Почему у собаки чау-чау синий язык

Когда вонь от выхлопных газов становилась невыносимой, дядя Лёня выходил во дворик в полосатых пижамных штанах и коричневой домашней куртке, расшитой вокруг костяных палочек-пуговиц каким-то бранденбургским орнаментом, и произносил с той же интонацией, с которой воспитывал меня, одну и ту же трагическую фразу:

– А вы не пробовали заправлять свое авто одэколоном?!

В ответ из чрева «ЗиМа» раздавалось глухое и презрительное: «Прости, художник!» На этом утренняя разминка для «ЗиМа» заканчивалась…

Квартира, которую мне доверяли охранять, где жили два художника и их жена и мама, вся была увешана различными художественными причиндалами – как сейчас говорят, артефактами. Именно туда, на Новую Басманную, мы вечером отправились с Сашей писать сценарий, вместо того чтобы готовиться к сессии.

Мы сели в гостиной за круглый стол. Я положил перед собой и Сашей чистые листы бумаги и карандаши. Довольно долго мы сидели, тупо изучая окружающую обстановку, с которой я в отличие от Зегаля был знаком уже пять лет. Затем Саша встал и обошел всю квартиру, внимательно разглядывая все, что висело на стенах. Самое большое его внимание привлек рисунок сангиной Кустодиева «Обнаженная». Он долго его разглядывал, не выпуская палец из носа.

– Надо что-то почитать для разгона, – отвлекаясь от «Обнаженной», предложил Саша.

Теперь поднялся я, прошелся глазами по книжным полкам и притащил оранжевый том из пятитомного собрания сочинений Ильфа и Петрова. Зегаль начал читать вслух «Золотого теленка». Мы хохотали как ненормальные. Прочтя пару глав, Саша уехал к себе на Речной.

Так продолжалось три вечера, потом наступило прозрение. Началось оно с того, что Зегаль решил для разгона написать стихи под Игоря Северянина. Он быстро сочинил первую строчку: «Сливы на антресоли посыпаны солью…» Дальше он застрял на весь вечер. Но мы не унывали. Времени до сентября было еще много, и мы решили, что каждый на практике (по-моему, живописной) что-нибудь посочиняет, а когда встретимся в Москве, быстренько все придуманное сложим и отвезем в Останкино. Стало так легко, будто мы уже сдали сценарий в «молодежку». На этом мы попрощались и разъехались. Моя практика как комсомольского активиста проходила в «Баухаузе» – знаменитой немецкой архитектурной школе Вальтера Гропиуса, географически оказавшейся на территории ГДР в Веймаре, а Саша с Витей Прокловым (они учились в одной группе) укатил в Одессу.

* * *

Одесса – город в судьбе Зегаля не случайный. Из Одессы была его первая жена Инна, там же родилось и его самое большое первое чувство, естественно, не к Инне, а к бакинской девушке Эльмире. Этот факт сыграл значительную роль в истории КВНа Московского архитектурного, поэтому обойти его нельзя.

За два года до описываемых событий Саша и Витя Проклов после практики по рисунку (она у них проходила на Соловках) решили резко поменять климат и отправились отдыхать в Одессу. Та поездка признана легендарной и, как во всякой легенде, процент правды от вымысла различить нелегко. Главными событиями в ней считаются знакомство Саши с Эльмирой, кража Вити и в результате этого странного киднеппинга потеря им невинности, а также то, что на одесском пляже в районе 12-й станции Фонтана они поставили палатку, тем самым экономя деньги на жилье. Самое невероятное для меня: как студентка бакинской консерватории согласилась в ней находиться?.. Пусть и не на все время, а только иногда с Зегалем.

В кармашек палатки Витя прятал любимые фруктовые карамельки (пристрастие всей семьи Прокловых, как к наркотикам). Когда Витя удалялся на рыбалку (проклятье мужской части семьи), Саша с Эльмирой занимались личной жизнью. Презервативы тогда не рекламировались, покупать их было стыдно, а натягивать – оскорбительно, поскольку возникало ощущение, что ты заразный. Поэтому Саша, доходя до пика взаимоотношений, опорожнял накопившееся в кармашек палатки, как раз туда, где Витя устроил схрон своим карамелькам.

С Эльмирой у Саши сложились сложные отношения. Периодически при нечастых встречах они смертельно выясняли отношения, но это только укрепляло их, если можно так сказать, дружбу. Более того, Эльмира была представлена Сашиным родителям и, приезжая в Москву, даже останавливалась у них. Правда, Сашка на это время перебирался в комнату Юры. Но ночью, вроде бы по привычке, возвращался к себе.

Через пару лет в какой-то момент (а он случился в начале того холерного лета 1970 года) Эльмире надоело выяснять отношения с Зегалем, и она уехала со своей бакинской компанией в Прибалтику. Совершенно понятный поступок. Не на юг же бакинцам ехать отдыхать. Жители Ленинграда, например, признавали только Сочи, что в конце концов для города-курорта сыграло решающую роль. Когда многомиллиардная перестройка в Сочи закончится, я бы на том самом месте, где обычно по всей стране ставили памятник Ильичу, установил монумент «известному петербуржцу-ленинградцу» от благодарных жителей бывшей всесоюзной, ныне всероссийской здравницы. Во всяком случае, местные армяне деньги на памятник соберут за один день.

А Витю украли, как сейчас бы сказали, гастарбайтерши, а тогда – малярши из Молдавии. В любовном угаре Саша дня два не замечал (или не захотел замечать) потерю товарища, поскольку его вполне устраивало, что второе место в палатке постоянно пустовало. Но потом он ударился в панику, и на третьи сутки нашел Витюшу (так Проклова называли дома) в довольно неприбранном виде в какой-то мазанке.

«Витя, – строго спросил Зегаль, – почему ты здесь сидишь?» – «Мне выходить нельзя, – обреченно ответил Витя, – соседи могут увидеть».

Витя Проклов как на первом курсе застрял на «истории КПСС», так на пятом, когда мы, пройдя диамат, истмат, пробежав по политэкономии, углубились в несуществующую марксистско-ленинскую эстетику, продолжал ее называть «историей КПСС». По сути это утверждение не выглядело таким уж неверным, учитывая уровень вранья в политических предметах. Свой учебник по эстетике, который по наследству достался через несколько лет моей сестре, Витя подписал так: «Виктор Проклов, эсквайер». Кто-то из сокурсников не поленился и приписал: «проживал за сараем».

Вите были свойственны экстравагантные поступки. Однажды к нему в комнату вошел крепко выпивший друг отца дядя Слава Семенов – на тот момент замдиректора «Мосфильма». Осмотрев купленный для Вити гарнитур – шкаф и кровать на ножках, по моде того времени, – дядя Слава изрек: «Витюша, лучше ножки спилить!» Витя охотно согласился, и за пять минут они отпилили все ножки у мебели. К концу этого увлекательного занятия за другом зашел Витин папа Игорь Викторович. Немного протрезвев, он изрек классическую фразу Цезаря: «Слава, я думал, ты мне друг». Игорь Викторович иногда говорил афоризмами. Прошло много лет, Витюша занимался ювелиркой и к очередному «году дракона» решил наплодить на продажу партию символов китайского Нового года, почему-то вошедшего в отечественный праздник. Игорь Викторович оглядел произведения сына и вынес вердикт: «Таких драконов не бывает».

Когда двоюродная сестра Витиной мамы привезла ему в подарок из США, где находилась в длительной командировке, две банки «Кока-колы», то Витя с нашим общим товарищем, романтиком на грани идиотизма, зажег свечи в тяжелом канделябре, и при таком таинственно-мистическом освещении они всю ночь пили «Кока-Колу». Конечно, в Советском Союзе это был экзотический напиток, но не настолько же!

Регулярно Витя убегал из дому. Обычно это происходило перед поездкой всей семьи на дачу, где его пытались заставить копать огород. Тогда было модно, невзирая на благосостояние семьи, высаживать на даче картошку. Генетическая память нации о регулярном голоде. Картошку сажали даже в дачных кооперативах МХАТа и Большого театра, – только там можно было увидеть народных и заслуженных артисток страны в эротических позах, хотя и в тренировочных штанах.

Один раз с Витей «бежал» за компанию и я, хотя мне совсем не хотелось отрываться от Лены. Но мужская дружба победила. Мы собрали вещи, а именно подрамники «метр на метр» с эскизами проекта (их носили в специально сшитых чехлах из парусины или дерматина) и тяжеленный, просто неподъемный, модный в семидесятых портфель из кожзаменителя. На цыпочках мы прошли мимо кухни, где Витина бабушка Ирина Михайловна раскладывала пасьянс (сейчас это ежедневно делает сам Витя), бесшумно открыли входную дверь и выскользнули из квартиры в подъезд, а из него, грохоча подрамниками, вывалились во двор. Прошли мимо соседнего корпуса, где провел детство Владимир Высоцкий и где всегда стояли экскурсии и смотрели в окна их бывшей коммунальной кухни, как будто оттуда мог выглянуть Владимир Семенович. Затем спустились мимо Центрального рынка на Цветной бульвар. Там, на скамейке между цирком и бывшим кинотеатром «Мир», Витя сложил друг на друга подрамники и достал из портфеля ликерчик «Черри херинг» (для себя) и бутылку «Кампари россо» (для меня). Потом он извлек из того же портфеля две банки своих любимых консервов – болгарские голубцы с мясом, – а затем два хрустальных даже не бокала, а кубка. Подошедший тут же милиционер строго сказал: «Распиваете!» Но, оглядев «накрытый стол», отдал честь и молча отошел. Побег продолжился тем, что в институтском дворе, не заходя на занятия, мы одолжили, по-моему, у Маши Каганович десять рублей, добавили своих два и загрузили в сороковом гастрономе чехлы для подрамников десятью бутылками алжирского вина. Оно стоило рубль двадцать, дешевле ничего из спиртного тогда в магазине не продавалось. С этим грузом мы отправились путешествовать дальше, начав с посещения Наташи Рословой…