Поцелуй мамонта

– Ленка, неси духи… или одеколон.

Принесла Ленка того и другого, чтобы дважды не бегать. Прыснули в банку, не жалея ни подобия русского О' де Колона номер три, ни родственности с поздней Красной Москвой и романтической стенной башней. Словом, напрыскали от души. Что это? Из дырок потёк жидкий самоделочный елей.

– Цыплята того заслужили.

– Скорее, пока не вытекло!

Зажгли. Вспыхнуло в кадиле так, что полыхнуло шибче первого раза. Второе кадило упало, рассыпав огонь по траве.

И отпали, сначала порыжев и завившись в концах, брови у Толика.

– Туши пожар.

Принесли, зачерпнув ладошами кисловской воды. Затоптали следы пожара сандалиями. По Толькиному лбу прошлись мокрыми ладошками.

– Не больно?

– Я фак Фанна фэ Фарк 21 .

– Повторим?

Повторили. Сунули пару прошлогодних шишек. Сверху засыпали у листьями и иголками. Заткнули все щели, чтоб меньше поступало кислороду.

– Капельку, Ленка.

21

Жанна де Арк – искажённо.

– Поджигай.

Подожгли. Пока горело, советовались.

– Молитву надо. Знаете молитву?

– Я знаю.

– Ну–ка!

– Еже еси на небеси…э–э–э.

– А дальше?

– Дальше не помню.

– Эх!

Безбровый Фанн фэ Фарк ходит кругами в дырявой «шальной» панагии вокруг шведских спичек с цыплятами, трясёт кадилом: «Еже еси на небеси, э–э–э–эх, еже еси на небеси, э–э–э–эх, еже еси на…

– Хорош! Неправильно! Ленка, дураки мы!

– Почему?

– Тащи «Патриархов и Пророков». Что на твоей полке у деда. Второй ряд, третий пролёт от двери.

– Тьфу, точно.

Принесла. Это не молитвенник, но тоже сойдёт.

– Толька, читай!

– Я щэ фэ умэю, – сказал Толька и заплакал: теперь у него «кадилу» заберут.

– Не плачь. Ты ходи, как ходил, у тебя здорово выходит, а Ленка будет читать.

– А что читать?

– Ткни пальцем, а что выпадет, то и читай.

Но все захотели тоже ткнуть пальцем. Решили, что пальцем ткнёт каждый, а читать будет только Ленка: она самая старшая, а главное, что Ленка может с выражением.

Кинули на пальцах, кто будет тыкать первым. Выпало Ольке Маленькой. Полистав книженцию, Олька закрыла глаза и наугад ткнула в серёдку.

Ленка, подбоченясь и натянув маску страдалицы, читает ткнутое место:

– Людям, которые говорят о своей любви к Богу, надо подобно древним патриархам, сооружать жарт… тьфу… жа… жерт–вен–ник… – Ленка тут запнулась, – …Господу там, где они раскидывают свои шатры…

– Луды, надо шатор шделать и жарт–фу принэсты, – отвлёкся от кадильного дела Толик. Он понял жертву, как производное от жратвы.

– Обойдётся, это не про нас…

– Про нас, про нас, – заорали обе Оли, – цыплятам надо жарт–ву…

Принесли Ву–жертву–жарт–Ву. Это были преотличнейшие, но остывшие домашние пельмени с недоубранного обеденного стола.

Съели охладевшую жертву.

– И никаких шатров!

– Ладно.

– А вы тихонько подпойте вот так, – подсказал Михейша девочкам: «А–а–а, у–у–у».

Так всегда за хорами три подьячие старушки поют.

Послушницы мигом выстроились за хорами и запели «А–а–а, у–у–у».

– Не сейчас, а когда Ленка продолжит читать.

Ткнула в книгу одна из подьячих старушек. Она была следующей в очереди.

– Сарра, находясь в преклонном возрасте, думала, что ей невозможно иметь детей, и для того, чтобы Божественный план исполнился, она предложила Аврааму взять в качестве второй жены ея служанку…

Тут дети насторожились и навострили уши.

Ленка, не замечая повышенного интереса, продолжала:

– Многожёнство так широко распространилось, что не считалось грехом, но тем не менее…

– Олька, шмени меня, – вмешался Толик, – я малэнко подуштал.

Даша выскочила первой: «Я хачу! Мне шальку отдай».

Даше торжественно вручили панагию и ризу.

– …тем не менее, это не было нарушением Закона Божьего, которое роковым образом сказалось на святости и покое семейных отношений. Брак Авраама с Агарью…

– Это первые за Адамом евреи специально для себя так придумали… – шепчет Михейша Оле–Кузнечику, – они сначала оплошали, а потом поменяли в Библии слова и добавили кое–что, понимаешь–нет?

Но Оля не понимает, или специально не старается понимать, потому что она решила именно сейчас, пока куют горячо, понять максимум о многожёнстве.

– Ленка, сестлицка дологая, а цто такое «много жёнства»? У моего папы только мама, а ещё Лушка–поломойка, так это что у нас тогда, много жёнства или не очень?

– Мы тут не лекцию читаем, – зло сказала Ленка. – У нас отпевание, поняла!?

– Поняла, – сказала Оля, – но всё равно любопытно.

– Я тебе потом разъясню, – успокоил её Михейша, – потом, отдельно, когда подрастёшь. Малышне это нельзя знать…

2

Выкопали ямку, погрузили в неё гроб. Бросили по горсти песка. Зарыли. Взгромоздили сверху холмик в форме кургана. Воткнули ветку. Обложили венками. Красиво!

– Так положено.

– Помолиться теперь надо и медленно, опустив головы и сморкаясь в платочек, отходить.

– У мэна нэт платка, – сказал Толик.

– Просто сморкайся.

– Ф! Ф! Ф–ф–ф!

– А надо было головой на восток класть, – сказал кто–то запоздало.

– Там не разобрать, – грустно подметила Оля младшая, вспомнив недавнюю картинку цыплячьего раздавления.

– Мы гроб правильно расположили, а с головами они сами как–нибудь…

– А могилку весной подмоет Кисловка, – грустно сказала Оля–Кузнечик.

– Ш–ш–ш, – цыкнул Михейша, – без выводов, я сам уже про это подумал. Теперь поздно. Это будет кощунство над погребением. Над погребениями даже доходные дома нельзя ставить.

– А что так?

– Рухнут! Говорю, что это кощунство.

– А у нас дак…

– У вас дак, а у нас эдак. Нельзя. Только сады можно и то только лет через сто. Понимаешь, души нельзя тревожить, а они летают сто лет. Если дом построить, то сны будут плохие и самоубийства увеличатся…