Поцелуй перед смертью

– Что? – в этот раз нечто гораздо большее, чем просто удивление прозвучало в его голосе – настоящая боль. – Послушай же, я и слова ей не сказал, чтобы внушить, что собираюсь на ней жениться. Всё это было только с её стороны, это была лишь её идея.

– Ты врёшь, – с ненавистью выпалила она. – Ты нагло врёшь. – Она шагнула через высокий порог, потянув дверь за собой, прикрываясь ею как щитом.

– Подожди! – Чувствуя, что любое его движение к ней лишь обратит её в бегство, он сначала отступил влево, скользя вдоль парапета, и лишь затем, оторвавшись от него, начал приближаться к двери, в точности повторяя путь, только что проделанный Эллен. Футах в двадцати от дверного проёма он остановился. Эллен внутри тамбура повернулась к нему лицом, одною рукой держась за ручку двери, готовая рвануть её на себя.

– Ради бога, – взмолился он, – ты скажешь мне, что всё это значит? Пожалуйста.

– Думаешь, блефую. Думаешь, мы на самом деле ничего не знаем.

– Боже… – яростно прошептал он.

– Ладно, – рассвирепела она. – Перечислю тебе всё по пунктам. Первый: она была беременна. Второй: ты не хотел…

– Беременна? – он сгорбился как от удара в живот. Подался вперёд: – Дороти была беременна? Поэтому она сделала это? Поэтому она покончила с собой?

– Она не покончила с собой! – вскричала Эллен. – Ты убил её! – Она захлопнула дверь, повернулась и бросилась бежать.

Цепляясь за перила, она помчалась вниз, звеня каблучками о железные ступеньки, с грохотом проносясь по межмаршевым площадкам, но не успела проскочить и три пролёта, как лестница вверху задрожала под ногами кинувшегося в погоню Пауэлла, прокричавшего: «Эвви, Эллен, подожди!» – и тогда она поняла, что лифт уже не для неё: пока бы она бежала по коридору, ждала бы кабинку, а потом ехала бы вниз, Пауэлл успел бы оказаться там раньше; и ничего больше не оставалось, как продолжать сумасшедший бег, с выпрыгивающим из груди сердцем, от боли не чувствуя под собой ног, все четырнадцать этажей от крыши до вестибюля; двадцать восемь лестничных маршей и двадцать семь площадок меж ними; лететь по этой спирали в почти полной темноте, рискуя расшибиться о стены, сломать-вывихнуть руки-ноги, а грохочущий за спиною преследователь всё ближе; пока не оказался под её чертовыми каблучками пол самого нижнего этажа, настоящий пол, хотя и довольно скользкий; и вот она выскочила в вестибюль, так похожий на кафедральный собор, скользить по полу там ещё легче, и голова перепуганного негра высунулась из кабинки лифта; она же из последних сил рванулась к тяжёлым вращающимся дверям; затем еще несколько ступеней предательского мрамора; она с трудом избежала столкновения с женщиной на тротуаре и повернула налево, к Вашингтонской авеню, устремляясь вдоль провинциальной, ночной и потому пустынной улочки, чтобы в конце концов замедлить шаги, потому что грудь её, как глохнущий мотор, ходила ходуном; перед тем, как завернуть за угол, бросила быстрый взгляд назад и увидела его – буквально скатывающегося вниз по мраморным ступенькам, размахивающего руками и кричащего: «Постой, постой!» Обогнула угол, снова припуская, не обращая внимания на парочку, специально остановившуюся, чтоб поглазеть на неё, и юнцов в машине, кричащих ей: «Эй, прокачу!», и видя только приближающиеся с каждым мгновеньем сияющие стеклянные двери отеля в конце квартала, так похожие на рекламный щит всех отелей мира, – он, правда, тоже приближается, поэтому беги без оглядки – пока не остались позади последние метры, отделявшие её от этих чудесных стеклянных дверей, и одну из них специально для неё держит нараспашку не скрывающий улыбки случайный прохожий.

– Спасибо, спасибо, – и вот она в фойе, здесь безопасно и тепло, здесь посыльные, и вообще полно народу – одни спрятались за газетами, другие бездельничают в открытую. Ей до смерти хотелось тоже рухнуть в первое же попавшееся кресло, но она заставила себя пройти к телефонным будкам в углу, потому что если Гант проводит её в полицию, Гант, а он в этих краях знаменитость, полиция с большей охотой прислушается к ней, поверит ей и начнёт расследование. Запыхавшись, она схватила телефонную книгу, открыла её на букве К, – было без пяти девять, и он должен был находиться в студии. Она лихорадочно листала страницы, пытаясь отдышаться. Вот этот номер: КБРИ – 5-1000. Она принялась рыться в сумочке в поисках монеты. Пять-тысяча, пять-тысяча, продолжала она твердить про себя. Отвернулась от полочки с книгой, подняла глаза.

Перед нею стоял Пауэлл. Пыхтящий как паровоз, с пунцовым лицом и всклокоченными волосами. Она не испугалась: здесь было светло и людно. Ненависть, огромная и холодная, как ледник, вернула ей так нужное сейчас ровное дыхание.

– Тебе следовало бы бежать в другую сторону. Правда, тебе это уже не поможет, но я на твоём месте попробовала бы.

И он посмотрел на неё как больной пёс, умоляюще, чуть не плача, с такою тоской, что это просто не могло быть притворством, и тихо, с болью в голосе произнёс:

– Эллен, я любил её.

– Мне нужно позвонить, – сказала она, – если ты, конечно, дашь мне пройти.

– Пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить, – попросил он. – Она была? Она в самом деле была беременна?

– Мне нужно позвонить.

– Она была?.. – настаивал он.

– Сам знаешь, что была!

– Газеты ничего не писали! Ничего!.. – Внезапно он поднял брови и спросил негромко, сквозь зубы: – На каком месяце она была?

– Да ты уйдёшь прочь…

– На каком месяце она была? – В его голосе снова зазвучали требовательные нотки.

– Господи! На втором.

Он издал такой чудовищный вздох облегчения, будто сбросил гору со своих плеч.

– А теперь будь добр, исчезни с моего пути.

– Нет, пока ты не объяснишь, что тут происходит. Всё это надувательство под именем Эвлин Киттридж…

У неё остро, недобро сощурились глаза.

Он смущенно прошептал:

– Ты что, всерьёз думаешь, что я её убил? – и, не заметив никакой перемены в её жестком, пронзительном взгляде, запротестовал: – Я был в Нью-Йорке! Могу доказать! Я был в Нью-Йорке всю прошлую весну!

Она растерялась, но – только на секунду. Затем сказала:

– Полагаю, у тебя уже всё рассчитано; что тебе стоит доказать, что в то время ты был в Каире, в Египте.

– Иисусе, – раздраженно прошипел он. – Да ты мне дашь хотя бы пять минут, чтобы высказаться? Пять минут? – Оглянувшись вокруг, он успел заметить, как сидевший неподалёку мужчина быстро поднял газету, чтобы спрятать за ней своё лицо. – Нас слышат, – сказал он. – Давай зайдём в коктейль-бар минут на пять. Не бойся, ничего страшного с тобой там не случится. Я не причиню тебе никакого «вреда», если тебе это волнует.

– А какая от этого будет польза? – возразила она. – Если ты был в Нью-Йорке и не убивал её, тогда зачем ты отводил глаза в сторону, когда мы проходили мимо здания Муниципалитета вчера вечером? И почему сегодня ты не хотел идти на крышу? И зачем ты так смотрел внутрь вентшахты?

Он посмотрел на неё виновато, с мукою в глазах.

– Я не могу это объяснить, – делая над собой усилие, заговорил он, – да и не знаю, сможешь ли ты понять. Видишь, у меня было такое ощущение… – он запнулся, подыскивая слово, – у меня было такое ощущения, что я в ответе за её самоубийство.

Большинство кабинок в отделанном чёрным зале были свободны. Позвякивали стаканы, и негромко играл пианист, перебирая вариации на темы Гершвина. Они заняли те же места, что и вчера; Эллен, откинувшись на обтянутую кожей перегородку, застыла в этой позе, как бы отвергая даже малейшую возможность установления близости между ними. Подошёл официант, и они заказали виски-сауэр, но лишь спустя какое-то время – коктейли уже стояли на столике между ними и Пауэлл успел отпить из своего стакана – когда ему стало ясно, что Эллен намерена молчать, Пауэлл заговорил сам. Поначалу слова давались ему с трудом, он то и дело останавливался.

– Я встретил её недели через две после того, как начались занятия, в прошлом году, – рассказывал он. – Я имею в виду, в прошлом учебном году. В конце сентября. Я видел её и раньше – у нас было два общих курса, и ещё у нас был один общий курс на первом курсе – но я никогда с ней не разговаривал до того дня, так как обычно садился где-нибудь в первом или втором ряду, а она всегда сидела сзади, в углу. Ну-у, вечером накануне того дня у нас был разговор с ребятами, и один из них сказал, что скромные девчонки – это как раз то… – Он замолчал, уставившись в свой стакан, который крутил в руке. – В общем, лучше всего иметь дело со скромной девчонкой. И когда на следующий день я увидел её сидящей в последнем ряду с краю, где она всегда сидела, мне вспомнились эти слова.