Почка для Президента

– Подержи, - Одинец сунул ему в руки два гранатомета.

"Рафик" уже выруливал из кустов. Карташов, скинув гранатометы в кузов, сел за баранку.

– Мцыри, гоним!
– Одинец, захлопнув за собой дверцу, сразу же полез за водкой и надолго прилип к горлышку. Пил шумно, словно родниковую воду после долгого перехода через пустыню. Повернувшись к Карташову, исступленно заорал:

– Мцыри, мать-перемать, в двух шагах рота ментов, а ты спишь! Гони, ОМОН, пока трамваи ходят!

– Жду приказа - в какую сторону ехать.

– Вперед и налево! Брод велел возвращаться через Лобню. Я тебе все буду говорить, только ты, пожалуйста, выжми из "мерса" все, на что этот трудяга способен.

Карташов ориентировался по задним огням впереди идущих "рафиков", круто набирающих скорость. Однако совершенно неожиданно все стало складываться не так, как хотелось бы. Позади послышались резкие настойчивые сигналы. Зырнув в боковое зеркало, Одинец констатировал:

– Милицейский "уазик"...Куда ты положил гранатометы?

– Не будь психом, черт тебя подери!
– Карташов не мог не понимать смысла сказанного его напарником.

– Куда ты засунул моих "мух"?
– в голосе Одинца послышалось злобное нетерпение. Перебравшись через спинку сиденья, он скрылся в салоне. Погромыхал и, чертыхаясь, распахнул сзади багажную створку.

– Перестань, Саня, валять дурака, это же кончится вышкой, - Карташов крутанул руль и машина, сбившись с прямой, не позволила Одинцу как следует прицелиться. Он грязно выругался и снова приложился щекой к гранатомету. Микроавтобус вновь вильнул в бок и граната, прочертив ночь огненным бичом, буквально в десяти сантиметрах прошла мимо милицейского "уазика". Он резко тормознул, съехав на картофельное поле.

Когда Одинец вернулся на место, его ярость готова была испепелить все, с чем он соприкасался.

– Ну и мудак же ты, Мцыри! Если я скажу об этом Броду, он тебя пристрелит и выбросит на свалку.

– Если я тебе это позволю сделать, сосунок!
– в висок Одинцу настырно уперся теплый ствол ПМ. И, видимо, в голосе Карташова было столько убедительности, что Одинец, словно контуженный, замотал головой и надолго затих...

– Что ты трясешь своей глупой башкой?
– съехидничал Карташов.
– Может, я тебе щенку жизнь спас, а ты тут мне устраиваешь первомайскую демонстрацию, - Карташов опустил руку, а затем спрятал пистолет во внутренний карман куртки.

– Ты, оказывается, иногда можешь быть Рэмбо, - Одинец протянул Карташову пачку сигарет.
– Ладно, Серый, забудем, просто я сегодня насмотрелся такого...Сам не знаю, что делаю.

– Ты лучше свяжись с Бродом и скажи, что нас засекли. Спроси - что делать?

– И так ясно. Перед Лобней бросаем машину и пусть он нас где-нибудь подберет.

Но когда Одинец связался с Бродом и рассказал об инциденте с милицией, тот воспринял это достаточно спокойно, однако "подбирать" их не собирался. Велел машину оставить где-нибудь в районе Аксаково, а самим на речном трамвайчике добираться до Химок. Туда за ними приедет Николай. Однако все произошло по-другому. Когда в поле зрения появился дорожный указатель "Юрьево", Одинец приказал свернуть в сторону Витенево, находящегося на берегу водохранилища.

Они заехали в уже подернутую багрянцем рощицу и вышли из машины. Обрыв был хоть и крутой, но не очень высокий. Они прошли вдоль воды и за песчаным выступом нашли подходящее место. Вернулись за "мерседесом" и подогнали его к самой кромке обрыва.

– Жаль железного конька, - сказал Одинец.
– Оружие оставляем себе или топим вместе с тачкой?

– Ты как хочешь, но я без ствола, как без рук, - Карташов похлопал по левой груди, где спал его ПМ.

Забрав из "мерседеса" кое-какие вещи, среди которых были тротиловые шашки и две бутылки водки, они столкнули машину вниз. Пару секунд она сиротливо висела в воздухе, пока не раздался тяжелый всплеск воды.

Остаток ночи и половину дня они провели в стоге сена. Дважды с ними связывался Брод - один раз из клиники Блузмана, вторично - звонок из Рождествено. Как он выразился, у него все получилось и он настоял на том, чтобы они не появлялись в людных местах, а ждали Николая там, где находятся.

Пока ждали охранника, Одинец рассказал о том, что происходило на Учинском водохранилище.

– У блатных нервы ни к черту. Как только услышали взрыв, какой-то пахан как завизжит: "Братва, да нас счас топить будут...е...м их скопом!" А мы только на это и рассчитывали, хотя и не предполагали, что все так быстро начнется. Я их неплохо закупорил...червяки в банке...Открыли такую пальбу и кто-то, видно, случайно угодил в емкость с аммиаком. Хорошо, что ветер дул в сторону водохранилища, а так бы всех потравило...

– Значит "стрелка" удалась?
– с усмешкой спросил Карташов.

– Это надо было видеть! Все, как буйволы откормленные, но пули их укладывали только так. На что наш доктор ко всему привычный, но и он, когда осматривал их, ругался матом, как последний ханыга. Я подхожу к нему и спрашиваю: "Ну как, доктор, живые есть?", а он: "У этого пульса нет и у этого пульса нет..." И так раз десять: "У этого пульса нет". Правда, у одного курчавого сердце еще билось, но весь живот был разворочен, словно чернобыльский реактор. Жратва перемешалась с кишками, и так несло чесноком...бр-ррр...
– Одинец передернулся, демонстрируя отвращение.

– Наверное, перед "стрелкой" пацаны забегали поужинать в "Арагви"...Я всегда своим бойцам внушал, чтобы перед операцией не наедались. Лучше бутылку оприходовать, чем жрачкой набивать желудок...

Где-то неподалеку стрекотнула сойка, видно, ее разбудил самолет, низко пролетавший над рощицей. На макушке высокой сосны, как приклеенная, висела зеленая звездочка. Карташов смотрел на нее и вспоминал другие звезды, в других местах, куда заносила его жизнь. И подумал: если еще хоть раз сойка даст о себе знать, значит, все кончится хорошо. И он начал считать и досчитал до ста, когда совсем рядом, меняя модуляции, прострекотала пичужка. Он поднял воротник куртки, зябко поежился и прижался к плечу Одинца.

Перед его взором замелькали бессвязные клипы, постепенно уводя его в тревожный и вместе с тем вполне реальный сон... Как будто он ползет по узкому, диаметром в 80 сантиметров, лазу и ощущает затылком осыпающийся песок. Но сзади на него напирают, подталкивают, и он, понимая, что по его вине может сорваться побег, изо всех сил принялся работать локтями, устремляясь в непроглядную тьму. Он знает, что надо проползти семнадцать метров и потому очень боится, что не заметит вертикального ствола колодца и уползет в глубь земли... С надеждой ждет, когда появится впереди спасительный свет и в лицо повеет свежий ветерок. Но вместо этого услышал над головой злобный лай сторожевых собак, глухой топот ног, истерические крики часовых...Он затаился, закусив зубами рукав лагерной спецовки.

– Так ты, Саня, говоришь, что это была настоящая Варфоломеевская ночь?
– Карташов взглянул на Одинца, но тот, откинув на сено голову, скрестив на груди руки, крепко спал. И, возможно, видел во сне бой: временами по лицу пробегала судорога, дыхание учащалось, а указательный палец правой руки делал и делал сжимающе-разжимающее движение, словно нажимал на курок...

Карташов вынул из куртки мобильник и набрал номер телефона Надьки Осиповой. Ответили сразу и полился жалостливый поток из слез и причитаний. Так он узнал, что их со Светкой таскали на допросы в милицию, но они ничего не сказали, потому что сами ничего не знали и следователь от них отстал... И, наверное, от растерянности Надька сморозила глупость, сказав, чтобы он "как-нибудь зашел за вещами". Однако известие о том, что сестра уехала домой, облегчило его душу и вселило некоторую определенность.