Поцелуй Большого Змея
Шрифт:
Я кивнул.
– Теперь отправляйся к себе. Уже очень поздно, до рассвета осталось совсем немного. Тебе надо поспать перед уроками. Печатью Большого Змея я займусь позже. Помнишь, как вернуться на свой уровень?
– Конечно! Двадцать восемь ступенек вверх по лестнице, затем налево по коридору до брата Реувена.
– Молодец! Ты достойный продолжатель нашего рода. Думаю, твой отец гордился бы тобой, узнай он про твои успехи.
Что-то не понравилось мне в его тоне, я сразу не понял и лишь наутро сообразил, что он говорил об отце в прошедшем времени так, словно его уже нет в живых. Но это пришло мне на ум позже, а пока я лишь переспросил:
– А отец, он действительно был помощником главного Воина?
– Конечно, Шуа. Ладно, тебе пора отдохнуть. За эту ночь ты узнал много, возможно чересчур много. Подумай, разложи в голове по полочкам, и когда захочешь поговорить – приходи. Дорогу ты знаешь. Только предупреди заранее брата Реувена, чтобы я смог освободить время для встречи с тобой. Хорошо?
Я оторопел. Ничего себе! Свободный доступ к главе направления! Да, но это же мой родной дядя. Брат матери, тот самый, о котором она мне столько рассказывала.
– Учитель Асаф, можно еще один вопрос?
– Можно, Шуа, – он снова улыбнулся. – О твоем неуемном любопытстве уже рассказывают анекдоты.
Я
– А где находится ваш брат, мой второй дядя? И как я могу его увидеть?
Терапевт едва заметно помрачнел, но ответил обыкновенным тоном.
– Давай отложим этот разговор на потом.
Ответ более чем ясен. Я встал, попрощался с учителем Асафом и вышел из круглой комнаты.
Ноги сами несли меня по ступеням и коридорам. Я был утомлен, горд, взволнован, но более всего – счастлив. Эта ночь столь много перевернула в моей голове. Вернее, расставила по местам. Теперь я понял, почему так хочу стать Вестником. Понял необычное поведение матери. Понял, кого напоминала мне улыбка Терапевта. Понял причину особого отношения ко мне Наставника. Будущее представлялось сияющим и светлым, как поверхность Соленого Моря.
Подойдя к двери в нашу комнату, я остановился от пришедшей в голову мысли.
Шали! Он все время намекал на влиятельных родственников. И не зря намекал. Значит, ему было про них известно. Но откуда? Неужели он входит в число тех, кому полагается быть в курсе моих отношений с главным Терапевтом?
Вопросы закружились, зажужжали в голове; смутная тревога начала сжимать сердце. Кто мог рассказать ученику о столь сокровенном деле. И для чего? Может быть, Шали только притворяется учеником, а на самом деле он… Кто? Кем он может быть? Скорее всего он действительно ученик, но связанный… С кем? С кем же он может быть связан?
Одни вопросы порождали другие, те, в свою очередь, вызывали третьи – лавина сомнений и страхов обрушилась на мою душу.
Стоп! Я решительно отбросил вопросы в сторону. Дед говорил моей матери: – у святых разум управляет сердцем. Пусть я не святой, но могу вести себя, подобно им. И Свет, осеняющий наш род, поможет мне преодолеть все преграды.
Я отодвинул дверь и вошел в тишину и мрак нашей комнаты.
Ночь, день и ночь прошли незаметно. Я вел раздвоенное существование – мое тело находилось в удобном кресле, окруженное техникой двадцать первого века, а душа и разум бродили по переходам Кумранской обители, носились по лазоревой поверхности Соленого моря или замирали от ужаса, наблюдая за казнью на кресте.
Утром – я точно знаю, что было утро, потому, что закончив первую часть рукописи, я открыл жалюзи и показал грозди фиников большой кукиш. Поставив точку, я в очередной раз проверил почту и обнаружил письмо от издателя. Он был лаконичен, как никогда.
– Берем. Даем анонс. Продолжай работу.
– Вот видишь, – упрекнула меня жена, проснувшаяся от моего радостного вопля, – нужно надеяться на лучшее. Твое воображение порочно тем, что часто ждет беды.
– Мое воображение ждет завтрака, – парировал я и на радостях отправился прямо в ванную. Благоухание свежемолотого кофе пробилось даже через плотные струи душа. С наслаждением подставляя спину горячей воде и вдыхая аромат кофе, я думал о ессеях, круглый год окунавшихся в ледяном бассейне, не знавших мыла и шампуней. Как выглядели их волосы, как они пахли, насколько занимала избранных гигиена, составляющая сердцевину современной цивилизации?
Мы завтракали не спеша, щедро накладывая дополнительные порции. Половина дела сделана, оставалось только отправить файл в издательство и затем, уже не торопясь, продолжить работу над второй частью. Внезапно свалившееся на меня занятие вдруг переместилось в центр моих интересов. Я уже не мог думать ни о чем ином, кроме судьбы Шуа и его друзей.
Письмо через сотовый телефон грузилось довольно долго, но вот синяя полоска в окошке отправки дошла до конца, и это означало, что файл улетел в далекую Россию. Я поднялся из-за стола и сделал парочку разминающих упражнений. За несколько дней моего сидения за столом мышцы точно скукожились. Надо бы пойти на прогулку, сделать пять-шесть кругов быстрым шагом по парку, рассматривая уточек, плещущихся в искусственном озерке, но рано, пока еще рано. Необходимо дождаться анонса на сайте издательства, и тогда инспектору Сафону придется оставить меня в покое.
Резкий звонок домофона прервал мою разминку. Кто бы это мог быть?
– Я подойду, – сказала жена, выбегая из кухни. – Не забывай, ты болен.
– Включи внешний динамик, – попросил я, придвигаясь ближе к серой коробочке домофона.
– Цветы из магазина, – прозвучал в динамике молодой веселый голос.
– Мы не заказывали, – ответила жена, многозначительно глядя на меня.
– Не может быть, – удивился голос. – У меня записано.
– Проверьте еще раз, – сказала жена.
– Ну как же, дом номер тридцать два, квартира одиннадцать, корзина цветов ко дню рождения.
– Вы позвонили в десятую квартиру.
– Ох, извините, ошибся, – домофон со щелчком отключился.
– Так у кого воображение порочно? – торжествующе спросил я жену.
Она не успела ответить, как домофон снова заговорил.
– Простите еще раз, ваших соседей нет дома. Не могли бы вы открыть мне входную дверь?
Жена молча нажала на кнопку.
– Для посыльного он чересчур вежлив, – заметил я, прилипая к дверному глазку.
– Отойди от двери, – трагическим шепотом произнесла жена, хватая меня за рукав. – Немедленно отойди от двери!
Я отошел, и мы стали прислушиваться. Хлопнула дверь лифта, что-то зашуршало снаружи, снова хлопок, и лифт пошел вниз. Жена включила свет на лестничной клетке и посмотрела в глазок.
– Он поставил корзину под нашей дверью, – сообщила она через секунду. – Это ошибка или…
– Ошибка, – я повернул ключ в замке и отворил дверь. Перед нею стояла большая корзина из желтой соломки с роскошным букетом роз. Сладкий аромат цветов тут же заполнил прихожую.
Я поднял корзину и перенес ее к соседям.
На площадке только две квартиры, и разносчик мог легко перепутать двери. Наши соседи владели галантерейным магазином в центре города и сидели в нем до глубокой ночи. Им часто приносили продукты из супермаркета, заказанные по телефону и по ошибке ставили под нашей дверью. Корзины загораживали вход, и мне приходилось, чертыхаясь, отодвигать их в сторону.
Магазином я назвал их дело тоже по ошибке. Оно скорее напоминало лавку средних размеров. Однако, судя по тому, с какой скоростью соседи меняли роскошные автомобили – у каждого члена семьи свой, – дела в ней шли совсем неплохо.
Правда, ходили слухи, будто отец семейства связан
с одним из преступных кланов и настоящей причиной доходов является не успешная торговля, а отмывание бандитских денег, но кто мог такое проверить?В ежедневном соседском обиходе это была очень приятная, улыбчивая семья. Правда, дверь в их квартиру для торговцев средней руки выглядела чересчур массивной, а поблескивающий из ящика для электросчетчиков объектив спрятанной камеры, показывающей владельцам каждого подходящего, тоже вызывал подозрения.
Я позвонил к соседям. Тишина. Подождал с минуту. Еще раз позвонил. Тишина. Разносчик не соврал, соседей действительно нет дома. Я вернулся в свою квартиру, запер дверь и отправился в кабинет, собираясь продолжить путешествие по Кумранской обители избранных.
Взрыв прогремел минут через пять. Стены дома содрогнулись, где-то со звоном посыпались стекла. Взорвалось на лестничной клетке, и у нас не возникло ни малейших сомнений в том, что это могло быть.
Я прильнул к глазку. Вместо соседской двери зиял черный квадрат, внутри которого красными змейками извивались языки занимающегося пламени.
Опередив меня, жена схватила трубку телефона и вызвала сначала пожарных, за ними полицию, а потом скорую помощь.
– Вдруг кто-нибудь был в квартире, – сказала она, еле шевеля губами.
Из-под двери все сильнее тянуло гарью.
– Может, лучше выйти на улицу? – спросил я.
Ответ жены заглушил вой пожарной сирены. Через несколько минут по лестнице загрохотали тяжелые ботинки. Пожарники не рискнули воспользоваться лифтом и пронеслись по ступеням, словно табун лошадей.
За пожарными примчалась полиция. Первым делом она стала отгонять собравшуюся толпу зевак с сотовыми телефонами наизготовку. Зеваки хотели сфотографировать место происшествия, но войти внутрь не решались.
– Будем обо всем рассказывать? – спросила жена, пока полицейский сапер облачался перед домом в бронежилет.
– А что все? – спросил я в ответ. – Какие у нас есть доказательства?
– Камера на пальме, – сказала жена.
Я взял стоявший на столе бинокль, подошел к окну и навел его на то место, где два дня назад видел камеру. Пусто! Я долго водил биноклем по красновато-желтыми гроздьям фиников, пытаясь отыскать пропажу, но тщетно. Камера пропала, испарилась, подобно тому, как исчезли чернила с подложенного под дверь письма.
Спустя полчаса к нам пожаловал инспектор полиции. Настоящий, в форме, с удостоверением, и главное, говорящий и выглядящий так, как выглядят все полицейские инспекторы в мире. Мы подробно рассказали ему о разносчике цветов, он заметно оживился и засыпал нас уточняющими вопросами. Это был след, вне всякого сомнения, явный, остро пахнущий след, и инспектор, подобно охотничьей собаке, тут же сделал стойку.
– Думаю, – сказал он на прощание, – речь идет о сведении счетов между преступными кланами. Вы здесь ни при чем.
При слове «кланами» он осклабился, и я понял, что слухи о связях нашего соседа с преступным миром имеют под собой вполне реальную почву.
Инспектор ушел, и мы остались вдвоем в квартире, наполненной запахом гари.
– Что же будет дальше, – спросила жена, по-птичьи склонив голову к плечу. – Что же будет дальше…
Краткая историческая справка
Об ессеях, таинственном обществе отшельников, живших две тысячи лет назад на берегу Мертвого моря, известно очень немного. Их удивительное владение собственным телом, долголетие, необычайные познания в медицине и, главное, необычный образ жизни породили слухи о владении сверхъестественными силами.
Покров тайны много веков витал над давно исчезнувшей общиной кудесников. Чего только ни приписывали ессеям, какие волшебства ни относили на их счет. Их называли первым в истории монастырем, в ессеи определили Иоанна Крестителя, а в самой общине искали первоисточник христианской веры.
Сохранились три достоверных упоминания о ессеях: первое из них принадлежит Плинию Старшему, второе Филону Александрийскому, третье – Иосифу Флавию.
«К западу от Асфальтова озера, но в достаточном отдалении от берега, чтобы избежать вредных испарений моря, проживают ессеи – племя уединенное и наиболее удивительное из всех во всем мире: у них нет ни одной женщины, они отвергают плотскую любовь, не знают денег и живут среди пальм. Изо дня в день число их увеличивается, благодаря появлению толпы утомленных жизнью пришельцев, которых волны фортуны влекут к обычаям ессеев. Таким образом, хотя этому и трудно поверить, существует вечный род, в котором никто не рождается, ибо отвращение к жизни среди других людей способствует увеличению их числа» («Естественная история», V, 17).
«Никто из них не имеет ничего собственного: ни дома, ни раба, ни земельного участка, ни скота, ни других предметов и обстановки богатства. Все внося в общий фонд, они сообща пользуются доходами всех. Живут они вместе и все время проводят в работе на общую пользу. Усердно занимаясь трудом, они смело соревнуются, не выставляя в качестве предлога ни жару, ни холод, ни какие бы то ни было изменения погоды. За привычную работу они принимаются еще до восхода солнца, а оставляют ее только после заката, сохраняя при этом здоровье не меньше тех, кто участвует в гимнастических состязаниях.
Ежедневно питаясь вместе, за общим столом, они радуются одному и тому же, будучи сторонниками малых потребностей и отвергая расточительность, как болезнь тела и души. Общим у них является не только стол, но и одежда. Зимой у них приготовлены крепкие плащи, а летом – дешевые накидки; желающий легко может взять такую одежду, какую захочет, так как то, что принадлежит одному, принадлежит всем, и, напротив, то, что принадлежит всем, принадлежит и каждому в отдельности. И если кто-нибудь из них заболеет, то его лечат из общих средств, и все помогают ему заботами и вниманием. Старики обычно завершают жизнь не только как многодетные, но как имеющие очень хороших детей; у них счастливейшая и прекраснейшая старость, они удостаиваются привилегий и почета со стороны большого числа людей, которые считают нужным ухаживать за ними по добровольному решению, скорее, чем по закону природы» (Euseb. Praep. evang. VIII, 11).
«Философская школа ессеев преследует особую святость. Чувственных наслаждений они избегают как греха и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество ессеи презирают, желая оградить себя от распутства женщин, полагая, что ни одна из них не сохраняет верность одному только мужу своему.
По времени вступления в братство они делятся на четыре класса; причем младшие члены так далеко отстоят от старших, что последние, при прикосновении к ним первых, умывают свое тело, точно их осквернил чужеземец. Они живут очень долго, многие переживают столетний возраст. Причина, как мне кажется, заключается в простоте их образа жизни и в порядке, который они во всем соблюдают. Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как они всякие мучения побеждают силой духа.