Поцелуй бабочки

Часть своей тряпочной культуры президент успешно перетащил на «Дафнию» и, что греха таить, частично имплантировал мне, непутевому.

Но кроме тряпок общего пользования были и особые, личные президентские тряпки — пронумерованные и неприкосновенные, как депутаты Государственной думы. Чистота и качество этих тряпок позволяли бы пеленать в них новорожденных младенцев, если бы таковые появились на борту «Дафнии». Не стыдно было бы использовать подобные тряпки и в похоронной процессии, поместив на них ордена усопшего. Одну из этих элитных тряпок я и похитил из президентского рундука, после чего надел свои лучшие очки, свежую майку и пошел в кокпит защищать честь Родины.

Как я защищал честь Родины

— Моонинг…

— Моонинг, — с улыбкой ответил мистер Хиггинс. Выпустил клуб дыма и добавил: — Привьет!

Я вместо скатерти раскатал по столу президентскую тряпку и принялся накрывать завтрак. Никаких бумажных пакетов, никаких консервных банок, никакой разовой посуды. Хлеб вынул из целлофана и, отыскав на яхте сувенирную разделочную доску, первый раз за все путешествие положил на нее — пусть думает, что мы привержены стилю кантри. Вместо привычных кружек выволок непрактичное стекло, припрятанное для парадных мероприятий.

«Жаль, салфетки не во что поставить… Впрочем, если понадобится, вытру рожу платком», — решил я.

Ел, мысленно оценивая себя со стороны глазами англичанина как цивилизованного русского яхтсмена, о существовании которых мистер Хиггинс небось и не подозревал.

«Кого они видели? — рассуждал я. — Завравшихся политиков да бандитов, выдающих себя за предпринимателей, которые носятся как оглашенные на катерах по европейским курортам. А тут вполне цивилизованный старикашка на породистой шведской яхте… То-то удивляется мистер.

В этот самый момент, когда я, можно сказать, уже почти отстоял честь русского флага перед заносчивым британцем, из каюты вышел заспанный президент и, увидев любимую тряпку в роли скатерти, остолбенел.

— Это же моя тряпка! — возмутился он. — Как она тут оказалась?..

Делая знаки глазами, я пытался успокоить товарища, но президент закипел как чайник.

— Совсем сбрендил! Зачем тебе скатерть? Где ты видел скатерть на яхте?

— Вон у соседа-англичанина…

— Да пошел он в жопу, этот англичанин!.. — закричал президент.

По счастливой случайности в это время на взлетную полосу начал выруливать «боинг», ревом двигателей заглушая непечатную брань, поэтому мистер Хиггинс видел лишь наши шевелящиеся губы и то, как решительными движениями президент выдирал скатерть из-под сервировки.

Что подумал о нас подданный британской короны?.. Когда «боинг» взлетел и восстановилась тишина, на месте англичанина дымился лишь окурок сигары.

Вечером какие-то американцы устроили пати (пьянку по-нашему) прямо на бонах. Мне с президентом тоже совали разовые стаканчики с копеечным вином из бумажных пакетов, но мы вежливо отказались. А мистер Хиггинс, с покрасневшим носом, в обнимку с Лошадкой, керосинил как сапожник. Напился и перестал быть похожим на героя Бернарда Шоу.

— Гуд найт!

Альмери-Мар

В штилевой тишине, на утренней зорьке зашли в Альмери-Мар — одну из самых больших марин на Средиземном море. На стоянках, в лабиринтах искусственных бухт, покоилось больше тысячи яхт: все европейские флаги, без числа американских… поскрипывая кранцами, возле офиса стоял тяжелый двухмачтовый австралиец.

«Неужели в таком „Вавилоне“ не найдется хоть одной русской посудины?» — подумал я.

Покупая в офисе плацкарту на стоянку, спросил у клерка.

— Рашен бот? — пожал плечами клерк и открыл канцелярскую книгу.

Пошелестел страницами, озабоченно помычал в кулак и выдал информацию: на стоянке номер 542 уже несколько месяцев стоит яхта, принадлежащая русскому гражданину по имени Максим — первый русский яхтсмен за три месяца плавания!

Утро ушло на стояночные хлопоты: стирка, просушка, покупка продуктов… К полудню воздух раскалился до сорока градусов в тени и жизнь в марине замерла. Магазины закрылись, на ремзоне прекратился душераздирающий визг пилы — началась сиеста. Обнаженный президент, грустный, лежал на койке и мечтал о питерском дождике. На предложение сходит к соотечественнику отрицательно покачал головой.

— Зачем?

— Познакомиться.

— Зачем?

— Поболтать. Ностальгию смягчить.

— Нет, — слабо сказал президент. — В таком климате с ностальгией бороться бесполезно.

Средство от ностальгии

Пятьсот сорок вторую стоянку я нашел в дальнем углу марины. На стоянке, кормой к бону, стоял величественный шестидесятифутовый «Свон» (одна из самых дорогих серийных яхт). Люки задраены, но из бокового шпигата течет вода охлаждения кондиционера, значит, хозяин на месте. На палубе, в тени навеса с золоченой бахромой, лениво развалившись, дремлет сиамский кот.

Я прикинул, во сколько мог обойтись соотечественнику этот плавучий дворец — получилось никак не меньше двух миллионов долларов.

«Ничего себе Максимка», — подумал я и уже собрался было деликатно постучать по тиковому трапу, но сдержался, пытаясь представить себе человека, выложившего за яхту два миллиона.

В воображении нарисовался гладенький «новый русский», почему-то в золотых очках и с выражением притворной озабоченности на лице, которую наши раздобревшие братки любят напускать на себя, занимаясь любимым делом — хвастовством.

«О чем я буду с ним говорить? О нефтяных полях? О курсах акций на Токийской бирже?» И сам себе ответил: «Чепуха! Какая, к черту, Токийская биржа? Не может серьезный предприниматель позволить себе несколько месяцев оттягиваться вдали от дел. Скорее всего, свиснул Максимка где-то свои миллионы — теперь скрывается на яхте, чтобы не светиться в отелях…»

Неизвестный мне Максим отдыхал в сказочных чертогах «Свона», не подозревая, что в двух шагах стоит соотечественник и взращивает в душе гроздья социального гнева.

«Вот так они в семнадцатом году и просрали Россию, — негодовал я. — „Новые русские“ — это ведь, в сущности, хорошо забытые „старые“. Такие же беспечные ворюги!» — Развернулся и ушел.

Шел по спящей марине и ругал себя: «…Почему обязательно „ворюга“, а может, Максимка — отечественный Билл Гейтс? Может, он изобрел „Майкрософт“ или дирижирует оркестром Большого театра и получает праведные миллионы?.. Может, хозяин „Свона“ благороднейший человек, жертвующий деньги на приюты для сирот, а я в своем бедняцком высокомерии готов навешать на него всех собак. Нехорошо!» — пристыдил я себя.