Побочный эффект

Но для полного кайфа Николаю не хватало компании. Еще совсем недавно он готов был убить жену за одни воспоминания о том, с какой готовностью и даже отзывчивостью Паулина отдавалась кому попало, не довольствуясь одним кобелем. Теперь выяснилось, что именно это и ввергло его в пучину сладострастия в ту незабвенную ночь.

Казалось бы — он нашел лекарство от ее фригидности. Паулина одаривала его собою до утра, отдавая все ему одному. Не с кем было ее делить, и потому вдруг ее стало много. Не так много, чтобы пресытиться. Однако несмотря на это 'много', ему ее не хватало.

Не хватало посторонних глаз. Не хватало звериной жадности, когда приходилось довольствоваться лишь зрелищем, и ждать, ждать своего часа, и жадно вгрызаться в восхитительно податливое тело на глазах таких же голодных псов.

Ему хотелось делить радость обладания Паулиной с другими. Хотелось, чтобы другие видели, с каким восторгом она принимает Николая. Хотелось видеть, с каким восторгом она принимает других. Видеть жирное удовольствие на лице 'молочного брата', и сходить с ума от ревности. Ненавидеть ее за все это, и желать, до умопомрачения желать ее: неправильную, ущербную, испорченную, пошлую до отвращения.

Николаю нужны были чужие глаза. Ему нужны были 'молочные братья'. Чтобы вернуться в ту ночь, он должен был разделить восторг обладания этой женщиной с друзьями.

Но нет, такое можно делить лишь с посторонними людьми, и лишь будучи абсолютно уверенным, что больше с ними никогда не пересечешься. Но откуда взяться посторонним в гарнизоне, где все друг друга знают?

… Он проснулся первым и с немым обожанием уставился на сопящую рядом жену. До чего же она хороша! И пусть давно уже обрезала шикарные волосы, пусть вместо ангела стала похожа на рыжую бестию — до чего же она хороша! Лицо белое, чистое, как у младенца. Пухлые губы приоткрылись, выставив напоказ зубки-жемчуженки.

Эти губы! Что они вытворяли всего несколько часов назад! А тело? Все-таки она божественно хороша, несмотря на дьявольскую сущность. Как после издевательства над телом, именуемого беременностью и родами, оно смогло остаться столь прекрасным? Грудки маленькие, упругие. Свежие, как у пятнадцатилетней девочки-подростка.

Не в силах сдержать восхищение и любовь — да-да, любовь. любовь к падшему ангелу! — Николай впился губами в сосок, втягивая, всасывая в себя жену, словно крокодил, заглатывающий жертву целиком. Сейчас она проснется, ответит на его призыв, одарит тем, чего он жаждал столько отвратительно голодных лет.

Она проснулась. Он ждал продолжения безумной ночи, но вместо этого Паулина вскрикнула:

— Что ты делаешь?! Больно!

Странно. Еще несколько часов назад она рычала от удовольствия, когда он проделывал тот же фокус.

Николай отпустил грудь и принялся целовать жену, лаская ее языком и опускаясь все ниже и ниже к заветному темному треугольнику. Яростно отбросил мешавшее одеяло, и снова накинулся на Паулину, словно не наслаждался ее телом всю ночь. Вот он, заветный треугольник. Вот оно, блаженство.

Но блаженства не получилось. Вместо восхитительной Паулины Видовской рядом лежала холодная, неживая Паулина Черкасова.

После бесхитростного, пресного секса, набрасывая на восхитительные плечи халат, она спросила:

— Что вчера было?

— То есть?

— То и есть, — раздраженно ответила супруга. — Ты мне вчера наливал водку, или мне это приснилось?

— Наливал.

— Ну?

— Что 'ну'?

— Что ты разнукался, как маленький? Я спрашиваю: что вчера было? Я выпила водки, и что?

Николай искренне удивился:

— Ты что, ничего не помнишь?

— Если бы помнила, не спрашивала бы. Так что было?

Вот оно что. Она не помнит…

Он-то был убежден, что алкоголь раскрепощает ее, отпускает тормоза. А оказывается, он напрочь отшибает ей мозги. Она просто не соображает, что с нею происходит. Поэтому и не сопротивляется ничему. Неважно — муж ли ее бесстыдно пользует, или бригада монтажников-высотников.

Она ничего не помнит.

На какую-то долю секунды Черкасов замешкался. Сказать правду? Сказать, что она была восхитительна в своей вседозволенности? Что это была волшебная ночь, лучшая за все их совместные годы.

Как она на это отреагирует? Или начнет выпивать каждый день для 'расслабления мышц и функций сознания', или, напротив, замкнется в себе раз и навсегда, и он больше никогда не заставит ее сделать спасительный глоток спиртного.

Нет, ни к чему ей знать о вчерашней ночи!

— Ничего не было. Посидели, поговорили. Помечтали о будущем…

— О будущем? — в ее глазах сквозило недоверие: с какой бы стати она обсуждала с ним свое будущее?! Николаю снова захотелось ее убить. Он ведь муж ей! С кем еще ей обсуждать будущее, как не с ним?! — И о каком же будущем мы мечтали?

— Ты что, и правда ничего не помнишь, ни словечка?

Она на мгновение задумалась и уверенно покачала головой.

'Еще бы, — усмехнулся Николай. — Конечно, не помнишь ни словечка. Там ведь слов-то и не было. О чем с тобой, шалавой, говорить? У тебя другое хорошо получается!' А вслух сказал:

— Мечтали, как Вадим вырастет, как отдадим его в военное училище. Как офицером станет, продолжит семейную династию…

— Врешь, — неожиданно зло и дерзко заявила Паулина. — Вот тут ты врешь! Не могла я мечтать об этом! Я никогда в жизни не соглашусь, чтобы Вадик стал военным! Врешь, ты все врешь! Ты просто скрываешь от меня…

На ее глазах выступили слезы, и Николай испугался, что не выдержит ее слез и признается во всем. В том, какая чудная это была ночь, какой раскрепощенной и даже сумасшедшей была Паулина, с каким трудом ему удалось удержать ее дома, когда она в безумном порыве ненасытности рвалась к соседу отпраздновать торжество здорового секса.

— Вру, — с легкостью согласился он. — Вру. Ты и вчера говорила то же самое. Сказала, что в семье достаточно одного дуба. За что и получила от меня хук слева. Мы поссорились. А утром понял, что неправ, и решил извиниться. Я не буду настаивать, чтобы Вадим стал офицером. Но и ты его не отговаривай. Вырастет — сам решит, без нашего вмешательства. Согласна?

Что-то было не так. Паулина чувствовала это буквально кожей, всем телом. Все было не так, как всегда. Не только поведение Черкасова, но даже ощущение собственного тела. Будто накануне она сдала нормы ГТО.

Эта сволочь накачала ее водкой. Все понятно. Она никогда в жизни не пила водку. Несколько раз пробовала коньяк, но легкости в теле, как от шампанского, он не давал, а пился намного противнее. Водка же — напиток плебеев, пить ее — дурной тон. А эта скотина, видимо, на одной рюмке не остановилась — недаром же у Паулины все тело гудит.