Поцелуй Крови

указывали, что я могу или не могу делать в зависимости от того, кем я родилась. Я не стану

больше терпеть это.

Боже… казалось, будто его подстрелили. И не потому, что болело какое-то конкретное

место. Больше напомнило подступавший холод, когда ты истекаешь кровью из открытой

раны. То же головокружение и выпадение из реальности.

– Так, Бутч, что ты выберешь? – тихо сказала она. – Как ты поступишь?

***

Марисса замолчала, искренне не понимая своего хеллрена, о чем он сейчас думал,

услышал ли хоть что-нибудь из того, что она сказала. И это было странно: ее сердце не

стучало как сумасшедшее, ладони не вспотели… что, учитывая перепутье, на котором они

оказались, было удивительно.

С другой стороны, она высказала наболевшее максимально спокойно и нежно. Сейчас

все зависело от него; их будущее целиком и полностью было в его руках, во стольких

смыслах.

Когда он заерзал в кресле, она приготовилась к тому, что он уйдет, но Бутч просто

уперся локтями в колени и потер легкую щетину. Другая рука теребила огромный золотой

крест, который он носил поверх черной рубашки.

Так, ладно, сейчас на ладонях выступил пот.

– Я… эм… – Он прокашлялся. – Столько всего сразу.

– Я знаю. Прости.

– Не извиняйся.

– Хорошо.

По неясной причине тихое гудение компьютера стало таким громким, словно ее уши

так сильно хотели услышать что-нибудь от ее мужа, что усиливали внешние звуки.

Он снова прокашлялся.

– Я не знал, что настолько плох в этом.

– Плох в чем?

– В наших отношениях.

– Я по-прежнему люблю тебя. Я все еще хочу тебя. Ты ничего не испортил… и я тоже

часть проблемы. Я ведь тоже многое замалчивала.

– Не уверен насчет этого. Я про «испортил».

Сейчас она тоже подалась вперед, протягивая руку через стол, хотя не могла до него

дотянуться… вот вам и метафора.

– Бутч, не надо… прошу, не вини себя за это. Это никому не поможет. Поговори со

мной. Ты должен поговорить со мной… это все, что я хочу сказать.

– Ты говоришь намного больше этого.

Она вскинула руки.

– Я могу не ходить в тот клуб, если это настолько ужасно для тебя. Я могу не доводить

тебя до оргазма своим ртом, если это тебя не заводит. Я говорю только, что ты должен

объяснить мне причины, мы должны проговорить это… сказать что-то еще кроме «потому

что ты хорошая девочка, а хорошие девочки так не поступают и не способны справиться с

этим».

Бутч вытянул пальцы и постучал по губам.

– Я не рассказывал тебе про ночные кошмары, потому что они настолько выбивают из

колеи, что обсуждать это – последнее, чего мне хочется, когда я не думаю об этом. Я

чертовски сильно злюсь, когда вижу это дерьмо, и мне кажется… поговорив об этом, я дам

кошмарам большую власть над собой.

Она подумала о разговоре с шеллан Рейджа прошлой ночью.

– Уверена, что Мери выскажет прямо противоположное мнение. Чем больше ты

говоришь об этом, тем меньше власти оно имеет над тобой.

– Может. Не знаю.

Мариссе захотелось проявить настойчивость, но она сдала назад. Ей показалось, что

дверь приоткрылась, и последнее, что ей нужно – захлопнуть ее своим напором.

– А что до минета… – Краска прилила к его щекам. – Ты права. Я не хочу обсуждать

это, потому что стыжусь себя.

– Почему? – выдохнула она.

– Дело в том…

Скажи, подумала она, видя его колебания. Ты можешь это сделать… расскажи мне.

Его взгляд метнулся к ее.

– Слушай, я не заинтересован в том, чтобы ты подвергала детальному анализу все, что

я собираюсь сказать. Как я должен преодолеть себя. Ясно?

Брови Мариссы взмыли вверх.

– Разумеется. Обещаю.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал все, хорошо. Но если ты начнешь грузить меня

психотерапией, то я не приму это адекватно.

Она никогда не вываливала на него «психотерапию», и прекрасно понимала, что он

проводил сейчас границы, чувствуя уязвимость.

– Я обещаю.

Бутч кивнул, будто они заключили сделку.

– Я рос в католической традиции. В настоящем католицизме, а не повседневно-

привычном смысле этого слова. И, прости… но меня учили, что только шлюхи и потаскухи

делают это. А ты… ты – все, что я когда-либо захочу в женщине.

Внезапно он опустил взгляд, казалось, не в силах продолжить.

– Почему тебе стыдно? – прошептала она.

Он нахмурился так, что почти все лицо исчезло под его бровями.

Потому что я…

– Потому что ты хочешь, чтобы я довела тебя до оргазма?

Он смог лишь кивнуть. Потом резко поднял взгляд.

– Почему это такое облегчение для тебя?

– Что, прости?

– Ты выдохнула так, будто испытала облегчение.

Марисса улыбнулась ему.

– Я думала, что ты никогда не позволишь мне этого… а я всегда хотела узнать, каково

это.

Лицо ее хеллрена стало алым. Ярко. Красным.

– Я просто… я не хочу проявить к тебе неуважение. А мое воспитание говорит, что это

неуважение – кончить в рот своей женщины… тебе она не нравится, ты ее не любишь, не

уважаешь. И да, конечно, мне давно пора избавиться от этих предрассудков, но это не так

просто.

Марисса подумала обо всех проблемах, которые причиняло ей ее воспитание.

– Блин, я так тебя понимаю. Знаю, что давно пора перестать чувствовать боль и

неуверенность из-за своего брата и проведенных в Глимере лет. Но я словно на горьком

опыте узнала, насколько болит ожег от конфорки, понимаешь?