Побочный эффект

Сергей в третий раз задал все тот же вопрос:

— Ты о чем?!!

Ловко выхватив из лежавшей рядом сумочки фотографию, Лариска с готовностью сунула ее под нос Русакову:

— Вот о чем! Вот о чем!!! Я все надеялась, что у нее проснется совесть и она сама расскажет тебе. Но мои надежды не могли оправдаться. Потому что та, что все эти годы скрывалась за маской порядочного человека, оказалась последней дрянью! Маришка, девочка моя дорогая, прости, что вся эта грязь выплыла при тебе, но ты уже взрослая. Я не смогла удержаться. Не могу смотреть в ее лживые глаза. И вы простите, Вероника Николаевна — я не хотела сделать вам больно. И ты, Сергей, не держи на меня зла. Обижайся и злись на предательницу, а не на вестника, принесшего в дом дурные новости. Я только хотела помочь тебе избежать лживых признаний и обещаний.

Речь ее была выспренно-фальшивой, явно приготовленной загодя, вызубренной, как урок по физике. Никто ни на минуту не поверил в ее искренность. Но с такой болью заиграли желваки на лице Сергея, такое отчаянье отразилось на нем, что все за столом, еще не видя фотографии, поняли — это страшный компромат, подтверждающий каждое сказанное Лариской слово.

Русаков в сердцах швырнул фотографию на стол, и, метнув в сторону жены взгляд разъяренного раненного льва, вышел из гостиной.

Фото воткнулось углом в заливное, несколько раз покачнулось, но устояло: заливное сыграло для него роль подставки. И теперь фотография стояла посреди стола и любой мог любоваться изображением.

Любоваться было чем. Снимок вышел мастерский, высокохудожественный. Балкон ресторана 'Домашняя кухня' был на нем еще больше, чем в реальности, похож на романтическую беседку. Чугунные колонны, распускавшиеся вверху причудливыми зимними безлистными ветвями, создавали впечатление ореола из оленьих развесистых рогов — или так лишь казалось в пикантной ситуации, в которую все попали милостью Лариски? Стоявшие под этим ореолом двое бесспорно выглядели парой. Поза весьма красноречиво свидетельствовала о слишком тесных отношениях: его руки у нее на груди будто бы придерживали лацканы пиджака, но чужие руки женщина ни за что не подпустит так близко. Они не целовались, но поза и выражение их лиц говорили лучше поцелуя: между этими двумя гораздо больше общего и запретного, чем обычный поцелуй.

Пожалуй, фото полуобнаженных или вовсе обнаженных людей выглядело бы менее эротично, чем это изображение двоих, пожирающих друг друга взглядами, готовых отдаться друг другу прямо здесь и сейчас, в этой прозрачной беседке, насквозь простреленной резкими лучами фонарей, в присутствии миллионов свидетелей-снежинок…

Это фото, казалось бы, абсолютно невинное, было настолько пропитано эротикой, что она будто капала с фотографии, растекаясь прямо по заливному. Ни один зритель никогда в жизни не поверил бы, что на снимке — двое посторонних людей, разгоряченных быстрым танцем и соединенных на пару мгновений разве что пиджаком. Фотография запечатлела нечто совершенно иное. Глядя на нее, Ирина сама усомнилась в верности мужу.

***

— Я сама усомнилась в верности мужу… Знаете, если бы эта фотография попала на какой-нибудь фотоконкурс, она непременно выиграла бы главный приз. Даже нет — она собрала бы море главных призов всех мировых фотоконкурсов! Лариска, конечно, редчайшая дрянь, но снимок у нее вышел гениальный. Не каждый признанный мастер сумел бы сделать хотя бы бледную его копию. В этом снимке уместился целый несуществующий роман. Чтобы поверить в то, что у этих людей давние и страстные отношения, не нужны ни дополнительные доказательства, ни богатая фантазия. На снимке все это буквально написано.

Погрузившись в воспоминания об утраченном счастье, Ирина замолчала. Попутчица терпеливо ожидала продолжения.

***

Уверения в верности результатов не принесли.

— Молчи! Не смей лгать! Я видел это фото собственными глазами! Или это фотомонтаж? Скажи, что это фотомонтаж. Скажи — я поверю. Скажи! Монтаж? Или это было на самом деле?

Легче всего спрятаться за спасительной ложью. Крикнуть:

— Конечно, фотомонтаж! Разве это может быть правдой?

Но нет, ложь, даже если это ложь во спасение, неприемлема. Не могла Ира лгать, глядя в доверчивые глаза мужа.

— Нет, не монтаж, но это все равно неправда. Не верь ей, слышишь, не верь! Я просто выпила слишком много шампанского…

Он не дал договорить:

— А, шампанское во всем виновато. Ну конечно…

— Да нет, не шампанское. Я, я сама виновата, только ведь ничего не было! Выслушай меня — ничего не было, ничего! И быть не могло, ведь он совсем мальчишка! А я не Пугачева, меня дети не интересуют. Он меня даже не поцеловал, он только набросил на меня пиджак, и все! Пиджак, понимаешь? Или пиджак — это уже измена?

В глазах Русакова засветилась надежда. Совсем чуть, едва заметным огоньком, но это была надежда.

И тут снова вмешалась подлая Лариска. Знала, что, не будь ее рядом, вся афера может лопнуть, а потому стояла у самой двери, подслушивая каждое слово сквозь неплотно прикрытую дверь. Встряла в разговор, едва почувствовала, что Сергей готов поверить жене:

— Пиджак, говоришь? Честная, говоришь? А что ж ты, такая честная, без мужа по вечерникам шляешься?

— Вон отсюда, дрянь! — сорвалась Ирина.

— Это ж корпоратив. Только для сотрудников, — недоуменно произнес Русаков.

— Это она тебе сказала? — в глазах Лариски плескалось торжество. — Дурак ты, Серега. Легковерный дурак. У нас уже три года народ парами приходит. Если, конечно, не имеют особых причин скрывать мужей-жен от общества. А некоторые, имея большие планы на этот вечер, скрыли от законных супругов, что приглашение выписано на семью, а не на одного. Не веришь — спроси у кого угодно, хоть у самого Шолика! Любой подтвердит, что Новый год у нас в тресте праздник семейный. По крайней мере, последние три года.

Еще надеясь, что Лариска все придумала, Русаков с надеждой смотрел на Иру: скажи, что она лжет, ведь это не может быть правдой, скажи!

Ирина лишь виновато отвела глаза в сторону, не в силах встретиться с взглядом мужа.

В эту минуту ее мир рухнул навеки.

***

— Как, ну как я могла ему сказать, что почти двадцать лет стеснялась его профессии? Как смешно это выглядит теперь. Какая же я была дура! Профессия?! Руки в машинном масле?! Отсутствие высшего образования?! И я ведь знала, всегда знала, каждую нашу минуточку, что это мелочи, абсолютные пустяки! Главное — что я люблю только его, а он любит только меня, понимаете? Только меня! Вернее, любил…

Ирина вновь замолчала. Однако потребность высказать наболевшее давила изнутри, слова сами выплескивались наружу:

— Я даже сейчас не смогла бы ему признаться в том, что стеснялась его рук. Не смогла бы обидеть, унизить этим стеснением. Мне легче было оставить все, как есть. Измена — это больно, но не так унизительно, как если жена стесняется мужа. Понимаете? Я слишком сильно его люблю… Боялась унизить правдой, а из-за этого он за правду принял ложь.

***

Николай терпел. Эта дрянь издевалась над ним. Мстила ему за его благородство. Он спас ее от позора, женился на падшей женщине, пригрел в доме байстрюка, зачатого от безродного кобеля, увивавшегося за дармовой сукой. И за это она, подлая, мстила ему изо дня в день. Вернее, из ночи в ночь. Но Николай мужественно терпел ее издевки.