Почему исповедуются короли
Шрифт:
Теперь картина сложилась.
– А Рэдклифф знает?
– О Ноэле? Я не уверена.
– Но для вас это секрета не составляет.
– Джулия мне доверилась, перед самым отъездом из Парижа. Это был ее секрет, и я тогда поклялась, что никогда никому его не выдам.
– Так Пельтан знал, что Рэдклифф ее избивает?
– Прежде чем приехал сюда? Нет. Но чтобы это выяснить, много времени ему не потребовалось. Тогда-то брат и попытался убедить Джулию вернуться с ним в Париж – ради нее самой, а также ради их мальчика.
– А с чего он взял, что вам была известна вся правда о ребенке?
– Джулия проговорилась.
– Но тем не менее пошел с вами на Сент-Кэтрин, чтобы осмотреть больную девочку?
– Дамион был врачом. Он бы никогда не поставил свои переживания выше благополучия пациента. И пошел со мной. Но он был разъярен. Мы все еще спорили, когда ушли со «Двора висельника».
Себастьян пристально изучал Александри, не упуская ни одной детали. Что ж, эта версия объясняет, почему, если кто-то преследовал брата с сестрой, они не слышали шагов за спиной, пока не стало слишком поздно. И у лорда Питера Рэдклиффа появляется отличный повод, чтобы убить бывшего любовника своей жены. Но сюда никак не вписываются смерти Кармелы и полковника Фуше.
– Как думаете, леди Питер все еще любила Дамиона?
– Думаю, да, любила.
– Но при этом отказывалась вернуться вместе с ним в Париж?
– Она сказала, что обязана лорду Питеру и не может его оставить.
– Несмотря на то, что он ее регулярно избивает?
– Я знала женщину, которая до последнего вдоха оправдывала мужчину, бившего ее буквально смертным боем.
– Вы про жену Авеля Баллока?
– Да.
Себастьян продолжал изучать спокойное, гордое лицо француженки. Эта женщина давным-давно повернулась спиной ко всему, что общество ожидало от слабого пола. Она изучала медицину в итальянском университете и вместе со своим мужем-врачом участвовала в походах Великой армии Наполеона. Овдовев же, стала любовницей лейтенанта и продолжила врачевать солдат. Какие обстоятельства свели ее с английским капитаном и заставили выйти за него замуж, можно было только догадываться. Но осознание того, что Гибсон день за днем все больше и больше попадает под ее чары, мучило Себастьяна, ему хотелось немедленно встряхнуть и образумить друга.
– Зачем вы здесь? В смысле, у Гибсона?
Вопреки ожиданию, Александри правильно поняла вопрос и не стала плакаться, что ей необходимо прибежище. Вместо этого она сказала:
– Кто-то же должен ему помочь.
– Гибсону? Да он отлично справляется. По крайней мере, раньше справлялся. До того, как вы влезли в его жизнь.
– Если вы подразумеваете, что он отлично себя убивает, то так и есть. Вы хоть представляете, каким образом сказывается на человеческом организме длительное употребление опиума? Особенно в тех дозах, до которых он дошел.
– Он не часто выходит за рамки.
– А вам-то откуда знать?
Себастьян открыл было рот, но потом закрыл. По правде, он не часто виделся с Гибсоном последние четыре месяца, а то и дольше.
– Человек страдает от боли. Как, по-вашему, ему с этим жить?
– Я могу помочь ему справиться с болью, если он мне позволит.
– Так же, как помогли детям и монахиням из монастыря Санта-Ирия?
Ее голова дернулась назад, будто от удара.
– Я не знала…
– Ну уж нет,
все вы знали! И позволили этому случиться.Голос Александри прерывался от слез.
– Если кровь тех детей на моих руках, то и на ваших тоже.
– Верно. Вся разница между вами и мной состоит в том, что я никогда этого не отрицал.
Она смотрела на него, и смерть, неотделимая от воспоминаний о той давней португальской весне, стояла в комнате рядом с ними.
Себастьян сказал:
– Пол Гибсон – мой друг. Я не позволю вам его уничтожить.
– Уничтожить его? – Звонкий смех прозвучал напряженно. – А что, во имя Господа, я, по-вашему, собираюсь с ним сделать? Вырвать сердце и забрать душу?
– Сколько мужей и любовников у вас уже было, а? И сколько из них до сих пор живы?
Ответа не последовало, но лицо Александри вдруг осунулось и глаза потемнели от какого-то сильнейшего чувства, природу которого Себастьян не сумел определить.
Он водрузил шляпу на голову и повернулся к двери.
И уже собирался закрыть ее за собой, когда француженка стремительно шагнула к нему: одна рука сжимает край грязного передника, другая – отводит назад волосы, упавшие на лоб.
– Четверо. У меня было четверо мужчин. Двое возлюбленных и двое мужей. И вы правы: все они мертвы. Все они, кроме последнего, были убиты англичанами. – Это «англичанами» она почти выплюнула.
– А что случилось с последним? – спросил Себастьян. – Что случилось с капитаном Майлзом Соважем?
Но тут она захлопнула дверь перед его носом.
ГЛАВА 40
Когда Себастьян добрался до входа в маленький каменный флигель на задворках, Гибсон стоял у стола в центре помещения с руками по локоть в крови.
Тело полковника Андре Фуше, голое и выпотрошенное, лежало лицом вверх на каменной столешнице. Кошмарные дыры на месте глаз выглядели еще отвратительней в ярком свете фонаря, который Гибсон зажег сумрачным утром.
– А, вот и ты, – сказал хирург, откладывая скальпель, и взял тряпку, чтобы вытереть руки. – Хочу тебе кое-что показать. Ну-ка, помоги мне его перевернуть.
Совместными усилиями они перевалили то, что осталось от француза, и показалась его длинная узкая спина. Между лопатками виднелось фиолетовое отверстие.
– Значит, его закололи, – выдохнул Себастьян.
– Именно. Причем кинжалом. И вот что примечательно: судя по углу входа лезвия, я бы поставил на то, что человек, нанесший этот удар, не правша. Заметь, я могу ошибаться. Не исключено, что убийца просто бил как-то сбоку. Но все же вероятней всего, ты ищешь левшу. Эх, жаль, что тело Пельтана не пробыло у меня достаточно долго, чтобы посмотреть, а не прикончили ли его таким же ударом.
– Человек, который пытался убить меня – уже дважды, – точно левша. – Себастьян рассматривал недавно зарубцевавшийся шрам, тянущийся по всей длине правой руки полковника. – Кажется несправедливым, что Фуше удалось пережить разгром Наполеона в России только для того, чтоб его пырнули ножом в спину в Лондоне.
– Ирония судьбы. Можно поспорить, он не считал здешнее задание опасным. – Гибсон сделал паузу. – Не знаешь, у него есть семья?
Себастьян покачал головой.
– Я никогда не спрашивал.