Поцелуй победителя

Кестрель распахнула глаза: щека на дощатом полу, поскрипывает повозка. Кестрель спрятала лицо в ладонях, радуясь, что проснулась вовремя. Не хотелось бы увидеть конец этой истории, где отец девушки, узнав, что она отдала свое сердце воришке-оборванцу, выгоняет ее из дома.

Повозка остановилась. В замок вставили ключ и с лязгом провернули. Скрипнули дверные петли, кто-то протянул руки внутрь. Двое стражников выволокли Кестрель наружу, крепко держа ее и поглядывая с опаской, будто она могла напасть. По правде сказать, их страх был вполне обоснованным. Как-то раз одного из своих тюремщиков Кестрель ударила кандалами по голове, и тот потерял сознание. Конечно, сбежать ей не дали. Но когда в последний раз открыли дверь повозки, она плеснула в лицо стражнику из ведра с нечистотами, вырвалась наружу и побежала. Солнечный свет ослепил ее, к тому же Кестрель слишком ослабла. Больное колено подогнулось, и она упала в грязь. С тех пор дверь повозки перестали открывать, поэтому ни еды, ни воды ей больше не давали.

Ее вывели наружу. Это могло означать только одно: путешествие закончено. На сей раз она не сопротивлялась, пребывая в оцепенении после сна. Пришло время увидеть, на что генерал Траян обрек родную дочь.

Трудовой лагерь был обнесен черным железным забором высотой в три человеческих роста. Над каменными бараками нависали силуэты мертвых вулканов. К западу и востоку тянулась бескрайняя тундра: рваное покрывало из желтого мха и красноватой травы. Воздух был разреженный и холодный, с запахом гнили. Подступали сумерки, окрашивая все в зеленоватый цвет.

Открылись небольшие ворота, и в лагерь поползла вереница узников. Кестрель видела их со спины, но вот какая-то женщина обернулась. В тусклом свете ее пустое лицо выглядело особенно жутко. Сперва Кестрель покорно шла за тюремщиками, но, наткнувшись на этот бессмысленный, остановившийся взгляд, начала упираться. Стражники лишь крепче стиснули ее руки.

— Пошевеливайся, — бросил один из них, но Кестрель словно не услышала. Она знала, куда ее везут, понимала, что станет узницей. Но только сейчас она осознала, что рано или поздно превратится в человека с пустым, стеклянным взглядом.

— Хватит упрямиться!

Колени подогнулись, и она безвольно осела на землю. Стражники, выругавшись, наклонились и попытались поднять ее, но Кестрель резко выпрямилась, ударив головой в лицо одного и оттолкнув второго.

Из всех попыток побега эта — самая бессмысленная. Глупо пытаться вырваться прямо у стен лагеря, охраняемого внушительным валорианским гарнизоном. Но даже когда подоспевшие на подмогу солдаты скрутили ее, Кестрель не раскаялась в своем поступке. Она просто не могла иначе.

Ее даже не избили. Очень по-валориански, ведь Кестрель привезли сюда трудиться на благо империи, а от покалеченных узников мало пользы. Кестрель загнали в ворота, протащили по грязному двору и толкнули к надзирательнице, которая посмотрела на нее с почти дружелюбной усмешкой.

— Ну, принцесса, — сказала она, — ты-то как сюда попала?

Волосы Кестрель давно засалились и растрепались. Внимательный глаз рассмотрел бы остатки изысканной прически, которая украшала голову невесты принца в день, когда раскрылось ее предательство. Кестрель вспомнила, как в легком синем платье сидела за фортепиано в последний свой вечер во дворце… Когда это было? Кажется, неделю назад. Неужели так много времени прошло с тех пор, как она пошла на глупый, неоправданный риск и написала это несчастное письмо? Целая неделя! Или всего неделя? Какое стремительное падение!

Кестрель словно окунули в ледяной колодец. Оцепенев от ужаса, она не пошевелилась, когда надзирательница достала из ножен кинжал.

— Не дергайся, — предупредила та. Ловким движением женщина располосовала юбку между ног Кестрель. Потом достала моток тонкой веревки, отрезала несколько коротких кусочков и обвязала остатки юбки вокруг ног — получилось подобие штанов. — Это чтобы ты не спотыкалась.

Кестрель коснулась узла на бедре. Дыхание выровнялось, ей стало немного легче.

— Есть хочешь, принцесса?

— Да.

Она набросилась на еду и проглотила все так быстро, что не различила вкуса. Потом большими глотками выпила воду.

— Тише, тише, — предостерегла надзирательница, — а то стошнит.

Кестрель не слушала. Звеня кандалами, она подняла флягу повыше, стараясь поймать последние капли.

— Пожалуй, они тебе не нужны, — решила надзирательница и освободила Кестрель руки.

Тяжесть на запястьях, ставшая уже привычной, исчезла, оставив лишь припухшие рубцы. Руки казались такими легкими, будто вот-вот улетят. Они и выглядели чужими: грязные, с поломанными ногтями, ссадинами на костяшках. Неужели когда-то эти пальцы порхали по клавишам? Кожу начало покалывать. Желудок сжался. Пожалуй, и впрямь не следовало так быстро есть. Кестрель обняла себя.

— Ничего, все пройдет, — утешила надзирательница. — Говорят, по дороге ты натворила дел, но я уверена, скоро угомонишься. У нас все справедливо. Делай, что говорят, и никто тебя не обидит.

— Почему… — Кестрель едва ворочала языком, — почему вы назвали меня принцессой? Вы знаете, кто я?

Женщина усмехнулась:

— Милочка, мне все равно, кто ты. Скоро и тебе это станет безразлично.

Волоски на коже приподнялись. Кестрель вдруг живо представила, как по ее венам ползут крохотные жучки. Она даже посмотрела на руки, чтобы убедиться в этом. И вдруг страх ушел. Она… Но что это? Мысли путались и сливались, как разноцветные платки, которые фокусник один за другим вытаскивает изо рта…

— Что вы добавили в еду? — с трудом выговорила Кестрель. — И в воду.

— Лекарство. Оно поможет.

— Вы дали мне наркотик. — Сердце Кестрель билось как сумасшедшее, в груди все дрожало. Лагерный двор вдруг показался ей совсем маленьким. Кестрель уставилась на надзирательницу, попыталась сосредоточиться на чертах ее лица — большой рот, волосы с серебристыми нитями, слегка опущенные уголки глаз, две вертикальные морщинки между бровей, полуулыбка. Но лицо расплывалось, то растягиваясь, то сжимаясь, и в какой-то момент Кестрель подумала: если она протянет руку, то ее пальцы просто пройдут сквозь женщину. Та улыбнулась шире.

— Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше.

Кестрель не помнила, как оказалась в камере. Она взволнованно мерила шагами комнатку, сжимая и разжимая кулаки, круг за кругом без остановки. Кровь стучала в ушах все громче и быстрее.

Наконец действие наркотика закончилось. Кестрель совершенно обессилела. Она помнила, что очень долго металась по камере, но теперь не понимала, как умудрилась так устать: в императорском дворце шкафы и то просторнее ее камеры. Ноги болели. Тонкие подошвы изящных туфелек совсем стерлись. Сердце налилось свинцом. Кестрель начала мерзнуть. Она опустилась на земляной пол и уставилась на стены, все в яркой плесени, будто облепленные крохотными зелеными морскими звездами. Кестрель провела пальцами по веревкам, половинкам юбки. Этот жест странным образом привел ее в чувство.

Она понимала: попытки спастись по дороге сюда были обречены на провал. И все же дочь генерала надеялась. Самый первый жест, такой же отчаянный, как и последующие, тем не менее мог принести плоды. В первое утро долгого пути на север стражники остановили повозку, чтобы напоить лошадей. Кестрель услышала, как кто-то говорит по-гэррански, шепотом подозвала незнакомца и протянула ему через окошко мертвого мотылька. Она до сих пор отчетливо помнила, как сжимала крохотные крылышки кончиками пальцев. В глубине души ей не хотелось выпускать моль из рук, будто это был ключ к прошлому, возможность все вернуть назад и исправить. В музыкальной комнате Кестрель сказала бы Арину другие слова. Меньше суток прошло с тех пор, как она сидела за фортепиано в синем платье и плела паутину лжи.