Почка для Президента
Шрифт:
– Сворачивай налево, - сказал Одинец.
– Кому-то позарез надо было тебя засадить...
– Новому режиму Латвии нужно было найти козла отпущения. Все мои контрдоводы суд отмел, и мы с адвокатом избрали другую тактику защиты. Властям важно было создать прецедент, провести показательный процесс...
... Перед ними открылась водная гладь с острыми искорками. Учинское водохранилище - живописные берега пологой дугой охватывали зеркальную благодать.
– Вон за теми кудрявыми вязами, видишь белую шиферную крышу?
– спросил Одинец.
– Еще бы!
– Там завтра две шоблы устроят
– А куда мы денем мешок с оружием?
– При желании, тут можно спрятать атомную бомбу.
Железные ворота и забор представляли собой жалкое зрелище. Печать запустения и ветхости лежали буквально на всем. Они обогнули ограду и проехали вдоль зарослей бузины. Лопухи, что росли под ней, напоминали уши слонов.
Они подкатили к самой воде и вышли из машины. Подлезли под поваленное дерево, обогнули решетку и вышли на галечный берег. Камни под ногами зашуршали и это насторожило Карташова.
– Это не то место, которое нам нужно, - сказал он.
– Здесь незамеченным не пройдешь, услышат.
– Тут никого не будет, сходку они собираются проводить в бывшем целлюлозном цехе. Зато здесь укромное место и в случае чего легко отходить.
– Наоборот, маневра для машин нет, легко завязнуть в иле, - настаивал Карташов.
Одинец вытер рукавом вспотевший лоб. Из куртки достал сигареты.
– А где же тогда?
– он огляделся по сторонам.
– Мне кажется, во-оо-он за теми кленами...Оттуда и подъезды хорошо просматриваются и цех как на ладони.
Они вернулись к машине и, объехав фабрику, припарковались на поляне. Несколько гранат и запасных магазинов попрятали под корневищем разросшегося бука. Остальное, в резиновом мешке, положили в дупло полусгоревшей старой ели.
Карташов смотрел в просветы между деревьями на водохранилище и оно напомнило ему Рижское взморье. Там он бывал почти каждое воскресенье - такая же тишина и нега, и такая же водная гладь...
– Я тебя, Саня, прошу лишь об одном...Если вдруг меня завтра зацепит пулей и я буду мучаться, ты меня, пожалуйста, пристрели. Я не хочу, чтобы одна часть моих органов вселилась в другие телеса, а другая жарилась в крематории. Все мое должно навсегда остаться со мной.
Одинец слегка побледнел. Он растер о ствол дерева сигарету, а то, что осталось в пальцах, щелчком послал в кусты ежевики.
– Черт возьми, Мцыри, да мы с тобой на одной волне! Я тоже бывал в крематории и все знаю...Договорились! Я тебя прошу об этом же. В случае, если ранение будет в живот или мочевой пузырь... Только не стреляй в голову, лучше в сердце...
– А мне один хрен куда, но сделай это без лишних разговоров.
Над деревьями, низко и косо, с громким хлопаньем крыльев пронеслись две утки. Они летели на бреющем полете и быстро скатились за камыши, на воду.
– Здесь могла бы получиться неплохая охота...У нас в Латвии тоже полно уток и чирков...
– Потерпи до завтра, вот уж поохотимся вволю, - без энтузиазма сказал Одинец.
– Ты знаешь, сколько стоит твое сердце?
– Я не приценивался... А ты знаешь?
– По ценам Таллера от 100 до 300 тысяч долларов. Правда, если тебе еще нет тридцати. Но тебе,
судя по морщинам на лбу, больше..Они сели в машину и стали разворачиваться. Солнце давно миновало зенит и уже не так припекало.
"Шевроле" двигался между деревьями, по корневищам и травам и вскоре на лобовом стекле скопилась масса паутинок, вместе с крохотными насекомыми.
В Ангелово они возвратились без происшествий. После того как загнали в гараж машину, Карташов поменял номерные знаки и содрал с бортов клейкую ленту "Дезинфекция".
Одинец отправился к Броду доложить о результатах поездки, однако, в доме все еще шло совещание. Стоящий у дверей Николай жестом предупредил Одинца, чтобы тот остановился. До него донесся голос Таллера. Его речь напоминала выступление адвоката на судебном процессе. Николай подтолкнул Одинца к выходу.
– Мы не банда отморозков, а научно-исследовательская фирма, - горячо выкрикивал Таллер, - но если на нас наезжают блатные, то как, по-вашему, мы должны реагировать?
– Возможно, им надо объяснить, чем мы занимаемся, - не очень уверенно сказал Блузман.
– Да им до фени наши объяснения. Я сразу же, как только Брод назвал мне адрес этого деятеля из Воронков, связался со своим человеком в МВД и он мне дал исчерпывающую на него характеристику. Этот Музафаров в криминальных структурах ходит крестным отцом, он подозревается в тысяче и одном преступлении, хотя ни одной улики и ни одного свидетеля против него нет. Все боятся...А он делает из себя благовоспитанного отца семейства, меценат, помог одному сатирику издать книжку... Это на него работают эти молодцы...как его, Клявиньш...фамилия второго у меня вылетела из головы...
Брод внимательно слушал и не спускал глаз с Таллера, который в свою очередь буравил взглядом Блузмана.
– Мы ничего никому не будем объяснять, - он понизил голос, что было предвестием грозы.
– Меня волнует другое - откуда Музафаров узнал о нашем существовании? Как он вышел на наши связи с Прибалтикой? Кто, черт возьми, его навел на Фоккера?
– Скорее всего тут замешаны наши конкуренты, - предположил один из сидящих на диване мужчин.
– Это делается очень просто...
Таллер нетерпеливо перебил:
– Мне активно не нравится их стиль...Заявились двое мордоворотов, кинули кость и думают я перед ними буду плясать чечетку...
– Нам сейчас важно знать, для кого они собираются купить почку? сказал Брод.
– Когда нам это будет известно, тогда и расклад может быть совершенно другой...Но не исключено, что товар они ищут для самого Музафарова...
Блузман, как школьник, поднял руку.
– Что у тебя?
– обратился к нему Таллер.
– Он курил и делал убийственные затяжки.
– Может, действительно, не стоит паниковать, а провести кое-какой зондаж - и кто знает, может мы в лице этого Музафарова получим неплохого клиента...
– Я бы не хотел, Яша (Блузман), это слышать от тебя, - непримиримость звучала в голосе Таллера.
– Мы уже два месяца не можем выполнить заказ Фоккера, а ты говоришь о новом клиенте. И дело не только в этом, я просто не хочу идти на поводу этого Музафарова по принципиальным соображениям. Это отпетый бандит, который пол-Москвы держит в страхе, а ты говоришь...