — обрадовался Толстяк. — А кто будет жертвой?

— Да кто угодно! Суслик с Французом поймают какого-нибудь зайца или курицу. На поляне есть большой камень — он будет алтарем. На нем мы произведем заклание жертвы, которую посвятим духам древних германцев… — Отец Очкарика работал на кафедре индогерманистики, что не могло не отразиться на наклонностях сына.

В целом обряд «освящения» прошел на высоком уровне. Через несколько дней как раз была фаза полной луны. Прознав о готовящемся, к основному составу «язычников» прибилось еще несколько шалопаев из соседних дворов. Очкарик, Котлета и Алекс (за высокий рост, худобу и стройность прозванный Мачтой) изображали жрецов, Эйтель (лет с пяти, возможно за достаточно редкое имя, к нему приклеилось прозвище Принц) был чем-то вроде верховного понтифика. В то время, когда жрецы произносили магические заклинания, а усевшаяся вокруг большого костра толпа, предвкушая нечто страшное, тихо подвывала и дурачилась, он с важным видом бросал щепотки пороха в огонь. На нем была мантия из старой простыни с нарисованной на груди красной руной смерти. Потом, накинув на головы одеяла, «язычники» обступили алтарь, и «жрецы» зарезали бедного кролика. Мальчишкам не раз доводилось убивать и освежовывать мелкую живность, а порой и бездомную собаку, но убийство кролика на этот раз привело Алекса в особенный трепет. Когда Очкарик, воздев руки к луне, общался с духами Оттона или Генриха Птицелова, он вместе с Толстяком держал теплую трепещущую тушку в томительном ожидании, когда его брат совершит ритуальный удар кинжалом. Он осознавал жестокость этого убийства ради забавы, но ничего не мог поделать. Затем состоялся шумный пир. По кругу вместо кубка пошла бутылка кислого рислинга…