Почетный академик Сталин и академик Марр
Шрифт:
В отличие от бурно жестикулировавшего ХХ века, века мобилизованных толп и их размашистых предводителей, европейский XIX век культивировал аристократическую мимическую сдержанность и даже жестовую скупость. Вспомним правила публичного поведения английской имперской аристократии или блестящей французской салонной интеллигенции и буржуазии, распространявшиеся на большей части образованной Европы, включая Россию. Вспомним лермонтовского Печорина, не позволявшего себе при ходьбе лишней отмашки рукой и подражавшего в этом байроновскому Чайльд-Гарольду, или нарочито холодную маску Андрея Болконского — русского аристократического героя романа Льва Толстого. Их благородство и душевная сила особо подчеркивались сдержанностью жестикуляции и мимики, что само по себе имело знаковый характер. «Простолюдин» и «инородец» как в Европе, так и в России тем всегда и выделялся, что был «вульгарен», то есть более кинетически раскован, а его «язык» тела резко отличался от пластического языка окультуренного единоплеменника. Понятно, что художественная литература отражает лишь тенденцию, и все же нетрудно подметить культуры и целые эпохи, в которых кинетика играет то более, то менее заметную роль. Например, тщательно разработанные кинетические композиции мимов, ораторов и риторов Древней Греции, блестящих адвокатов Древнего Рима, особо сдержанную пластику японского воина-самурая или просвещенного китайца, воспитанного на конфуцианских канонах. Более всеобщ язык танцев народов Древнего и Нового мира, уже в древности ставшим для многочисленных народов Индии универсальным языком многонациональной культуры. Еще более универсален эмоциональный язык человечества. Знаками этого языка выступают: улыбка, смех, выражения грусти, страха, просьбы, благожелательные или агрессивные жесты и т. д. [603] Несмотря на цивилизационную пропасть, отделявшую моряков Колумба от индейцев Америки, они сразу же применили мимико-жестовый язык общения. Бесконечно разнообразен, но и абсолютно космополитичен (и биологически, и социально, и культурно) сексуальный язык человеческого тела. Без сомнения, язык
603
См.: Бутовская М.Л. Язык тела: природа и культура. М., 2004.
В отличие от сравнительно сдержанного на жестикуляцию европейского XIX века, в ХХ веке, столь богатом на многие новшества и разного рода социальные и технические революции, произошла к тому же тихая кинетическая революция, связанная с развитием средств передачи массовой визуальной информации. С конца XIX — начала ХХ века визуальные кинетические языки благодаря своей удивительной общепонятности быстро догоняли, а временами и опережали в своем развитии и международной распространенности языки фонетические. Если в свое время фонетические языки метрополий господствовали лишь на пространствах собственных колоний, то визуальные языки мимики, жеста, светотени и цвета различных видов изобразительной рекламы и универсальные системы ее пиктографической «письменности» стали ныне первыми общечеловеческими средствами передачи информации на уже вполне оформившемся мировом рынке товаров. Тогда же рекламу стала догонять универсальность живописи, скульптуры, графики, вырабатывавших не только всеобщие языки и семантические коды, но и впитавших в себя национальные и расовые стереотипы, вкусы и приемы визуального выражения, сделав их элементами культуры общемировой. В начале ХХ века даже театр благодаря революционным кинетическим экспериментам Вс. Мейерхольда и хореографическим новациям Айседоры Дункан пытался преодолеть культурно-региональную ограниченность европейского театра, танца и художественного слова. И рекламу, и живопись, и экспериментальный театр, в свою очередь, перегонял практически полностью космополитичный визуальный язык мирового кинематографа. Пластика немых героев Чаплина или Эйзенштейна, других мастеров была понятна без слов и в кинотеатрах Европы и Нового Света, и в сельском клубе сибирской деревни, и под травяной крышей африканского бунгало. Но это продолжалось до тех пор, пока слово не зазвучало и с киноэкрана, что сделало на время и кино (до появления телевидения) фактором национальной культуры. Мультипликация внезапно оживила в ХХ веке незапамятную эпоху анимизма, одушевляя и очеловечивая камни, море, звезды, ветер, зверей, то есть природу, животных, фантастические существа. Нечего и напоминать, что язык современной анимации понятен без слов на всех континентах как взрослым, так и детям. Специфические пиктографы и иероглифы в качестве унифицированных знаков на автодорогах всех континентов современного мира — еще один пример складывающегося ныне общемирового символического языка и его письменности.
Не думаю, что кинетическая (ручная) теория происхождения общечеловеческого языка Н.Я. Марра как-то повлияла на первых изобретателей массовой жестовой символики тоталитарных режимов ХХ века или на формирование визуальных языков рекламы, автодорог, мультипликации и др. Скорее наоборот, Марр в 20-х годах зорко подметил первые признаки начавшегося мирового кинетического бума. К тому же в концепции Марра речь шла не о современном параллельном сосуществовании и взаимодействии фонетической и кинетической речи или языков, а о последовательном, стадиальном развитии общечеловеческого языка, где кинетика была исторически первична, поскольку выделилась из нерасчлененного, еще, по существу, животного языка тела. Фонетический же, членораздельный язык в концепции Марра был вторичен и даже — третичен. Напомню, по Марру, «ручной язык», «язык жестов» длительное время предшествовал стадии развития фонетических языков всего человечества. Однако Сталин ни в своей первой статье, ни в ответах аспирантке Е. Крашенинниковой и профессору Г. Санжееву ни разу не затронул проблему ручной речи (языка тела) в трактовке Марра.
Правда, еще в то время, когда Сталин занимался редактированием статьи А. Чикобавы, он пусть и закулисно, но все же высказался резко против этой фундаментальной идеи Марра. Антимарристские аргументы Чикобавы состояли в том, что, во-первых, предположение о первичности ручного языка сделал еще до Марра Вильгельм Вундт — известный философ, физиолог, психолог и, конечно же, «идеалист» (но мы напомним, что много раньше эту же мысль высказал Дж. Вико), а во-вторых, в древности ручная речь не могла иметь большого значения как средство общения, так как в темное время суток («при отсутствии света», — подчеркивал Чикобава) она бесполезна. Сталин из первого варианта статьи Чикобавы весь этот пассаж выкинул, возможно, сочтя его аргументацию не очень серьезной [604] . Любопытно, что спустя два с половиной десятилетия после дискуссии и замечаний Чикобавы в адрес Марра известный современный отечественный лингвист академик Вяч. Вс. Иванов, в свою очередь, отметил такое преимущество ручной сигнализации у приматов, гоминид и первобытных людей, как возможность днем молча общаться жестами с детенышами при потенциальной опасности нападения хищников. «Поэтому, — замечает он, — наличие функциональных различий между звуковой сигнализацией, допускаемой только в определенных условиях, и жестовой коммуникацией может быть древнее человеческого общества» [605] . Иначе говоря, принципиальное функциональное различие между звуком и жестом как разными средствами сигнализации наблюдается не только у человека, но и у большинства животных и действительно относится к глубочайшей древности. Марр же попытался установить не только их отличие, но и их особые роли и последовательность в истории человечества.
604
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 136–137.
605
Иванов В.В. Очерки по истории семиотики в СССР. М., 1976. С. 27.
Вместо вычеркнутого замечания Чикобавы в адрес Марра Сталин собственной рукой вписал в его статью текст, который я приводил ранее, но считаю необходимым процитировать теперь вновь: «Ясно, прежде всего, что когда говорят о происхождении языка, речь идет не о немом, „ручном“ языке, который нельзя назвать языком, поскольку он является немым, бессловесным, — а о человеческом звуковом языке…» [606] В опубликованной статье Чикобавы сталинский текст был воспроизведен слово в слово, без изменений, несмотря на очевидную сомнительность этого утверждения. В своем очередном «Ответе» теперь уже на письма Д. Белкина и С. Фурера, помещенном в том же номере «Правды» от 2 августа 1950 г., что и «Ответ» Санжееву, Сталин попытался развить и скорректировать свой тезис. Итак, подчеркнем: согласно первоначальному утверждению Сталина, «ручной язык» нельзя считать языком, а подлинно человеческий — это исключительно язык звуковой, фонетический.
606
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 81–82.
Белкин и Фурер, авторы двух небольших посланий Сталину, судя по всему, не были связаны между собой ничем, кроме как интересующей их темой. Не были они заметными специалистами и в языкознании. Правда, Белкин в письме Сталину представился как преподаватель русского языка из Москвы, где он, скорее всего, работал школьным учителем. Видимо, он был уже достаточно зрелым человеком, лет сорока пяти — пятидесяти, поскольку сообщил, что окончил вуз в 1927 году. Белкин писал:
«Высокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Некоторые односторонне понимают Вашу мысль о том, что мышление без языка невозможно.
Прошу дать разъяснение: очевидно, Ваша мысль в такой же мере относится к нормальному языку — языку слов, как и к языку жестов, на котором говорят немые (а в отдельных случаях и люди с нормальной речью) — и не только к „внешней“, но и к внутренней речи, в которой обычный язык продолжает функционировать в сокращенном виде, с усилением за его счет роли образов (представлений — снимков с явлений действительности)?
P. S. Я педагог, преподаватель русского языка. Окончил в 1927 г. литературно-языковое отделение Харьковского института народного образования (бывший университет, теперь восстановлен как университет).
Адрес мой: Москва, 109, поселок "Стальмост"…
Белкину Д.И.» [607]
Письмо было отправлено 7 июля 1950 года, о чем свидетельствует штамп на конверте.
Фурер, другой корреспондент Сталина, не обозначил свою профессию и возраст, но зато подписался полным именем-отчеством «Фурер Семен Шулимович», а в качестве обратного адреса указал номер «почтового ящика» в Москве [608] . Возможно, он работал в режимном учреждении или обитал в одной из московских «шарашек». Похоже также на то, что, в отличие от предыдущих, заранее подготовленных ученых корреспондентов Сталина, авторы этих писем, и Белкин и Фурер, по собственной инициативе решили выяснить у самого вождя его мнение о роли кинетического способа общения. В вопросах и того и другого содержался откровенный намек на не согласие с мнением Сталина о фонетическом языке как единственном языке человечества.
607
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 10.
608
РГАСПИ.
Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 10.В «личном» письме Сталину (так Фурер обозначил его), процитировав сталинские заявления о том, что без языка нет мышления и что Марра отныне надо считать идеалистом, автор задавал вопрос, интонационно очень напоминавший расхожий «еврейский» анекдот:
«Тов. Сталину И.В.
Лично.
В газете „Правда“ от 4.VII.50 г. за № 185 (11657) в статье „К некоторым вопросам языкознания (ответ т. Е. Крашенинниковой)“ Вы в пункте в) пишете:
„Отрывая мышление от языка и „освободив“ его от языковой „природной материи“, Н.Я. Марр попадает в болото идеализма.
Говорят, что мысли возникают в голове человека до того, как они будут высказаны в речи, возникают без языковой оболочки, так сказать, в оголенном виде. Но это совершенно неверно. Какие бы мысли ни возникали в голове человека и когда бы они ни возникали, они могут возникнуть и существовать лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз. Оголенных мыслей, свободных от языкового материала, свободных от языковой „природной материи“ — не существует. „Язык есть непосредственная действительность мысли“ (Маркс). Реальность мысли проявляется в языке. Только идеалисты могут говорить о мышлении, не связанном с „природной материей“ языка, о мышлении без языка.
Короче: переоценка семантики и злоупотребление последней привели Н.Я. Марра к идеализму.
Следовательно, если уберечь семантику (семасиологию) от преувеличений и злоупотреблений, вроде тех, которые допускают Н.Я. Марр и некоторые его „ученики“, то она может принести языкознанию большую пользу“.
В связи с этим определением у меня возникли два вопроса, которые очень прошу Вас мне разъяснить:
а) немой человек не имеет дара речи, а значит, и не пользуется языком. Значит ли это, что у него не работает мысль (мышление), памятуя, что реальность мысли проявляется в языке;
б) человек раннего возраста еще до того, как научился говорить, то есть до того момента, как язык стал проводником его мысли (мышления), — можно ли считать, что у него не работает мышление (мысль).
У ребенка до овладения им полностью языком реальность мысли его не может проявляться в языке, а проявляется в его действиях, желаниях, не передающимися языком, а другими моментами. Мысль у него работает, а языком еще не владеет или владеет совершенно слабо в виде звуков и т. д.
Не будет ли верным считать, что мысли, как исключение, могут возникать в голове человека до того, как они будут высказаны в речи и возникают без языкового материала, без языковой оболочки, примером чего служит приведенные мною вопросы в пункте а) и б).
С уважением
609
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 11–12.
Спустя неделю Сталин ответил по пунктам и тому и другому корреспонденту в одном развернутом послании. В архиве Сталина лежат рукопись этого ответа и машинописные экземпляры с правкой и редактурой автора [610] .
В окончательном опубликованном в «Правде» варианте, «Ответ» выглядел так:
«Товарищам Д. Белкину и С. Фуреру.
Ваши письма получил.
Ваша ошибка состоит в том, что вы смешали две разные вещи и подменили предмет, рассматриваемый в моем ответе т. Крашенинниковой, другим предметом.
1. Я критикую в этом ответе Н.Я. Марра, который, говоря об языке (звуковом) и мышлении, отрывает язык от мышления и впадает таким образом в идеализм. Стало быть, речь идет в моем ответе о нормальных людях, владеющих языком. Я утверждаю при этом, что мысли могут возникнуть у таких людей лишь на базе языкового материала, что оголенных мыслей, не связанных с языковым материалом, не существуют у людей, владеющих языком.
Вместо того чтобы принять или отвергнуть это положение, вы подставляете аномальных, безъязычных людей, глухонемых, у которых нет языка и мысли которых, конечно, не могут возникнуть на базе языкового материала. Как видите, это совершенно другая тема, которой я не касался и не мог коснуться, так как языкознание занимается нормальными людьми, владеющими языком, а не аномальными, глухонемыми, не имеющими языка.
Вы подменили обсуждаемую тему другой темой, которая не обсуждалась.
2. Из письма т. Белкина видно, что он ставит на одну доску „язык слов“ (звуковой язык) и „язык жестов“ (по Н.Я. Марру, „ручной“ язык). Он думает, по-видимому, что язык жестов и язык слов равнозначны, что одно время человеческое общество не имело языка слов, что „ручной“ язык заменял тогда появившийся потом язык слов.
Но если действительно так думает т. Белкин, то он допускает серьезную ошибку. Звуковой язык или язык слов был всегда единственным языком человеческого общества, способным служить полноценным средством общения людей. История не знает ни одного человеческого общества, будь оно самое отсталое, которое не имело бы своего звукового языка. Этнография не знает ни одного отсталого народа, будь он таким же или еще более первобытным, чем, скажем, австралийцы или огнеземельцы прошлого века, который не имел бы своего звукового языка. Звуковой язык в истории человечества является одной из тех сил, которые помогли выделиться из животного мира, объединиться в общества, развить свое мышление, организовать общественное производство, вести успешную борьбу с силами природы и дойти до того прогресса, который мы имеем в настоящее время.
В этом отношении значение так называемого языка жестов ввиду его крайней бедности и ограниченности — ничтожно. Это, собственно, не язык и даже не суррогат языка, могущий так или иначе заменить звуковой язык, а вспомогательное средство с крайне ограниченными средствами, которым пользуется иногда человек для подчеркивания тех или иных моментов в его речи. Язык жестов также нельзя приравнивать к звуковому языку, как нельзя приравнивать первобытную деревянную мотыгу к современному гусеничному трактору с пятикорпусным плугом и рядовой тракторной сеялкой.
3. Как видно, вы интересуетесь прежде всего глухонемыми, а потом уж — проблемами языкознания. Видимо, это именно обстоятельство и заставило вас обратиться ко мне с рядом вопросов. Что же, если вы настаиваете, я не прочь удовлетворить вашу просьбу. Итак, как обстоит дело с глухонемыми? Работает ли у них мышление, возникают ли мысли? Да, работает у них мышление, возникают мысли. Ясно, что, коль скоро глухонемые лишены языка, их мысли не могут возникать на базе языкового материала. Не значит ли это, что мысли глухонемых являются оголенными, не связанными с „нормами природы“ (выражение Н.Я. Марра)? Нет, не значит. Мысли глухонемых возникают и могут существовать лишь на базе тех образов, восприятий, представлений, которые складываются у них в быту о предметах внешнего мира и их отношениях между собой благодаря чувствам зрения, осязания, вкуса, обоняния. Вне этих образов, восприятий, представлений мысль пуста, лишена какого-то ни было содержания, то есть она не существует.
22 июля 1950 г.» [611] .
610
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 15–17, 48–55.
611
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 15–17, 48–55.
Черновой вариант «Ответа» содержал заключительную фразу, которую Сталин вычеркнул из публикуемого текста: «Пример с детьми, приводимый т. Фурером, где он ставит на одну доску детей и глухонемых, не совсем подходит, так как у детей все же есть способность речи, есть какой-то небольшой словарь» [612] .
Рассмотрим несколько подробнее и вопросы и ответы. Сталин, будучи опытным полемистом, верно подметил общие критические моменты в письме и Белкина и Фурера. Они с разных позиций, но одинаково ставили под сомнение справедливость всей языковедческой конструкции вождя, затрагивая, казалось бы, второстепенный вопрос о способности к мышлению глухонемых людей и детей раннего возраста. Напомню, Сталин в предыдущих статьях несколько раз весьма настойчиво повторил, что человек мыслит исключительно словами и фразами и поэтому единственным человеческим языком следует считать язык фонетический, звуковой. Тем самым он в один мах перечеркнул самую суть языковедческой концепции Марра и заодно поставил под сомнение способность к мышлению детей и людей, от рождения лишенных слуха («аномальных», «безъязычных», по терминологии Сталина). В черновом варианте он сначала даже написал: «Я имею в виду нормальное человеческое общество, имеющее свой язык», а затем эту фразу вычеркнул и разделил на «нормальных» и «аномальных» («немых») людей, но не общества [613] . Видимо, поразмышляв и поколебавшись, он все же решил признать право на способность к мышлению глухонемых людей, о чем можно судить по тому, что третий пункт своего «Ответа» он вписал последним [614] .
612
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 55.
613
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 55.
614
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1251. Л. 54.
Важно отметить, что Марр подкреплял свою теорию стадиального развития языка человечества отнюдь не ссылками на ручную речь глухонемых людей. Уже во времена Марра и за рубежом и в нашей стране стали разрабатываться эффективные методики, с помощью которых большинство глухонемых людей овладевали не только ручным языком, но и языком фонетическим путем обучения чтению по движениям губ собеседника неслышимых ими звуков и выработке на этой основе навыков фонетической речи. Тем самым была воссоздана (или заново создана?) переходная форма от языка жестов и мимики к языку фонетическому и — наоборот. Но Марр, в отличие от корреспондентов Сталина, имел в виду совсем не языки глухонемых или слепых людей (которые также вынуждены переводить при чтении тактильные, осязательные ощущения в слово и — наоборот), а материалы современных этнографических исследований в среде «нормальных» людей и независимые наблюдения своего знаменитого современника, французского психолога, философа и этнолога Люсьена Леви-Брюля.