Побег

– Где все?
– хрипло спросил он.

Портиш подозрительно покосился на Кирилла:

– Что - где?

– Ну все. Лагерь где весь?

Портиш наконец понял.

– Спал ты, что ли?
– Он зло сплюнул в пыль.
– Отпустил учетчик всех. Как подарочек преподнес...

Он ожесточенно заскреб свою цыганскую буйную бороду, а затем, собрав ее в кулак, немилосердно дернул и, охнув, удовлетворенно зашипел. То ли от боли, то ли от удовольствия.

– Все равно ж гад припомнит нам этот подарочек! Не на плацу, так в Головомойке или в самом бараке...

Портиш ожег Кирилла взглядом, словно это он был учетчиком-смержем, и вдруг заорал:

– Ну, чего стоишь, блястки выпялил?! Идем! Скоро давать жрать будут...

Кирилл тоскливо посмотрел в сторону ворот. Со Слепой Дороги, издалека, уже только чуть слышно долетало буханье стальных листов платформы. Значит, никто тебя, кроме меня, не провожал. Никто. Все разбежались... Он тяжело вздохнул и зашагал вслед за сильно косолапящим Портишем. Хоть бы меня в свое время кто-нибудь вот так же проводил взглядом...

Солнце поднялось уже довольно высоко и стало слегка припекать. Последние клочки тумана исчезали, высохли намоченные росой стены деревьев-бараков, их окна и двери начали постепенно зарастать, чтобы вечером, когда все вернутся из Головомойки, вновь открыться и принять в вонючее логово на жесткие насесты нар усталые, измученные тела.

За бараком, на жестком, как обрезки белоснежного пенопласта, мхе уже сидело несколько человек и пинов. Безрадостное это было зрелище. Унылое. Пины забились в куцую тень барака и о чем-то приглушенно пересвистывались. Люди же понуро молчали. Кто сидел на корточках, поджав под себя ноги, кто полулежал, облокотись на руку. Словно ждали чего-то. Спрашивается, чего можно ждать? Разве что утреннюю баланду...

На Портиша с Кириллом никто не обратил внимания, только Пыхчик бросил косой взгляд, когда разбитые всмятку ботинки Кирилла остановились возле его лица.

– Ну?
– сказал Кирилл.

Пыхчик молча подвинулся.

Кирилл нагреб мха под стену барака и сел. Портиш опустился рядом на колени, пошарил у себя за пазухой и достал тряпичный сверток.

– Сыграем?
– предложил он, заглядывая в глаза Кириллу. В свертке затарахтели костяные фишки.

Кирилл покачал головой, прислонился спиной к стене барака и прикрыл глаза.

– Ну, во! А чо я тебя ждал?

Кирилл только пожал плечами. Хотелось прилечь и подремать, но с правой стороны лежал Пыхчик, а слева сидели Михась с Ларой. Лара уткнулась Михасю в плечо, в ветхую, разлезающуюся просто на глазах куртку и плакала. Он успокаивающе гладил ее по спине.

– Ребеночка хочу!
– всхлипывала она.
– Слышишь, хочу! Маленького, кричащего... Я родить хочу!

Кирилл поморщился. Опять завела! По три раза на дню... Портиш фыркнул.

– Бабе что надо?
– рассудительно произнес он.
– Бабе мужика крепкого надо.

Лара вздрогнула и впилась в Портиша опухшими от слез глазами.

– Ты, пенек кривоногий!
– с ненавистью крикнула она ему в лицо. Это кто - ты мужик крепкий?!

Она вскочила. Михась хотел ее удержать, но она его оттолкнула.

– Мужики!
– крикнула она.
– Знаю я всех вас! Все вы одинаковы!

Михась вскочил рядом с ней, схватил за плечи.

– Да пусти ты меня!
– Она снова попыталась отпихнуть его.

– Глаза б мои вас не видели! Мужики! Тоже мне!.. Вам что надо?

Она наклонилась над Портишем.

– Вам только одно и надо - и довольно! Тьфу на вас!

Плевок застрял у Портиша в бороде, глаза у него налились кровью, он вскочил:

– Ты что, баба, сдурела?!.

Может быть, он и ударил бы, но тут из-за барака вынырнула сухопарая фигура Льоша в пестрой, переливающейся всеми цветами неснашиваемой куртке, смотревшейся в сравнении с тряпьем остальных лагерников откровенно вызывающе и являющейся не только отличительной приметой Льоша, по которой его узнавали издалека, но также и предметом зависти большинства. Льош мгновенно оценил обстановку и положил руку на плечо Портиша.

– Докатились, - сдержанно сказал он.
– Уже кидаемся друг на друга, как звери...

Он сильнее надавил на плечо Портиша.

– Сядь.

– А я что, - забубнил Портиш и поспешно опустился на землю.
– Я ведь ничего... Она все. Сказать, право, нельзя...

Лара снова уткнулась в плечо Михасю и, давясь слезами, что-то пытаясь сказать хрипящим, сорванным голосом, зарыдала.

– Ну, что ты, что ты, - безуспешно принялся утешать ее Михась, одной рукой гладя ее по волосам, а другой легонько похлопывая по спине.

Льош отстранил Михася, взял лицо Лары в ладони и стал массировать ее виски. Через мгновенье спазм отпустил ее горло, руки безвольно, плетьми, повисли вдоль тела - она теперь только еле слышно всхлипывала, а затем и вовсе затихла.

– Вот и все, - пробурчал Портиш.
– А шуму-то, шуму...

Корявыми пальцами он принялся, как гребенкой, вычесывать плевок из бороды.

– Да, шуму действительно многовато, - вздохнул Льош и передал Лару в руки Михасю.

– Посиди с ней немного, пока успокоится.

– А в том, что она хочет ребенка, - проговорил он уже Портишу, даже здесь, в этих условиях, ничто не смешно и не предосудительно. Произвести на свет нового человека никогда не было смешно. И родить его - не только высшее и прекраснейшее предназначение женщины, но и огромнейшее счастье.

– Особенно здесь, - желчно подхватил Кирилл.
– Смержам на потеху...

Льош грустно посмотрел на Кирилла.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду, - тихо, глядя в глаза Кириллу, сказал он. Затем перешагнул через вытянутые ноги Пыхчика и направился к пинам.

Пины прекратили пересвист и выжидательно повернули к нему головы.

– Привет честной компании!
– шутливо поздоровался Льош и присел рядом с пинами на корточки. Ослиные уши пинов доброжелательно зашевелились.

– Здравствуй, Василек, - персонально поздоровался Льош с крайним из пинов и что-то быстро просвистел ему.

Пин внимательно склонил голову и вдруг, подпрыгнув, вскочил на короткие десятисантиметровые лапки и закачался на них. Льош выжидательно замолчал.

– Не знаю, - наконец сказал Василек патефонно-хриплым писклявым голосом. Будто и не он сказал, а старую, заезженную пластинку поставили на большую скорость.
– Я думаю, что следует посоветоваться с Энтони...