Почетный академик Сталин и академик Марр
Шрифт:
И хотя Марр не упомянул лично Сталина, ему-то как раз было за что благодарить новую власть. В том же выступлении на XVI съезде партии Марр туманно объяснил причину своей благодарности: «В условиях полной свободы, которую дает науке Советская власть, помогающая самым смелым, самым дерзким научным исканиям в области подлинного материалистического миропознания, я старался развивать и продолжаю, уже с новыми кадрами научных работников — коммунистов и стойких беспартийных соратников, развивать теоретическое учение об языке, в области которого я веду свою научную работу» [233] . А всего лишь на полтора-два года раньше, в 1928 году, Марр, отчаявшись добиться от коллег признания своей обновленной яфетической теории, опубликовал нечто вроде научного завещания. Называлось оно: «Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком». Цитируя давние и новые работы, выступая в качестве своего собственного историографа, Марр почти по-детски восклицал: «А есть такое учение? Есть. Это учение так называемая яфетическая теория, которая никем не признается в „серьезных научных кругах“, и у меня даже возникло если не сомнение, то вопрошание, стоит ли продолжать лекции, восстанавливать курс в Ленинграде, Москве и где бы то ни было после бесплодной своей многолетней по основному делу деятельности и тем более заниматься непристойным делом пропаганды учения, ни для кого из лингвистов не приемлемого» [234] . Именно тогда он воскликнул, имея в виду себя: «Картина рыцарских времен с одним воином на ристалище!»
233
XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 26 июня — 13 июля 1930 г. Стенографический отчет. Т. 1. С. 183.
234
Марр
На самом же деле научный мир того времени достаточно взвешенно и беззлобно относился к его трудам. Чаще его упрекали в небрежности стиля и запутанности аргументации. Даже его искренние последователи и друзья уговаривали хотя бы раз кратко изложить свою теорию удобоваримым языком. Марра эти предложения приводили в бешенство, так как он считал, что дело тут не в форме, а в сознательном неприятии его научной идеологии. Однажды он в сердцах произнес: «Почему же трудно усвоить? Потому ли, что у меня длинные фразы в русских работах? Не верьте, товарищи. Во французских статьях моих — фразы короткие. В немецких безукоризненных, — скажу: блестящих, — переводах не чувствуется никакой трудности стиля. Наконец, пробовал их уменьшить, вот, например, сегодня. Поможет ли? Раньше не помогало. В чем дело?» [235] Таковыми были почти детские по интонации «вопрошания», между прочим, вице-президента советской Академии наук, на каковую должность он был назначен незадолго до XVI съезда партии. А такие должности в российском государстве всегда были номенклатурными. И все же по-русски Марр мог писать только так, как писал. Но он прав — дело было не только в трудностях стиля.
235
Марр Н.Я. Язык и мышление // Избранные работы. Т. 3. С. 98.
Еще в 1929 году Я.В. Лоя, бывший латышский стрелок, а впоследствии известный лингвист и педагог, начинавший свою деятельность под покровительством Марра [236] , а затем ставший его научным противником, так отметил положительные и отрицательные стороны марризма.
Положительные:
«1) разработка вопросов семантики;
2) общая материалистическая направленность и
3) увязывание вопросов языка с фактами истории культуры.
Но яфетидология имеет и свои теневые стороны:
236
В архиве Марра есть один из его научных отчетов за 1925–1926 гг. // СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 6. Ед. хр. Е-296.
1. Игра с алхимическими четырьмя элементами (сал, бер, йон, рош);
2. Вульгаризация марксистского метода, когда в каждом предложении склоняется по всем падежам слово „класс“ и т. д.;
3. Авторитарное преклонение учеников перед учителем, вследствие чего совершенно теряется столь необходимый для науки критический подход;
4. Ограничение научного кругозора почти исключительно вопросами происхождения, доистории, палеонтологии речи;
5. Самовлюбленность, доходящая порой уже до нападок на языковедов-марксистов, не желающих „изменять“ или „дополнять“ марксизм марризмом» [237] .
237
Лоя Я.В. Основные направления в языковедении // Сумерки лингвистики. С. 55–57.
Характеристика вполне исчерпывающая и во многом, но не во всем справедливая. Этой работы в нынешней библиотеке Сталина нет. Но оттиск другой статьи Лоя я там обнаружил. В январе 1929 года молодой лингвист преподнес вождю с дарственной надписью свою большую обзорную статью «Против субъективного идеализма в языкознании» [238] . В ней критиковался с «марксистских» позиций ученик выдающегося российского лингвиста Бодуэна де Куртенэ, будущий академик Л.В. Щерба, тот самый, кто написал работу о первичных диффузных звуках. Помет на оттиске нет, и теперь трудно сказать, познакомился ли Сталин со статьей и если да, то когда это произошло. Но с ранее упомянутой работой Лоя он, без сомнения, был знаком, так как все перечисленные пункты этой брошюры, характеризующие Марра, вошли в тот же «эпохальный» сталинский труд 1950 года «Относительно марксизма в языкознании».
238
Лоя Я.В. Против субъективного идеализма в языкознании. Б. м., 1929. Отдельный оттиск // Государственная общественно-политическая библиотека. Отдел редких книг. Библиотека И.В. Сталина.
Сталин еще в начале 30-х годов был знаком с некоторыми идеями Марра и знал о той критике, которой подвергается яфетическое учение как «справа», так и «слева», но все сделал для того, чтобы оно стало единственно «марксистским». В феврале 1929 года в Коммунистической академии прошла так называемая «поливановская» (по имени языковеда Е.Д. Поливанова) первая лингвистическая дискуссия, а затем в октябре — декабре 1930 года вторая дискуссия в той же академии, организованная «языкофронтом». Сами по себе обе эти дискуссии были знаками того, что в высших эшелонах власти не было полного единодушия по отношению к учению Марра как к единственно марксистскому. Различные кланы пока еще «поставляли» власти тех, кто в принципе мог бы официально представлять «марксистское» направление в области истории и теории языка и мышления. Сходные процессы шли и в других областях науки и культуры. Марра, скорее всего, поддерживала линия: Н.И. Бухарин, А.В. Луначарский, М.Н. Покровский, М.В. Фриче, а также часть старых академиков. Возможно, не все из перечисленных все еще очень влиятельных в то время людей искреннее сочувствовали Марру.
Поливанов был вызван в Москву 1926 году из Средней Азии тогдашним руководителем РАНИОНа (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук) академиком Фриче. Через два с небольшим года, в 1929 году, в Комакадемии, руководимой Покровским, с которым, как мы видели, Марр был очень дружен, Поливанов выступил с разгромным и тщательно аргументированным докладом по поводу «нового учения». Без всякого сомнения, это была заранее подготовленная акция. Самым интересным было то, что Поливанов своим выступлением фактически попытался перехватить у Марра главенство в «марксистском» языкознании. Но, в отличие от Марра, он не стал огульно отрицать все предыдущие достижения «буржуазной» компаративистики, а, напротив, рассматривал ее достижения как плодотворный подготовительный этап к лингвистике «марксистской». Конечно же, он отрицал четырехэлементный анализ и большинство залихватских формулировок и характеристик Марра. Но если смотреть из сегодняшнего дня, то без труда обнаруживается, — в главном взгляды Поливанова и Марра не противоречили друг другу, а, напротив, имели много общего. Так же как Марр, Поливанов говорил о рождении речи в результате социальной коммуникации, которая необходима «для связанного кооперативными потребностями коллектива» [239] . Как и Марр, он рассматривал речь в качестве одного из «видов трудовой деятельности» [240] . Применяя более корректную терминологию, Поливанов говорил не о «схождении» и «расхождении» языков, а о процессах «гибридизации» и «метисизации» языков, «типичных для эпох товарного хозяйства», что, по сути, одно и то же [241] . Признавая заслуги компаративистики, он также говорил о том, что она оставила за бортом социолингвистические проблемы. Более осторожно, но и он говорил о необходимости изучения семантических сдвигов, происходящих в революционные эпохи [242] . Короче говоря, Поливанов трезво и обстоятельно попытался навести мосты между европейской наукой и наукой советской. Свое кредо он выразил так: «Работа над созданием марксистского языкознания должна выражаться не в виде похоронного шествия над гробом естественно-исторической лингвистики, а в построении новых лингвистических дисциплин на том фундаменте бесспорных фактов и положений, которые даны лингвистикой как естественно-исторической дисциплиной» [243] . Но именно это и не получило официальной поддержки. Организованным большинством выступавших (включая Фриче) идеи Поливанова были отвергнуты, его подвергли остракизму, и он был вынужден вернуться в Среднюю Азию [244] . В 1938 году Поливанов погиб в сталинских застенках, но ни марристы, ни, конечно, сам покойный Марр не имели никакого отношения к его гибели [245] . Я не исключаю того, что тогдашним руководителям-сталинистам не понравился не только научный академизм одного из талантливых советских лингвистов, но и то, что в 1917–1918 годах Поливанов в качестве переводчика принимал участие в издании тайных договоров царской дипломатии, осуществлявшихся по инициативе Троцкого и при участии знаменитого матроса Маркина. Вступив в партию
в 1919 году, он был исключен во время сталинских чисток. После разгрома марризма и смерти Сталина имя Поливанова вернулось в советскую науку. Марр в «поливановской» дискуссии официально не участвовал, но он, без сомнения, пристально следил за ее ходом: в архиве Марра сохранилась стенограмма этого мероприятия.239
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 57.
240
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 59.
241
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 87.
242
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 187–205.
243
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 185.
244
Есть сведения, что Поливанов злоупотреблял наркотиками и по этой причине вернулся в Среднюю Азию.
245
См.: Леонтьев А.А. Евгений Дмитриевич Поливанов и его вклад в общее языкознание. М., 1983; В. Ларцев. Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности. М., 1988; Алпатов В.М. История одного мифа. С. 87–91; Его же. История лингвистических учений. Учеб. пособие. 3-е изд., испр. и доп. М., 2001. С. 245–253. Мне представляется, что резкое противопоставление взглядов Поливанова и Марра в работах Алпатова неубедительно.
Если в процессе первой дискуссии Марр критиковался с позиций традиционного, компаративистского языкознания, прикрываемого марксистской терминологией, то вдохновители второй дискуссии попытались «перешагнуть» через концепцию Марра, сделав вид, что она является пройденным этапом «марксистского» языкознания [246] . Среди организаторов и активных участников второй дискуссии был уже упоминавшийся ранее Лоя. Но и эта «языкофронтовская» атака «слева» очень быстро потерпела фиаско, несмотря на то что ее, похоже, поддержал видный партиец, новый нарком просвещения А.С. Бубнов.
246
Алпатов В.М. История одного мифа. С. 95—100.
Неизвестно, интересовался ли Сталин ходом этих дискуссий, одна из которых прошла накануне XVI съезда, а другая после него. Скорее всего, он не вникал в них, но, судя по тому, как они быстро захлебнулись, именно он не дал им хода, так как считал более целесообразным поддержать Марра в качестве научного авторитета. На 1929–1931 годы приходится пик научной, политической, организационной и даже международной деятельности Марра в новую советскую эпоху. Сталин с размахом использовал его карьеристские устремления, а Марр не обманул его ожиданий.
Я уже отмечал, что после октября 1917 года Марр, по существу, единственный из старых академиков, оказался близок к верхушкам советской власти. Больше десятилетия, вплоть до 1929 года, Академия наук СССР сохраняла свою организационную автономию и идеологический нейтралитет, что вызывало раздражение монополизирующей все и вся ленинско-сталинской власти. После революции академия в своей гуманитарной части одним фактом своего существования автоматически становилась независимым от ЦК ВКП(б) идеологическим центром. Большевистская верхушка на первых порах выбрала тактику постепенного разрушения академии путем выстраивания параллельных ей научных и идеологических учреждений, способных со временем заменить академию полностью. Такая тактика позволяла, не вызывая резких протестов зарубежных и отечественных научных кругов, перехватить инициативу и подготовить преданные власти научные кадры, работающие по ее заказам и правилам. Еще в 1919 году бывшая Императорская Академия наук была переведена в подчинение Наркомпроса РСФСР и формально стала частью советского государственного аппарата. Ему же были подчинены и гуманитарные институты. Все оставшиеся научные учреждения и институты негуманитарного профиля перешли в ведение Научно-технического отдела ВСНХ. Чуть раньше, в июне 1918 года, в Москве была учреждена Социалистическая академия, которая первоначально должна была заниматься пропагандой марксизма применительно к общественным наукам. В том же 1918 году Петроградский филиал Наркомпроса, который тогда витиевато назывался Комиссариатом народного просвещения Союза коммун Северной области, выступил с инициативой ликвидировать Академию наук как ненужный пережиток старого общества. В 1923 году, когда Социалистическая академия была переименована в Коммунистическую, нарком Луначарский стал представлять ее в качестве единственного центра, инициирующего всю научную работу в стране. Так в очередной раз была поставлена под сомнение особая роль Академии наук. В одном ряду с этими советскими учреждениями противопоставляли себя академии такие новообразования, как Общество историков-марксистов, Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН) и Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству, то самое ВАРНИТСО, во главе которого советская власть поставила академика Марра и от имени которого он выступал с приветствиями на XVI съезде партии. Все другие перечисленные советские учреждения возглавляли уже известные нам советские деятели, с которыми Марр находился в самых тесных отношениях: Луначарский, Покровский, Фриче. Однако перечеркнуть академию таким способом не удалось; в ее рядах насчитывалось всего сорок пять человек, но все они были выдающимися учеными, имевшими мировой авторитет. С лета 1925 года власть изменила тактику, и РАН передали в подчинение более высокого ранга — Совнаркому РСФСР. В том же году в недрах Политбюро ЦК ВКП(б) появляется специальная комиссия для связи с академией (во главе с А. Енукидзе), а на самом деле для выработки шагов, ведущих к ее огосударствлению и подчинению ЦК. Через два года Академии наук был навязан новый устав, резко ограничивающий круг деятельности и разделивший ее состав на два отделения: физико-математическое и гуманитарное. Численность академических вакансий была увеличена почти вдвое, для того чтобы получить возможность ввести своих людей и овладеть академией изнутри. Но до 1928 года этот план осуществить не удалось, а потому делались попытки путем перераспределения кадров организовать в Комакадемии учебно-научные центры гуманитарного профиля. Сталин и все руководство партии и государства, включая «правых» оппозиционеров, были согласны в стремлении овладеть последним оплотом «буржуазного» вольнодумства в важнейших идеологических областях. С осени 1928 года до начала 1929 года была проведена серия мероприятий (а по сути, аппаратных интриг), позволивших навязать академии нужных власти людей. Среди них оказались и те, с которыми давно сотрудничал Марр и которых он лично рекомендовал [247] , а также Н.И. Бухарин, А.М. Деборин, Г.М. Кржижановский, Д.Б. Рязанов — всего тридцать девять человек. Так в российской академической науке была запущена система номенклатурного подбора кадров, когда за основу берутся не выдающиеся научные достижения, а преданность режиму. Это привело к вырождению гуманитарной части Академии наук, вполне ощутимой и в наше время.
247
См.: Академия наук в решениях Политбюро РКП(б) — ВКП(б). 1922–1952. Сост. В.Д. Есаков. М., 2000. С. 66.
И все же сломать интригой и грубым административным давлением волю и совесть сорока пяти выдающихся россиян не удалось. Тогда сталинское руководство использовало испытанные уже в те годы грязные приемы по отношению к своим гражданам: шпионаж, доносительство, стравливание, раскол и, конечно, репрессии. В апреле 1929 года под предлогом проверки финансовой деятельности и пересмотра штатов была создана специальная правительственная комиссия, которая «обнаружила» два десятка добровольцев-сотрудников, от которых в адрес комиссии стали поступать подписанные и анонимные доносы. В частности, поступили «сигналы» о том, что в Библиотеке АН, в Пушкинском Доме и в Археографической комиссии хранятся печатные и архивные материалы «контрреволюционного» характера. На самом деле это были зарубежные периодические издания, архивные материалы разгромленных большевиками политических партий, манифесты об отречении от российского престола и т. д. В результате деятельности комиссии пять человек было расстреляно. Выдающиеся историки С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавский, Н.П. Лихачев сосланы на длительные сроки [248] . Некоторые так и не вернулись из ссылок. А что наш герой? Именно в эти годы карьера Марра пошла круто вверх.
248
См.: «Наше положение хуже каторжного». Первые выборы в Академию наук СССР // Вестник Архива Президента РФ. 1999. № 3; «Осталось еще немало хлама в людском составе». Как начиналось «дело Академии наук» // Вестник Архива Президента РФ. 1997. № 3; То же. 1997. № 4; См.: Академия наук в решениях Политбюро РКП(б) — ВКП(б). 1922–1952. Сост. В.Д. Есаков. М., 2000 (публикации документов).